Мещанка

* * *

В один из дней, обойдя цеха, Павел Васильевич возвращался в заводоуправление. После шума и гула цехов здесь все казалось покойным и даже каким-то сонным, неподвижным. Только приглушенное стрекотание пишущих машинок, доносившееся в широкий коридор с зеленой дорожкой во всю его длину, говорило, что здесь тоже работают люди. Ни один человек не показался в коридоре, пока Павел Васильевич шел к себе в кабинет. Осмотр цехов вызвал недовольство. Много еще встречалось недостатков. А здесь… «Экая благодать! — с раздражением думал он. — Все на своем месте, у всех всё в порядке. С места не сдвинутся».

Его уже ждали с документами из бухгалтерии и отделов заводоуправления. Тут же в приемной был и новый начальник сборочного с мастерами первой смены. Когда он вошел и поздоровался, начальник сборочного встал и попросил:

— Нам некогда, Павел Васильевич, просим принять, мы ненадолго.

Среднего роста, коренастый, начальник был так взволнован чем-то, что покраснел даже, когда обратился к Павлу Васильевичу.

— Нет уж, посидите, — ответил Павел Васильевич, — и у меня к вам кое-что есть.

Директорский кабинет с большими окнами в заводской двор был просторен. За многие годы много людей работало здесь, и обстановка кабинета как бы носила осадок времени. Большой дубовый стол с резьбой в старинном стиле, кожаные кресла около него с уже вытертыми до белизны сиденьями и старинный большой, тяжелый шкаф тоже с резными дверками и фигурными стеклами. А диваны — новые, с деревянными полированными подлокотниками. Ряд новых стульев у стен. Несколько портретов на стенах. И телефон с внутренним коммутатором на маленьком столике справа от стула директора. Большой сейф. Ковер на полу. Шторы на окнах.

Подписка документов и беседы с управленцами заняли порядочно времени. И то состояние раздражения и недовольства, которое в нем вспыхнуло, когда он вошел в заводоуправление, сначала смякло, потом прошло совсем. Из этих бесед и документов видно было, чувствовалось, что здесь шла своя работа, напряженная и нелегкая. Он знал ее, подчас невидную и незаметную, но необходимую, требующую напряжения ума и всех сил человека. Здесь, в тишине этих кабинетов, рождались новые машины, и, кто знает, скольких бессонных ночей стоила конструкторам каждая находка, каждая деталь машин! Тут искали и находили, как лучше организовать производство в целом по заводу, где можно сберечь деньги и время, считали, планировали, думали о сотнях больших и малых дел, составлявших ежедневную заводскую жизнь. И о людях в первую очередь. И когда последний управленец вышел из кабинета, Павел Васильевич вспомнил, что и как он говорил им, не обидел ли кого зря. Кажется, нет. Не дал воли чувству, которому причиной были и другие люди, и другие обстоятельства. Все должно быть по адресу. Выйдя из-за стола, он открыл дверь кабинета и пригласил инженеров сборочного.

— Извините, товарищи, задержал я вас, — сказал он, когда они вошли. — Прошу садиться.

Но никто не сел. Начальник цеха подошел к столу и положил докладную записку. Павел Васильевич, тоже не садясь, взял ее, стал читать. Мастера переглянулись, стали садиться, и, когда последний из них опустился на стул, сел и Павел Васильевич.

В записке было сказано, что так работать невозможно. Павел Васильевич отложил ее, не дочитав: он знал всё и так.

— К вам вот пришли, — сказал начальник. — Что делать еще — не знаем, обидно работать не в полную силу.

— Где вы были? Вы же знали, что сегодня я у вас буду? Посидеть в приемной захотелось, что ли? — спросил Павел Васильевич.

— Были… Я думал, не придете.

— Почему же?

— Не любят ходить, когда неполадки. Начальство любит, когда все хорошо, посмотреть…

— Это вы из своего опыта заключили?

— Опыта руководящего у меня мало еще, но смеяться над собой не дам. До свиданья! — Резко встав, начальник сборочного почти побежал к двери.

— Постой! — властно крикнул Павел Васильевич, и этот его голос точно ударил по тишине кабинета. Начальник на мгновенье замер у двери и обернулся.

— Садись! — приказал Павел Васильевич, и он сел. — Вот так. А вы, товарищи, что с ним? В качестве почетного эскорта, что ли?

— Нет. Мы с другим делом, — ответил пожилой мастер. — Я на заводе всю жизнь. Под старость техникум кончил. Соображения кое-какие имеем. Только нас слушать не хотят. Пришли в производственный — вроде того, что идите и не мешайте работать. К вам вот хотим обратиться. А с докладной, думаю, Василий Иванович просто погорячился. Он, по-моему, не любит выгораживаться бумажками. С кем не бывает. Как, Василий Иванович?

Начальник цеха поднял голову, посмотрел на всех как-то виновато и сказал только:

— Давайте докладную…

— Ну вот и хорошо, — облегченно вздохнув, проговорил Павел Васильевич. — Пошли в производственный. Будут слушать. Заставим.

Из приоткрывшейся двери производственного отдела слышался смех. «Какое веселье», — с недоумением подумал Павел Васильевич, останавливаясь и прислушиваясь. Остановились и мастера.

— Это что, — услышал он мягкий баритон Воловикова, — теперь уже с ружьем настоящие охотники не ходят. Груз только лишний — ружье… Знаете, как сейчас ходят на медведя?

— Нет.

— То-то. Берут лист фанеры, молоток и идут на охоту. Подходят к берлоге, раздразнят медведя и, когда он кинется на охотника, тот — раз навстречу лист фанеры! Медведь хвать его лапами! Когти у него и пройдут сквозь лист. Тут уж не зевай! Хватай молоток и загибай их! Все готово, пойман, голубчик!

И снова взрыв смеха.

Производственный отдел работал из рук вон плохо. Но уважительный, предупредительный Воловиков обезоруживал Павла Васильевича своим характером. Он умел как-то по-особенному свести любую вспышку неудовольствия директора, и кого угодно вообще, к разговору, который шел в спокойном и даже дружеском тоне. У него были всегда наготове любезность и корректность, которые как бы держали людей на этой дистанции любезности и корректности и по отношению к нему. Это сглаживало все углы и не позволяло приблизиться к нему вплотную. Он прятался за этой любезностью и корректностью, как черепаха под своим панцирем. И черт его знает, что он был за человек. Он признавал свои ошибки, не кипятился, не оправдывался, обещал исправить дело, и все шло по-старому…

Павел Васильевич открыл дверь и вошел. Все обернулись к нему, и Воловиков оборвал свой рассказ на полуслове.

— Здравствуйте, товарищи, — поздоровался Павел Васильевич, внимательно оглядывая огромную комнату отдела с множеством столов, за которыми работали люди, и тех, кто стоял и сидел около Воловикова.

И этот взгляд его без обычной приветливости насторожил всех. Стало очень тихо. Воловиков живо выскочил из-за стола и, подойдя к директору, улыбнулся и сказал:

— Здравствуйте, здравствуйте, Павел Васильевич. Прошу вас. — И легким поклоном головы и рукой показал на дверь своего кабинета.

— Спасибо. Но мне кажется, что в обществе секретов не бывает.

— Извините. Пожалуйста, пожалуйста…

Он подошел к столу, подал стул. Павел Васильевич сел и увидел, что мастера и начальник стоят кучкой у порога. И ему стало неприятно, неловко от этого ухаживания за собой. Он встал и, уже захваченный чувством неприязни к Воловикову, сказал:

— Ничего, мы постоим, пожалуй. Люди не гордые.

— Виноват, товарищи, виноват. Проходите, садитесь.

Мастера переглянулись с усмешкой и сели, кто где нашел свободный стул. Павел Васильевич облокотился рукой на стол и посмотрел на севшего за стол Воловикова. Аккуратно уложенные черные волосы, круглое холеное лицо, руки белые, с длинными пальцами, на которых розовые ногти были аккуратно подпилены, — все в нем было каким-то бабьим. Рядом с его рукой рука Павла Васильевича казалась грубой глыбой. И он снял ее со стола. Но неаккуратно — что-то упало. Павел Васильевич только посмотрел еще на пол, как Воловиков наклонился и поднял уроненную ручку.

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь…

— Спасибо. Вы знаете, что делается сейчас в сборочном?

— Наверное, как всегда, идет сборка машин, — улыбнувшись и пожав плечами, ответил Воловиков.

— А идет ли?

— Насчет сегодняшнего простоя знаю, докладывали. Но меры уже приняты.

— «Уже приняты меры»… А вам не кажется, что еще только приняты меры и что это повторяется слишком часто? — заметил Павел Васильевич. — И надоело уже. И не мне одному — всем надоело. Подумайте и людей послушайте, когда они к вам с советом идут. А простой сборщиков отнесем на ваш счет. Быстрей думаться будет…

— Как на мой счет? — Воловиков сразу вспотел и, вынув платок, вытер себе лоб.

— Очень просто. Сборщики стоят по вашей вине, вы и ответите за это.

— Ну, знаете ли, это еще посмотрим! — вскипел Воловиков, и лицо его вытянулось, стало злым.

«Ага! Вот когда ты показался из своей скорлупы. Хорошо! — даже обрадовался Павел Васильевич. — Теперь поглядим на тебя!»

— Вам раньше надо было смотреть, когда с вами говорили по-хорошему, по-товарищески. Не поняли — тем хуже для вас. Я же должен сказать, что буду каждый день строго взыскивать с каждого, кто не хочет работать, как полагается. Вот всё. Подумайте, товарищ Воловиков, как следует. Да с людьми надо разговаривать, а не отпихивать их. Вот у мастеров к вам разговор есть.

— Нет уж, позвольте, позвольте… — часто постукивая по столу пальцами, нервничая, проговорил Воловиков. — Что я делаю? Пожалуйста. У меня все как следует. Можете проверить, коли на то пошло. Графики, и недельные, и месячные, есть и утверждены, задания в цехах разработаны и спущены. Вы не думайте, я не козел отпущения вам. И потом я не понимаю, что это все значит. План мы выполнили, в этом, между прочим, есть главная оценка работы отдела, который я возглавляю. А то, что вы говорите, не знаю, чем вызвано. Тут тоже надо посмотреть. И не думайте, что вам удастся так просто всё, простите, обстряпать…

— А мы можем полтора плана дать, вы это знаете? — вдруг вмешался в разговор начальник сборочного. — И никто ничего обстряпывать не собирается. План выполнили. А нам это не предел. У меня люди стоят. Вы это понимаете?

— Прошу вас помолчать, я вас не спрашивал, — тяжело дыша и с ненавистью глядя на начальника цеха, проговорил Воловиков, — и вас не стригут…

— Не только не стрижете, а режете!

— Василий Иванович, — махнул рукой Павел Васильевич, — не надо. Помолчи. Без толку ведь всё. А вы что же, товарищи? — обернулся он к сотрудникам отдела. — Я ведь и вас задел. Если кого зря, извините. Как вы смотрите на дело?

Никто не ответил — отводили взгляд перед директором.

— Это у вас такая обстановка рабочая — ни гу-гу, ни шу-шу? — поразился Павел Васильевич. — Не знал. Виноват. И он еще спрашивает мотивы!

— А вы не преувеличивайте. Да. Не преувеличивайте, — перебил его Воловиков. — Они молчат не из-за боязни, а из-за несогласия с вами. Вас боятся, не меня. Мы все хотим, чтобы было хорошо. Значит, вся ваша концепция не имеет под собой оснований. И силой власти ее не удастся утвердить. Не удастся. Да, да.

— Мы уже слыхивали это! — вдруг крикнул пожилой мастер. — Посвежей чего-нибудь давай!