Записки несостоявшегося гения

были погребены люди, со многими из которых англичанин мог быть знаком лично, по

крайней мере, имена их в то время были у тавричан на слуху. Это дядя и племянник –

генерал и полковник — Меллер-Закомельские, павшие в одном бою; наместник

Екатеринославский генерал-майор Синельников, погиб в 1788; молодой полковник, 21-го

года отроду, Петр Мартынов; генерал-поручик Вюртенберг-Штутгардский и многие, не

менее именитые, прочие.

Краевед Вирлич полагал, что здесь хоронили тех, кто погиб в ратных баталиях, защищая родное Отечество. Это не совсем так. Здесь находятся и почившие своей

смертью. Как наиболее титулованный и известный среди них исторический деятель и

основатель края, князь Потемкин-Таврический, склеп которого оборудован в самом храме.

К нему мы еще тоже вернемся.

Отсюда вопрос: почему Джона Говарда не захоронили в престижнейших пределах

Екатерининского собора, где нашли свое последнее прибежище люди его уровня и

положения? Чем ему так полюбилась безвестная Степановка? Кто вообще видел, слышал

или читал его завещание? Вирлич, например, утверждает, что оно было сделано в устной

форме. Так это или нет, сегодня установить трудно. Но лично у меня поступок сэра

Говарда, сознательно пренебрегшего возможностью обретения хотя бы какого-то

исторического бессмертия, гарантированного погребением на территории самого

известного в крае храма, вызывает некоторые сомнения: ведь, как человек многоопытный, не понимать этого он не мог. По-моему, здесь мы вторгаемся в область совершенно иных

причинно-следственных мотиваций.

По словам нашего краеведа, прах Говарда не слишком долго покоился в

персональном склепе в Степановке. Менее чем через два года специальная экспедиция, организованная графиней Софьей Потоцкой, пылавшей к филантропу нежными

чувствами, провела под покровом ночи необычную операцию: подпоив стражника, выкрала из гроба тело Джона Говарда, после захороненное в ее имении в Тульчино.

Впрочем, если кто-нибудь вздумает навестить его там сегодня, вряд ли что-нибудь из

этого получится: на месте его повторного погребения уже много лет настоящее болото.

Так что, если благородное дело сэра Говарда живет и поныне, то тело его, кажется, исчезло навсегда. Такая, вот, жизнь, и такая судьба…

Собственно, на фоне других подобных вещей, это не должно нас особенно

удивлять. Я уже говорил, что в Екатерининском соборе находится гробница другой, более

известной исторической личности — князя Потемкина-Таврического, фаворита

императрицы и основателя нашего края, умершего через год после описываемых здесь

событий, в возрасте 52 лет. Усыпальница эта расположена в самом центре храма, в

маленькой подвальной комнатке, и за десятки последних лет, любопытства ради, ее не

вскрывал разве что ленивый. Здесь я на минутку остановлюсь и открою небольшой

секрет.

С полвека назад автору довелось с группой сокурсников, студентов местного

пединститута, отрывать траншею для проведения в храм электричества (тогда здесь был

городской Музей научного атеизма). Наш декан, по совместительству, председатель

областного общества охраны памятников истории на общественных началах, посулил

заплатить каждому по 15 рублей, а так как перед Новым годом любые деньги были для

нас не лишними, мы приняли это предложение, как подарок судьбы, и с радостью

352

согласились. Итак, мы рыли траншею, стоял сильный холод, и женщина-сторож, сжалившись, несколько раз пускала нас внутрь погреться. В храме было темно, но не так

промозгло, как на улице. Мы быстро обследовали помещение и не смогли удержаться от

искушения спуститься по шаткой лесенке в гробницу князя, где стояла кромешная

темнота, и даже открыть крышку его гроба.

Не стану интриговать тебя, читатель, но хоть и принято считать, что прах

светлейшего покоится именно здесь, в дымном свете зажженного кем-то куска газеты мы

ничего, заслуживающего внимания, не обнаружили. Так, несколько обветшавших клочков

старого сукна, кучка каких-то небольших косточек, скорее всего, домашних животных, да

еще лохмотья неизвестного происхождения. Ни черепа, ни других крупных человеческих

костей.

Словом, при жизни Потемкин сумел сделать многое. Снискать славу и почет, стать

фельдмаршалом и светлейшим, найти дорогу к любвеобильному сердцу матушки-императрицы, но только не к собственному гробу… Так сказать, разминулся с ним во

времени или пространстве. Зато память о нем не ограничена ни темным подземельем

усыпальницы, ни крепкими стенами старейшего в регионе храма. Спи спокойно, великий

гражданин и преданный любовник!

Да, тело высшего сановника отсутствует. Не могу знать, кому и когда оно

понадобилось. Но местные власти, считая интересы края (то бишь, развитие туризма) превыше тьмы низких истин, до сих пор настаивают на наличие здесь именитого трупа, упрекая в необъективности и некомпетентности несговорчивых краеведов. Причем, вменяют им не отсутствие в усыпальнице конкретного тела, а низкий уровень местного

патриотизма, как они себе его представляют. Тема эта звучит год от году глуше, и лишь

одно в ней неоспоримо: что в воздухе нашем, херсонском, разлито нечто такое, что

содействует бесследному исчезновению тел знаменитых земляков, — вечная им память…

К стыду своему, признаюсь, что я даже стал сомневаться в захоронениях на самом

церковном подворье. А там погребены непростые люди: элита высших репродукций, наиболее титулованная знать, достойнейшие граждане губернии. При жизни они имели

все: громкие фамилии, украшавшие историю империи, огромную власть, богатство, почет, славу.

Ушли они, а с ними — десятки, сотни, тысячи людей, которые их окружали; и нет

на свете ни одного человека, который бы о любом из лежащих здесь мог сказать: — Да, я

был с ним знаком. Достойный был гражданин…

При жизни они принадлежали империи, были любимы или ненавистны. Как и всех

прочих, их одолевала мирская суета: навязчивость окружения или происки недругов, болели зубы или голова, докучали переживания за своих детей или родителей, а как иной

раз не хватало любви или понимания близких…

Каждый из них был лично знаком с первыми лицами империи, мечтал произвести

на них хорошее впечатление, ведь чтобы попасть на этот привилегированный погост, гарантирующий историческое бессмертие, одних звучных фамилий было недостаточно.

Нужна была еще и карьера. Все они — молодые и старые — сумели ее сделать.

Любопытно и то, что здесь нет ни одной женщины. На этом знаменитом погосте

отдыхают от трудов праведных, пережидая столетия в гордом одиночестве, лишь одни

достойные мужья. Странно, правда: при жизни — вместе, а после — врозь, как-то не очень

справедливо.

Впрочем, что это я — разве плата за историческое бессмертие не стоит посмертной

разлуки с близкими?! Это был общий семейный выбор.

___________

Вернемся к нашему британцу. Есть одна вещь, о которой умолчать не имею права.

Несколько слов о роде Говардов в Британии.

353

Известная английская исследовательница Мариам Мэррей после тщательного

изучения истории этого рода определила его, как жертвенный род так называемых

«заместителей». Что это значит?

В средневековой Англии существовали пережитки язычества, согласно которым

залогом доброго здравия, всяческих успехов в жизни и в державных делах властелина

являлось принесении искупительной жертвы, для чего использовались исключительно

представители жертвенных родов, как бы искупавшие раз в семь лет накопленные за это

время грехи сюзерена. Мэррей приводит известные слова французского посла Фенелона о

таком роде. Он говорил, что:

— «Говарды, как мужчины, так и женщины, в силу какого-то ряда обстоятельств

подвержены тому, чтобы их обезглавливали, и не могут избежать этого, ибо происходят

из племени, предрасположенного к такой участи».

И до Джона Говарда, и после него, именно такая ужасная судьба постигла целый ряд

его сородичей. Вот наиболее известные из них:

Анна Болейн — супруга короля Генриха Восьмого. Из рода Говардов. Была казнена по

вымышленному обвинению.

Екатерина Говард — следующая супруга этого короля. Тоже казнена, но уже через 7 лет.

Есть и другие Говарды — заместители, но их имена менее известны.

Между прочим, Вирлич тоже обращал внимание на то, что экспедиции Джона Говарда

в Россию совершались раз в семь лет: 1783 год — Астрахань, 1790 — Херсон. Интересное

совпадение, не правда ли?

И вывод: может быть, представителю жертвенного рода Говардов, действительно, раз в

семь лет было целее находиться где-нибудь подальше от своего жестокого отечества?

Знатоки средневековых традиций утверждают, что если представители жертвенных

родов умирают своей смертью, то в год, кратный семи, после их ухода начинают

происходить странные события, например: пропадает что-то существенное или где-нибудь проступают кровавые пятна…

К этому мы еще вернемся, а теперь о главном.

Оставим скрупулезным историкам заниматься анализом фактических материалов

биографии подвижника-иностранца. Что он делал и как, чьи распоряжения выполнял и

почему. Отчего неприкрыто интересовался фортификационными колодцами крепости и

возмущался начальством, которое его туда не пускало, несмотря на известную грамоту.

Мы-то с вами прекрасно разумеем, что можно одновременно заниматься разными делами, решать и ориентироваться на целый ряд различных задач и целей.

Мне кажется, для нас, прощающихся с двадцатым стремительным веком, более важной

является другая особенность его жизни — глобальная, всеобъемлющая тема человеческого

одиночества…

Экспедиции в далекую страну, отсутствие друзей и близких, длинные темные вечера в

осеннем Херсоне, когда тусклое пламя свечей с трудом разгоняет тьму в чужом доме.

Опасливая настороженность к нему — владельцу грозного диплома императрицы — со

стороны местных властей…

Что наполняло его дни, мы можем только гадать, но вот какие мысли, отрывки

воспоминаний, угасающие с возрастом желания, охватывали его по ночам, — об этом

никому уже не узнать, как и не разделить с ним его трудную ношу.

Какое одиночество и заброшенность ощущались им, стариком, пленником то ли идеи, то ли интересов своего отечества, в самые последние месяцы, недели и дни в чужой

стране, в чужом городе и в окружении чужих и чуждых ему людей?..

Но и это не все. Настоящее одиночество, в виде коварного полузабвения, пришло к

нему все-таки не до смерти, а после нее, и продолжается оно уже больше двух столетий. А

странная возня вокруг его имени? То в честь столетия со дня его смерти стержневую