Все случилось летом

— Да куда ж ты правишь, растяпа этакий! — вопил он. — Голову мне проломил. Я на тебя в суд подам, ты мне за это ответишь.

И действительно, на лбу у пассажира вздулась синяя шишка.

— Я сам на тебя в суд подам! — Бернсон, сжав кулаки, грозно наступал на него, и тот шаг за шагом пятился назад. — Кто просил тебя биться головой о стекло? Видишь, треснуло. Чья это работа? Кто мне заплатит?

— А кто тебя, дьявол, просил ехать в канаву?

— Куда хочу, туда и еду. Имею право, понятно?

— Чего городишь! Кто дал тебе такое право в канаву ехать да людей калечить? Я буду жаловаться. Слышишь?

Все еще ощупывая шишку, пассажир повернулся и заковылял по дороге.

— Эй, за проезд заплати! — крикнул ему Бернсон.

— Шиш тебе с маслом, — негромко, но решительно донеслось в ответ.

Каспар сидел на обочине и потирал ушибленную ногу. В самый последний момент, когда бревна ринулись к кабине, он изловчился спрыгнуть. Бернсон ходил вокруг машины, ощупывал ее руками, пинал ногами, соображая, как выбраться из канавы. Может, сбросить груз? Ну, нет! Тогда поездка пролетит впустую. Придется на лесосеку топать за трактором. Пускай вытаскивают. А, черт, — и щиток покорежен. Давно пора запретить лошадникам ездить по дорогам, где ходит автотранспорт…

Прошло немало времени, пока подъехал трактор, пока вытянул грузовик из канавы. Каспар нервничал. Сегодня все будто сговорились против него. Сегодня, когда он должен встретиться с Юстиной.

Зато уж, выбравшись на дорогу, Бернсон гнал вовсю. От станции Каспар пошел пешком, не было времени ждать, пока разгрузят машину. Бернсон искоса глянул ему вслед и подумал: «Вот тоже фрукт! Ни копейки не заплатил…»

Но сказать ничего не сказал. Как-никак свой. Попробуй спроси с него деньги, еще директору пожалуется, потом оправдывайся.

Взбежав наверх в свою комнату, Каспар наскоро умылся, переоделся. Вошел Харис, критическим взглядом окинул друга и покачал головой.

— Не годится. Рубашка еще сойдет, но брюки… Посмотри, на что они похожи?

Да, брюки в самом деле оставляли желать лучшего. Харис прав. Этот костюм Каспар купил вскоре после демобилизации с единственным расчетом: практично и дешево.

— Такие давно из моды вышли, — продолжал Харис. — Кто теперь носит широкие штанины? Одна деревенщина… В Риге таких не увидишь.

Харис снял с гвоздя свои новые брюки и кинул их Каспару.

— Натягивай. Коротковаты немного, да не беда, приспустишь пониже — и порядок. Вот так. Совсем другой парень! А теперь — молочка на дорогу. Ничего, подождет. Лучше опоздать, чем раньше прийти!

На плите стоял большой глиняный кувшин, до краев полный молоком, поверху плавал желтоватый слой сливок.

— Нет, ты выпей, — настаивал Харис. — Мне все равно не одолеть. С детства терпеть не могу молоко. Должно быть, мать перекормила. Простоквашу еще туда-сюда. А насчет колес от вагонетки не узнал? Я пока две гири раздобыл.

Но Каспару было не до молока и не до гирь. Хлопнув дверью, скатился вниз по лестнице и торопливо зашагал по тропинке.

Последние лучи солнца еще золотили макушки деревьев, но в старом парке уже сплетались тени, скоро они загустеют, обернутся в сумерки, растают с первыми лучами солнца, так и не успев превратиться в темноту. Летом недолог путь солнца по заморским странам, — не успеешь оглянуться, уже воротилось.

Вот здесь, на этом месте, они тогда расстались с Юстиной. Каспар остановился. Еще шаг-другой, и станет видна эстрада. «Но что я ей скажу, когда увижу? Может, слова придут сами собой, как вчера? Может быть… Только бы снова увидеть ее! Об этом ты только и думал весь день, и вот теперь, когда осталось несколько шагов, ноги будто подкашиваются, робость закрадывается в душу. Что с тобой, Каспар? Что случилось? Сегодня она не поет. Совсем тихо, только внизу, под кручей, шумят пороги. Ну, я пошел. Вот сейчас пойду…»

На эстраде никого не было. Пусты ряды скамеек. Не веря глазам, Каспар взобрался на дощатую сцену, заглянул во все углы. Юстина не пришла… Спрыгнул на траву и, пройдя поляну, сел на последнюю скамейку. Над эстрадой в окружении гирлянд из дубовых листьев висел кумач. На нем белой краской было выведено: «Наклонись, зеленая дубрава, позволь песне пролететь». А Юстина не пришла…

Может, задержалась, может, еще придет? Но время шло. Опускались сумерки, и Каспар почувствовал отчетливо и остро: Юстина не придет.

Он поднялся и не спеша спустился к Даугаве. Какой-то мужчина купал здоровенную овчарку. Собака вылезла из воды и стала отряхиваться. Потом хозяин велел ей прыгать через прутик, стоять на задних лапах. Командовал он громко, чтобы Каспар мог расслышать и оценить выучку собаки. Должно быть, все тот же вчерашний горе-музыкант, сидя на траве, тискал свою гармошку, по-прежнему не попадая на нужные клавиши.

Каспар вдруг почувствовал усталость и голод, голова как-то сразу отяжелела, ни о чем не хотелось думать.

Он искупался и побрел домой. Юстина не пришла. Но кто сказал, что она придет? Вот простофиля! Думал, стоит поманить ее пальцем, и она побежит вприпрыжку к тебе на свидание. Балда, вот ты кто… Да еще беднягу Рейниса одного на лесосеке оставил, шутом гороховым вырядился, летел сюда как ошалелый, чтобы увидеть… пустую эстраду. Так тебе и надо! Где твоя гордость, чувство собственного достоинства? Нищий ты, что ли?

Каспар стиснул зубы и зашагал быстрее. «Выброшу из головы Юстину. Не буду больше о ней думать — баста…»

Поднимаясь по лестнице, Каспар вздрогнул от страшного грохота. Дом даже ухнул. Открыв дверь, Каспар увидел Хариса с гирей, которую тот тужился выжать, но в самый последний момент коленки подвели, и, отскочив в сторону, Харис кинул гирю на пол.

А Рейнис как ни в чем не бывало лежал на кровати, листая потрепанную книжонку. В приоткрытую дверь просунул голову директор.

— Что тут у вас происходит? — зарычал он. — Дом рушится! Опять дрова в комнате колете. Сколько раз…

И тут гнев его как рукой сняло. Старик посмотрел на гирю, на Хариса.

— А ну дай, — сказал он, входя в комнату. — Смотри, как это делается.

Сначала раз-другой выбросил вперед руку, сжимая и разжимая кулак, потом взялся за гирю и, приподняв ее до уровня плеч, подлез под нее, надул живот, натужился и стал выжимать гирю.

— Вот как надо! — пропыхтел он, и гиря с грохотом рухнула на пол.

В дверях показалась уборщица Станислава.

— И чего вы тут затеяли? Совсем, что ли, рехнулись? — набросилась она на ребят, но, завидев директора, пробормотала: — А я-то думала, парни расшалились…

— Да, да, это никуда не годится, — согласился директор. — Всему дому нет покоя. Во двор, только во двор.

— Там мальчишки гири растащат, — пробовал возразить Харис.

— Ничего, — успокоил директор. — Я их на ночь в кабинете буду запирать. Пошли. Ну, а что с трактором? — уже в дверях он обернулся к Каспару.

— Трактор в порядке, — за него ответил Рейнис. — Так ты ее встретил? — спросил он негромко, когда «тяжеловесы» вышли.

— Нет. Не пришла.

— Ну и ладно. Не пришла, не надо.

И опять углубился в чтение. Это была книжка стихов. Простые, казалось бы, самые обычные, тысячи раз слышанные слова, но какие удивительные картины они рисовали, какие глубокие мысли таили в себе. И звучали как музыка. Вот это и есть мастерство! А стоит самому начать писать, слова становятся такими серыми, неинтересными, и хочется искать что-то особенное, необыкновенно красивое, лучезарное, чтобы передать свои чувства. Красиво, правда, выходило, но… Все это не то. И звучало фальшиво, неискренне. Какая все же сила таилась в словах!

Каспар подсел к столу. Внизу в темноте чей-то голос вел неспешный рассказ. Должно быть, Язеп отыскал себе собеседника.

— А я тебе говорю: так оно и было. Сенокосилка раньше триста латов стоила. Добрых три коровы за нее отдай. И не каких-нибудь там замухрышек, а чтоб были на убой откормлены. Уж я-то знаю… Сам водил к мяснику из хозяйского коровника.

Рассказчик замолчал. И Каспар, очнувшись, услышал едва различимую песню. Ту самую… Откуда она доносилась? Ее никто не пел, но она звучала в ночной тишине — легкая, неуловимая… Он вздрогнул и закрыл лицо руками.