Все случилось летом

— Твое дело! Жалость твоя мне не нужна, — сквозь зубы выдавил Фридис. — Я не нищий, упрашивать не стану…

— Ишь герой, — снова вспыхнул Абелит. — Все я да я… А я? Что было бы со мной, если б без сумки в город вернулся? Сумку украли… Понимаешь ли ты, гад, что люди мне бы в лицо рассмеялись! Как же, мол, знаем ваших… Сам прикарманил, теперь дурачком прикидывается… По лагерям-то изловчился, от такого всего жди… А что бы сказал прокурор? Сколько можно доверять человеку? Всему есть предел. Как бы в глаза ему посмотрел? А жена? Дочка, когда подрастет? У, сволочь!.. — Абелит до боли сжал кулаки, даже пальцы хрустнули. — Ну, чего ж ты молчишь? За что меня обокрал? За то, что сигаретами, лимонадом тебя угощал? Почти до дома довез бесплатно?

Парень словно ужаленный сорвался с места, глаза сверкнули злобой и ненавистью.

— Что, мораль мне будешь читать? Да какое ты имеешь право? Кому-кому читать, только не тебе! Твое-то какое дело! Сам, что ли, вором не был? Был! Вор! Ворюга!

Последние слова он выкрикнул с надрывом и со слезами. И тут же отвернулся, уставившись на зубцы дальнего леса, над которым плыли темные тучи, изливаясь светлыми полосками дождя. Блеснула ветвистая молния, прокатились раскаты грома. Абелит взял сумку, поднялся. Проехался ладонью по лицу, словно разгоняя застилавший глаза туман. Огляделся.

— Поедешь со мной, — произнес он глухо.

Абелит шел впереди, не оборачиваясь, а Фридис Витол, понуро свесив голову, плелся за ним. У дома, где начинались кусты смородины, шофер остановился, подождал, пока парень нагонит его.

— Спрашиваешь, какое право имею тебе мораль читать? — устало заговорил Абелит. Он выглядел сейчас так, будто провел бессонную ночь, и только в глазах светились злые искорки. — Не хочу быть отщепенцем. Был таким, хватит! Я жить хочу. Дочку выучить… И потому я обязан думать о тех, кто добра мне желает. Мало тебе этого? А теперь ты скажи, зачем, для чего живешь? Зачем? Зачем под ногами путаешься? Да что с тобой говорить — пошли…

Но Фридис не тронулся с места.

— Обожди маленько, — крикнул он шоферу, а когда тот остановился, сказал поспокойней: — Только матери не рассказывай. Прошу тебя… Будь человеком, не ради меня, ради нее…

— А, и про мать вспомнил? Только теперь вспомнил? Эх ты! Ладно, иди, я здесь подожду.

Скоро Фридис вернулся, через плечо был перекинут все тот же помятый пиджачишко. Не успел сделать двух шагов, как на пороге появилась мать. Она хотела схватить сына за руку, но смутилась, растерялась, снова увидев незнакомого, и застыла, прижавшись к притолоке.

— Да куда ж вы?.. Обед на столе! Как же вы так? — лепетала она.

— Дело государственной важности надо уладить, — сказал Абелит, не глядя на нее.

— Так тем более надо сначала поесть. Иль случилось что?

Но они молча ушли. Когда Абелит обернулся, старый дом с двумя ветхими трубами и замшелой дранкой крыши скрылся за пригорком. А на проселке все еще стояла женщина, приложив к глазам край передника. Долго она шла за ними…

Взбивая тучки пыли, на проселок посыпались первые капли дождя. Через миг автобус был исхлестан капелью. Едва они отъехали, на землю обрушился настоящий ливень, но вскоре затих. Дорога чуть дымилась. Над лесом и кустарником, над заброшенной вырубкой, сосняком испарялись только что пролившиеся с неба тучки.

— А чего это ты как овечка поплелся за мной? Мог и убежать, лес-то рядом. Ноги молодые, мне за тобой не угнаться.

Не дождавшись ответа, Абелит искоса глянул на соседа. И не узнал его. Лицо казалось чужим, постаревшим, а в нем отчаяние затравленного звереныша, подступавшая к горлу тоска по свободе. По одну сторону дороги лес уступил место просторному лугу. В дальнем конце его за шапками кустов поднималась радуга. Она тянулась поверх умытых темно-зеленых елей, как будто указывая путь вольным птицам в глубины неба. Может, вечером, на закате, из кустов, задетых радугой, в белом тумане выйдут погулять тонконогие косули… Шофер отвернулся и тяжко вздохнул. Ему показалось, что во влажных глазах парня он разглядел что-то вроде прощального привета всему что проплывало за стеклом.

— Вести тебя в милицию не имеет смысла, — словно в раздумье заговорил Абелит. — Все равно не докажешь, что ты украл у меня сумку. Видеть никто не видел, а сумка на месте. Даже если сам признаешься — кто поверит? На веру в церкви могут принять, не в милиции. Там первым делом подавай улики.

— Уж этого мне мог и не рассказывать, — угрюмо отозвался Фридис. — Не дурак, сам понимаю.

Автобус чуть не залетел в кювет.

— Что-о? — крикнул Абелит, выровняв руль. — Тогда какого ж черта пошел за мной? Раз знал, что никто за тобой не приедет и ничего тебе не будет?

— Я обокрал тебя, потому и пошел. Может, мне все равно, что теперь будет. Может, мне от самого себя тошно. А ты-то… Ты-то зачем потащил меня к машине, даже поесть не дал?

— Как зачем? Не могу же тебя одного оставить. И не жди! Есть такая вещь на свете — совесть. Слыхал? Странная вещь… Ну, сам посуди, как я могу тебя кинуть в беде? Вдруг завтра опять стибришь чью-нибудь сумку? Что тогда? Кто матери загоны починит? Слыхал, что она тебе говорила? Видал, как она… шла следом за нами? Эх, морока с тобой!

Автобус въехал в поселок Лачкаяс. Заждавшиеся пассажиры возмущались, кричали, требовали книгу жалоб, грозились писать в Ригу, в Москву. Почему автобус так безбожно опаздывает, какого хрена тогда на столбе висит расписание. Форменное издевательство над людьми, вот это что такое…

Абелит в суровом молчании продавал билеты. Заметив, что Фридис Витол не собирается ему помогать, он сердито прикрикнул: «Чего глазами хлопаешь, получай деньги!» И все пошло по-старому: Абелит отрывал и подписывал билеты, Фридис получал деньги. Заняв свои места, пассажиры успокоились, а когда отъехали, совсем повеселели.

— За этот рейс получу нагоняй, — проворчал шофер, — уж это точно. Не видать теперь премии. Как собственных ушей.

— Я виноват, — чуть слышно обронил Фридис. — Проклятая сумка! И черт тебя дернул подсунуть ее мне! Когда ты в Лачкаяс оставил меня с ней в автобусе, я сначала подумал, ты это нарочно. Мол, спрятался в кустах, решил посмотреть, что будет дальше. Тут меня такое зло взяло: нашел, думаю, младенца поиграть… А ты с тем старикашкой возился. И тут у меня ум за разум зашел: рядом сумка с деньгами, не привязана, не заперта, кругом ни души… Не сдержался… Как, думаю, не взять, когда сама в руки просится? И в кармане одни медяки. Я уж и сам не помню, как в лесу очутился. Там-то спохватился, вспомнил, как задаром вез меня, лимонадом поил, сигаретами делился, даже сумку оставил сторожить… Я, конечно, вор, но подлюгой быть не хотелось…

Шофер пробормотал что-то невнятное, автобус мчался во весь опор. Солнце позади еще укрывалось в грозовых лиловых тучах, а впереди предвечерними красками расцветал прояснившийся горизонт. Высоко над полями носились ласточки, из низин выползал туман. Фридис Витол сидел, подавшись вперед, сжимая и разжимая сплетенные пальцы рук.

— Не веришь? — спросил он. — Твое дело… Ты спросил, почему я с тобой поехал, вот я и рассказал. А я еще в лесу спохватился. Решил вернуться, может, думаю, успею положить на место, никто и не заметит. Да ты укатил сломя голову. Что было делать? Пошел домой, сказать мамаше здравствуй и прощай. Я ведь знал, что ты разыщешь меня, куда бы ни спрятался. Умылся, надел чистую рубаху. Стал ждать… Думал, приедешь с милицией, может, ищейку прихватите…

Абелит только пожал плечами, но промолчал.

— А кулак у тебя крепкий! — сказал, оживившись, Фридис и погладил скулу. — Прямо искры из глаз посыпались. Так недолго и на тот свет отправить.

— Когда-то летом на массовках дрался. Набил руку, — нехотя отозвался шофер безо всякого хвастовства и, желая переменить разговор, принялся рассуждать вслух: — Интересно, что моя Вита поделывает? А жена? Наверное, решила, попал в катастрофу… Небось сидит на автостанции…

— Так! — выпалил парень, снова всем телом подавшись вперед. — Теперь что хочешь со мной, то и делай… В лес пошлешь — пойду. Домой отпустишь — тоже в обиде не буду. Сам понимаешь — доказательств никаких. Это наше с тобой дело.

Абелит ответил не сразу. Проехали километров пять, на остановке взяли новых пассажиров, снова тронулись, только тогда Абелит сказал:

— Мне одно ясно: одного тебя нельзя оставлять. А знаешь что? Сходим-ка вдвоем к прокурору. К Межлауку. Время, правда, позднее, неудобно беспокоить человека, да делать нечего! Межлаук позвонит одному-другому, глядишь, завтра уже будешь при деле. Только ты не артачься, если и тебе начнет кол на голове тесать. Уж, наверное, скажет и про духовой оркестр и все такое. Тогда вспомни сумку и молчи… Но если ты его когда-нибудь подведешь! Постой, мы ж с тобой по-настоящему не познакомились — Абелит моя фамилия.

Фридис Витол не проронил ни слова. Может, он вспоминал тот день, когда, сидя на скамье подсудимых, слушал речь прокурора? Может, вспомнил мать свою и как она ссыпала в глиняную миску горячую картошку? Или видел радугу над лесными лугами, куда вечером, в сумерки, выйдут стройные косули?

Заходившее солнце освещало дорогу обманчивым косым светом, и Абелит не приметил размытую дождем рытвину. Автобус подскочил и хрустнул по всем швам.

— Оп-ля! — воскликнул Абелит. — Были б все дороги ровные, жили бы, не зная горя!

1962