Все случилось летом

— Ласма, где ты? Ласма, отзовись! — выкрикивал он в отчаянии, сам понимая, что никто его не услышит.

И все равно Ласму надо найти. А может, она погибла? Погибла… Стабулнек склонился над телом, лежавшим посреди улицы, там, где недавно строчил пулемет, — и узнал моряка. Но пулемета не было, его кто-то унес. В другом неподвижном скрюченном теле у тротуара он опознал латыша. Винтовку его тоже кто-то подобрал. Страх разрастался, юноша отступал дальше и увидал третьего мертвеца: тот сидел, как живой, свесив на грудь голову, спиной прислонившись к столбу, у ног чернела скатившаяся каска. Стабулнек притронулся к плечу, и тело, лишившись опоры, скользнуло на мостовую. Лейтенант…

Неужели здесь никого не осталось в живых? Он обежал всех по очереди, своих и врагов, лежавших на земле, но той, кого искал, не нашел.

А вдруг Ласма в подвале? Может, и сейчас она там?

Входная дверь рухнула, на том месте алела груда углей. Он вспомнил про окно в конце коридора, окно, откуда они наблюдали за отсветами пожаров. Сначала пришлось перелезть через забор. Во дворе он подобрал какую-то жердь, ею выбил стекла, потом выломал раму. Сразу подул сквозняк, и вместе с ним из погреба потянуло дымом. В темной глубине плясали языки пламени. Стабулнек спустился в этот кромешный ад и, задыхаясь в дыму, нащупал распростертое тело Ласмы. Все дальнейшее было похоже на кошмарный сон с редкими проблесками сознания, а когда Стабулнек наконец пришел в себя, он обнаружил, что вытащил девушку из подвала, отнес ее в сторону от горящих развалин и уложил под кустами смородины. Она же, безмолвная, тихая, пребывала в том зловещем покое, в каком он только что видел валявшихся на улице, и, когда окликал ее по имени, не отзывалась. Стабулнек попробовал усадить ее, но она беспомощно повалилась на траву, едва только он отнял руки.

Может, обморок? Потеряла сознание? Он ухватился за эту утлую надежду. Ласму нужно отнести к доктору Кравецу, он добрый, он свой, он сделает все, чтобы спасти ее. Но силы были на исходе, он понял, что не донесет. И тогда, оставив Ласму в саду, Стабулнек бросился опять на перевязочный пункт.

Двое санитаров, захватив носилки, согласились пойти с ним. Дорога туда и обратно казалась мучительно длинной. Он и сам не понимал, что пытался втолковать санитарам, только все время их поторапливал, а потом, ослепленный ярким светом, вконец обессиленный, стоял, прижавшись к дверному косяку, с ужасом, с надеждой дожидаясь приговора доктора. Тот пощупал пульс девушки, заглянул в глаза и, отвернувшись, сказал:

— Мертвых сюда не вносите. Складывайте во дворе.

Санитары исполнили приказание. Девушку уложили под забором. Седьмой по счету. По ту сторону забора рос жасминовый куст, все вокруг было усыпано белыми лепестками.

— Она кем тебе доводилась? — спросил санитар. — Сестра? Невеста?

Не дождавшись ответа, вздохнул и ушел.

Во двор вышел доктор Кравец, у него были длинные руки, сутулая спина, голова втянута в плечи, и потому казалось, доктор Кравец постоянно ждет удара. Подойдя к Стабулнеку, он сказал:

— Смотри, уже светает… Чего ты ждешь? Или жить надоело?

Стабулнек смотрел на доктора, будто спросонья. Во взгляде была пустота, скорей даже бездонная пропасть, и доктор Кравец, не выдержав, отвернулся.

— Запомни, самое позднее, к вечеру тебе надо сделать перевязку. Бревно, э-э, которое свалилось на голову, задело кость. Надо вынуть осколки.

Стабулнек молчал.

— И выброси из карманов все, что там есть, — продолжал Кравец, снова входя в роль школьного врача. — Слышишь? Сию же минуту выброси.

— Не имею права, — сдавленным голосом ответил юноша, с трудом шевеля губами. Он неторопливо вынул обоймы с патронами, подбросил их на ладони и сунул обратно в карман. — Я должен раздобыть винтовку. Патроны еще пригодятся. А правда, светает… Ну, я пойду. Спасибо вам, доктор Кравец.

Он зашагал, ступая не очень уверенно, в окровавленной разодранной одежде, с грязной повязкой на голове. Он шел на окраину, туда, где город опоясывали форты, в былые времена оберегавшие его от неприятеля. Накануне там проходили ожесточенные бои, и он надеялся в тех местах подобрать винтовку. Узкие, поросшие травой улочки ласково приглушали шаги упрямца. С садов, и полей тянуло утренней свежестью. Казалось, укрывшиеся в зелени домики еще спят, и только задетая неосторожной рукой занавеска, мелькнувшая в слуховом окне тень говорили о том, что окраина не дремлет, чутко прислушивается к шагам необычного прохожего.

За городом, у земляного вала, соединявшего форты, Стабулнек расслышал тихий голос, доносившийся будто из подземелья. За вереницей древних лип на вытоптанном поле он увидел сидящую девушку. Она была не одна. На коленях у нее покоилась голова того, кто лежал на траве, завернутый в чистые простыни. Лицо его было желто, с голубыми тенями. И женщина уголком платка вычищала ему набившийся в глаза песок. Как ни в чем не бывало, она продолжала свое занятие, даже не посмотрев на подошедшего.

— Сын, ты что тут делаешь?

Только теперь Стабулнек заметил за стволом липы в свежевырытой могиле немолодую, но крепкую на вид женщину.

— Я ищу винтовку, — ответил он. — Вам не попадалась?

Женщина перестала копать, покачала головой.

Потом заговорила о своем:

— Поди, больно ему было… А может, и не больно. Такая смерть, она быстрая. Третьего дня убили, тут и закопали. Разве можно так? Спихнули в яму, и дело с концом. Вот мы и… Это место отметим, чтобы после войны в братскую могилу перевезти. — Она смахнула слезу и кивнула на девушку: — Дочь моя, только замуж вышла и вдовой уже стала. Что же это творится-то, а? Меня, старуху, на кладбище впору везти, а вот копаю могилу для молодого. Да когда ж это кончится? В первую мировую отца с братом, теперь — зятя… Тебе нужна винтовка? На что тебе? Что с ней сделаешь? Ты вот послушай…

Стабулнек прислушался: где-то робко подал голос зяблик, вдалеке ворковал лесной голубь. Но птичьи голоса перекрывали недобрые звуки, доносившиеся справа, оттуда, где пролегало шоссе. По нему — вперед, все время вперед, рокоча моторами, катилась война. Он взобрался вверх по земляному валу и увидал грузовики, битком набитые немецкими солдатами. Они мчались по городу. По обочине тянулись вереницы пленных. Сопровождавшие конвоиры ехали верхом на лоснящихся, откормленных лошадях. Вдоль полотна железной дороги были разбросаны покореженные паровозы и вагоны, а еще дальше лениво дымились развалины кирпичного завода.

Стабулнек отвернулся от войны и перевел взгляд на зеленый простор, начинавшийся сразу за валом и тянувшийся к горизонту с синеватой полоской лесов. По зеленому лугу с мычанием плутали коровы, ожидая, что кто-нибудь придет и подоит их.

Юноша закрыл руками лицо и лег на траву. Ему страшно хотелось пить, и он смочил губы росой. Душисто пахло подмаренником, белой кашкой и другими июньскими травами. Погружаясь в тягостный, похожий на смерть сон, он еще думал о винтовке, которую надо раздобыть, потом мысли оборвались, но путеводная нить осталась где-то поблизости, чтобы, проснувшись, он мог ухватиться за нее и идти дальше.

Проснувшись, он долго не мог сообразить, где он и что с ним. Будто за тридевятью стенами прозвучал чей-то голос:

— Сын, вставай. Мы уходим. Солнце уже высоко. Сюда могут прийти.

Стабулнек открыл глаза. Над ним, поддерживая свою дочь, стояла старая женщина. Тело его разламывало, оно ныло, точно разверстая рана. И страшно хотелось пить.

— Мы сделали то, что положено. А вечером, когда стемнеет, можешь прийти к нам. В сарае найдется для тебя укромное местечко.

Он молча кивнул и, не отрывая глаз от синеватой полоски лесов, спустился с вала на зеленый луг. Отойдя, оглянулся и увидел, что женщины по-прежнему стоят на валу, словно памятник чему-то бесконечно великому, что люди еще не научились выражать словами.

1967