Все случилось летом

ОТРЕЗАННЫЙ ЛОМОТЬ

Из мира сего Вилис Сатынь ушел столь же лихо и скандально, как и жил в нем. О гибели Сатыня рассказал Ивар Озолнек, в тот момент оказавшийся поблизости, и от всех переживаний и ужасов, свидетелем коих стал, он потом не день ходил сам не свой.

Как было установлено следствием, Вилис Сатынь с утра на своем колесном тракторе возил сено для молочной фермы, затем, на тракторе же, скрылся в неизвестном направлении. Следы вели к хутору «Трейжубуры», где одна девица с той же фермы справляла день рождения. Там Вилис и загулял. Спустя некоторое время возникла потребность пополнить запасы спиртного, потому как ранее заготовленные успели иссякнуть. Вилис охотно вызвался доставить напитки из заречного магазина, ближайшей торговой точки от хутора «Трейжубуры». Кто-то возразил — лучше бы пешком туда отправиться, на что Сатынь ответил: «Уважающий себя тракторист на тракторе ездит даже туда, куда король пешком ходит, а уж в магазин — и подавно».

И был таков.

Прямиком проложенная колея через пашни вывела к Даугаве.

О дальнейшем, как сказано выше, давал показания Ивар Озолнек, чей дом на берегу.

Озолнек находился в комнате, когда расслышал странный шум — будто поезд приближался, будто гром накатывал. Выйдя во двор, Озолнек сразу понял, в чем дело: в Даугаве лед тронулся. Он поспешил к берегу, глянул вниз. С виду все спокойно, прикрытый грязным снегом лед тянулся от берега до берега, противоположная сторона проступала смутно, потому что крупными хлопьями повалил мокрый снег. Но в верховьях зарождался грозный гул, от него Озолнеку, хоть и находился он в безопасности, стало не по себе. И тут-то на своем тракторе подкатил Вилис Сатынь. Выпрыгнул из кабины, сказал, что собирается за реку, в магазин. Озолнек стал его отговаривать, сквозь снежную пелену уже было видно, как ломится ледяная громада, но Сатынь в ответ рассмеялся, еще обозвал его нехорошим словом, потом скинул телогрейку, швырнул на снег и в одном красном свитере скатился вниз по склону, затем с прохладцей, не спеша, оборачиваясь да всякие неприличные жесты Озолнеку показывая, двинулся через Даугаву. Далеко ему удалось уйти? До середины — ну, может, чуть подальше, как лед вдруг превратился в крошево, и началась такая крутоверть, сам черт бы ничего не разобрал. Да, снег валил по-прежнему, но ведь на Сатыне был красный свитер, уж он-то был бы виден. А ничего не было видно.

Когда на «газике» подъехал председатель колхоза Даугис, Озолнек успел уже раз десять пересказать собравшимся историю. Народ поглядывал на вздувшуюся реку, за час-другой вода поднялась на несколько метров. Воды не было видно, только льдины, наползавшие друг на друга, громоздившиеся, с глухим треском ломавшиеся и обдиравшие берега. Снег все еще шел, то густо, то пореже, и лес на той стороне лишь иногда проступал как призрак другого мира. Председателю все уже было известно. Он вылез из машины и стал громко ругаться, хотя был человек с высшим образованием и ко всем обращался на «вы». Отдельные слова люди пропускали мимо ушей, схватывая лишь суть. А суть заключалась в следующем: если кому-то взбредет в голову топиться, отправляйся на Рижское взморье, а уж если совсем подопрет и будет лень забираться так далеко, ступай вверх или вниз по течению на территорию соседнего колхоза, вместо того чтобы своим подкладывать свинью…

Председатель умолк, поймав на себе неодобрительные взгляды. Понял, что сгоряча наговорил лишнего. Постоял, оглядел разбуженную яростную Даугаву, за снежной пеленой укрывшийся берег, вздохнул и снял шапку. Люди переглянулись и последовали его примеру.

— Ну, что мы можем сделать? — спросил Даугис. И сам себе ответил: — Ничего…

— Да, — обронил кто-то, — теперь его на километр, а то и поболе пронесло. И кто мог подумать… Поутру такой разбитной был, веселый…

Председатель надел шапку.

— Почему трактор не заглушили?

Действительно, трактор Вилиса Сатыня продолжал мерно постукивать. Тут вступился некий правовед:

— Надо оставить все, как было. Следствие будет. — И кивнул на валявшуюся телогрейку Сатыня. Снег на ней уже не таял. — И она пусть лежит.

Даугис мотор все же выключил и только тогда сел за руль «газика». По дороге в правление ему в голову лезли всякие мрачные мысли, впрочем, не о бренности людского существования: вот-де жил человек и не стало… Нет, председатель раздумывал, как ему выпутаться из неприятностей, без которых, уж конечно, не обойдется. Он — председатель колхоза, посему отвечай за все. И за то, что тракторист напился в рабочее время, потом утонул в реке. Что он, председатель, сделал для того, чтоб вразумить людей, что пьянство — вред, а трезвость достойна всяческих похвал? Собирал ли по этому поводу собрания, выпускал ли стенгазеты, говорил ли с каждым в отдельности? Выдавал ли премии непьющим, наказывал алкоголиков? То-то и оно.

Подкатив к правлению, Даугис чуть ли не бегом вбежал на крыльцо, ногой распахнул дверь кабинета. Швырнул на стол мокрую шапку, не сняв пальто, плюхнулся в кресло. Дело серьезное — погиб человек. Так что голову на плаху: хотите — рубите, хотите — милуйте.

И все же, перед тем как позвонить районному начальству и в милицию, Даугис попросил соединить его с заречным магазином. Ждать пришлось долго.

— Анныня! — крикнул он, для верности дунув в трубку. — Был у вас сегодня Вилис Сатынь? Часа два тому назад, а?

Сначала в трубке ничего не было слышно, кроме треска, придыхания или сдавленных смешков, и лишь немного погодя раздался голос заведующей:

— А с какой это стати ему быть у меня? Венчан он, что ли, со мной?

Председатель рассердился. Тут человек погиб, а какая-то бабенка, распущенная и гулящая…

— Не о том тебя, дуреха, спрашиваю — венчан, не венчан, — заорал он, но на том конце повесили трубку.

Даугис потянулся за графином, налил воды. Нет, нельзя так, второй раз сегодня «тыкает»! Не годится таким тоном с людьми разговаривать, надо в рамках себя держать.

Вздохнув, он позвонил в районное отделение милиции и стал дожидаться следователя.

Теперь попробуем отмести все мелочи, раздумывал Даугис, подперев руками голову. Попробуем удержать только главное. Что было главное в Вилисе Сатыне? Пьянчуга, бузотер, прогульщик — вот главное. Не ладил с женой. Неделями домой не являлся. Сколько раз он сам грозился прогнать Сатыня из колхоза. Все так. Но с другой стороны — отличный тракторист. Это точно. Мастер своего дела, что ни говори. Когда нужно, садился за руль грузовика, комбайна, в мастерских из груды хлама мог поставить на колеса заведомо негодный агрегат… И вот, теперь сложи-ка все вместе. И все-таки, и все-таки… Да и ради чего живет человек, если ему время от времени нельзя повеселиться? Ради чего работает? Затем и работает, чтобы повеселиться, пожить в свое удовольствие. Конечно, веселиться можно по-разному. Все зависит от человека. Ну, а если ему так хорошо, если он счастлив — тогда как?

Даугис налил себе еще воды.

Приехавшему следователю председатель так обрисовал трагически погибшего механизатора:

— Да, выпивал, случалось. Но кто ж у нас без греха…

Следователь, человек в летах, понимающе кивнул.

— А в остальном хороший парень, — продолжал председатель. — Отличный тракторист. Я бы даже сказал — выдающийся. Да… Просто не знаю, как без него справимся. И молодая жена овдовела. Жаль человека…

Следователь толком не понял, то ли это «жаль» относилось к вдове покойного, то ли к самому покойному, но он тоже вздохнул и сказал:

— Да, жаль, но раз такое случилось… — и перешел к делу.

Во-первых, его интересовал характер трагического происшествия — простая случайность или самоубийство. Во-вторых, кто видел покойного последним.

Председатель даже хмыкнул очень некстати, услыхав предположение, будто Вилис Сатынь мог решиться на самоубийство, и затем категорически отклонил такую возможность. Следователь не сказал ни «да», ни «нет», после чего они вместе отправились на место происшествия к Ивару Озолнеку.

Трактор стоял все там же над кручей, и телогрейка валялась, снег сыпался крупными хлопьями, по Даугаве шел ледоход, а Озолнек уже в который раз пересказывал случившееся.

К возможности самоубийства Озолнек отнесся точно так же, как и председатель: весело хмыкнул. Потом показал в картинках, как Сатынь шел по льду, припомнил даже, что тот сказал ему перед уходом, умолчав лишь об одной детали: о том, что покойный показал ему… ну, тот срамной жест, притом крича во все горло. Зачем об этом знать следователю, рассудил Озолнек, зачем чернить светлую память погибшего? Все равно его не воскресишь, а о покойниках говорят только хорошее или ничего.

— Может, он и был немного выпивши, — заключил Озолнек, — однако ручаться не стану. А потом ведь, когда лед тронулся, я стоял здесь, на берегу, обзор отсюда хороший, а он внизу, да еще снег валил, так что опасности мог и не заметить.

Следователь на том не успокоился, ему понадобилось повидать и тех, кто перед этим разговаривал с Сатынем, и он отправился на хутор «Трейжубуры», где отмечался день рождения.

Председатель вернулся к себе. Удрученный происшествием, принимать никого не стал, на дела махнул рукой, всем велел приходить завтра. Под вечер, сидя в сумеречном кабинете, он чувствовал себя прескверно, перед глазами стоял унылый, заснеженный берег, черные, нагие деревья, то возникавшие, то пропадавшие за пеленою снега, величавый ледоход, крутой склон… да, и на самой кромке его промасленная телогрейка, а на нее падают и уже не тают снежинки, их нападет все больше, и вот уж на том месте холмик, укрытый снежным саваном, холмик, похожий на…

— Не к добру это, — сам себе сказал Даугис. — Так нельзя. О живых надо думать, жизнь продолжается…

И он стал думать о том, что теперь ему следует, делать. Очевидно, позаботиться о семье покойного. Дровами помочь, что ли. Навряд ли, конечно, чтобы Вилис, трактористом будучи, сам обо всем не позаботился, но как знать. Потом еще надо сообщить печальную весть жене. Да, жена… Илона. Она, правда, в колхозе не работает, ездит в город на службу, но живет у них, к тому же бывшая жена тракториста. И мать — колхозница, пенсионерка. Так что…

Председатель взглянул на часы, до прихода автобуса оставалось совсем мало времени. Сколько Илоне идти до дома? Километра три, а то и четыре. Он поднялся, потянулся: придется съездить, хотя самого жена дома заждалась.

Автобусная остановка находилась неподалеку от правления, и председатель не успел как следует продумать, что скажет жене покойного. То ли исподволь подготовить, то ли сразу сказать? А вдруг она в истерику ударится?

Сумерки были прозрачны, небо ясно. Кругом тишина и покой. Даже не верилось, что совсем недавно кружила метель. На остановке председатель вылез из машины и, глубоко вдыхая воздух, оглядел вечереющий простор. Чувствовалась близость весны.

С подъехавшего автобуса сошли несколько человек. Разглядев среди них Илону Сатыню, Даугис направился к ней. Она была удивлена и обрадована предложением довезти ее до дома.

— С чего это вы вдруг сегодня так любезны? — спросила, усаживаясь рядом с Даугисом.