Все случилось летом

— Обожди меня тут, — сказал Абелит. — Я сейчас…

Он выпрыгнул из кабины и бросился помогать старику.

Вдвоем они без труда сдвинули велосипед. Но и на вершине бугра тропинка оказалась сильно разъезженной, колеса вязли в песке, и Абелит катил велосипед, пока не выбрались на твердое место. Старикашка плелся позади и вовсю чихвостил колхозного бригадира за то, что тот ему, знаменитому плотнику, не дал лошадь перевезти на стройку инструмент. Абелит про себя посмеивался, слушая грозные выкрики старикашки. Потом он помог ему увязать мешок, в котором нащупал топор, фуганок, долото, еще что-то. Закурив, он простился с плотником и пошел обратно к машине.

С раскрытыми окнами, дверцами автобус был похож на покинутый в спешке дом. Еще на пригорке он заметил, что кабина пуста. Куда же делся его попутчик? Абелит остановился, прислушался — ни звука.

— Эй, ты! — негромко крикнул он. Затем погромче и, наконец, во весь голос. Бор отозвался эхом. Он хотел еще покричать, но ему стало неловко «тыкать». Ведь он даже не спросил у парня, как его звать. Почувствовав недоброе, Абелит кинулся к автобусу, заглянул в кабину, — там все было как прежде, только не было черной потертой сумки с деньгами, с корешками проданных и непроданных билетов да всякими документами. На сиденье валялись две пустые бутылки из-под лимонада. Те самые, что он купил по дороге, и они распили вместе…

Абелит стал лихорадочно обыскивать кабину — может, сумка завалилась куда-нибудь. Нет… Облазил весь автобус. Нет… Заглянул под навес. Нет… Нигде нет! Он выбежал на середину площади и принялся ругать себя самыми ужасными словами, какие только ему приходилось слышать за свою нелегкую жизнь. Ругал за то, что дал себя одурачить. Рывком расстегнул ворот рубахи, сел на траву.

— Значит, я размяк, по-твоему? — скрежетал он зубами. — Размяк, да? Ну, погоди, падла, из-под земли достану, тогда узнаешь, размяк я или нет! Разыщу тебя, хоть ты лопни как пузырь! Да я ж тебя, сукин сын…

Он закрыл глаза, крепко сжав кулаками виски. Теперь нужна ясная голова. Пораскинуть умом, спокойно, не торопясь. Куда он мог скрыться? По дороге не пойдет, это точно. По тропе тем более. Лес… Да, только в лес. Но там искать бесполезно, лишь время терять. Через час выезжать обратно. Нет, уже не через час, через сорок пять минут. Господи, ни денег, ни билетов… А та женщина? Старушка, которая с ним поздоровалась? Такая горбатенькая, во всем черном. Она села у старого кладбища, наверное, отнесла цветочков на могилу отца или деда. А сошла где? Здесь и сошла. Ноги старые, слабые, далеко ей не уйти. Но в какую же сторону? Туда, дальше, не то бы попросила остановить к дому поближе. А может, в каком-нибудь из этих домов? Тогда придется обойти их все, один за другим. Но сначала все же стоит проехаться по дороге, вдруг попадется…

Абелит сел за руль и помчался разыскивать старушку. По обе стороны дороги поднимался лес, кругом не было ни души. На полной скорости он обогнал повозку — пугливая лошадь чуть на дыбы не встала, — но, проехав несколько километров, повернул обратно: старушка бы не успела уйти так далеко. И опять попалась навстречу все та же повозка. На этот раз Абелит сбавил скорость — от пугливой лошади всего жди — и вдруг с удивлением заметил, что в телеге рядом с мужчиной в лесничьей фуражке сидит старушка в черном, та самая, которую он разыскивал.

Она долго не могла сообразить, чего от нее хотят. Шепелявя, переспрашивала, что да как. Парень? Какой парень? Потом все-таки вспомнила. Да-да, в то дождливое лето — постой, когда ж это было? — он у них в лесу сено косил, на лугах лесных, значит. А как зовут его и откуда он, этого не помнит. Может, заведующий молочной знает, луга-то под его началом, а парень тот был как бы наемный…

Абелит знал, что молочная находится при въезде в поселок. Подлетел к бетонному возвышению, куда возчики по утрам выгружали бидоны, заглянул в раскрытые двери. Длинный, худой мужчина в трусах, в халате нараспашку, постукивая деревянными башмаками на босу ногу, поливал из шланга цементный пол. Шофер застеснялся, застав заведующего в таком виде, но тот махнул: входи, ничего.

Да, он помнит и дождливое лето, и парня, косившего сено. Как же, как же. Только этот молодчик, если верить слухам, совсем с пути сбился, говорят, посадили его. Как звать? Попробуй теперь вспомни. Жена, может, знает. Хозяйством больше она занимается…

Пришла жена. Низенькая, белая, пухлая. Что товарищу нужно? Только и всего? Как же не знать Фридиса Витола! Он самый и есть. А жил тогда на хуторе Леяс, по ту сторону бора. По тропе лесом километров пять, а то и все семь, восемь. Если в обход ехать, не меньше пятнадцати, может, и двадцать наберется. Километры тут немереные. А что, разве Фридис уже на свободе? В таком случае, почему бы между делом ему не покосить, глядишь, десятку заработает, авось пригодится…

Абелит не стал ее слушать. Отъехал от молочной, остановил автобус посреди леса, вышел на дорогу. Сонно гудели оводы, воздух горячий и ни малейшего ветерка. Пахло смолой, гнилым мокрым листом и ржавым болотом. Облака, сгрудившись в одном месте, застыли, не двигались, словно собираясь с силами. Над деревьями нависла их мрачная тень.

Фридис Витол… Хутор Леяс. По меньшей мере, нужен час, чтобы дойти туда по тропке. Как ни спеши. Словом, надо сделать так, чтобы этот сукин сын Фридис первым туда заявился. И тогда…

Шофер поднял с дороги увесистый камень, запихнул в карман брюк. Сел в кабину. Нет, передумал: выбросил камень и не спеша отъехал.

Не один раз останавливал он машину, спрашивал дорогу у встречных. Последним мальчуган показал: вон за тем пригорком, это и есть хутор Леяс.

Абелит оставил автобус на проселке, дальше пошел пешком. Сначала показались две ветхие трубы, потом замшелая дранка крыши и, наконец, весь старый дом с двумя дверьми — видно, на две семьи. Пяток яблонь, заглохший в траве куст смородины, огород, георгины… Метрах в ста от дома начинался кустарник, переходивший постепенно в подлесок. Кругом ни души, даже собаки не видать. Затаив дыхание, Абелит остановился у стены. Окно было приоткрыто, из комнаты доносился приглушенный говор. Пожалуй, в эту дверь…

Бесшумно шагнув за высокий порог, он очутился в кухне. Никто не обратил на него внимания. На свисавшей с потолка липучке жужжала муха. Чисто выскобленный стол был уставлен мисками, крынками. У плиты лежала охапка хвороста, в раскрытую дверцу видны были пышущие жаром угольки. Пол на кухне был земляной, щербатый, истоптанный. Домишко, видимо, хозяин построил когда-то для батраков. Да уж, конечно, богатые здесь бы не стали жить…

Дверь в комнату тоже отворилась бесшумно. Абелит боком пролез внутрь и увидел женщину. Она снимала со стола льняное полотенце, которым был прикрыт приготовленный обед: в глиняной миске дымилась картошка, в тарелке яичница-глазунья со свининой, в зеленом кувшинчике, наверное, молоко. Женщина заслонила собой от шофера того, кто сидел на низкой скамейке. Заметив раскрывшуюся дверь, тот медленно стал подниматься.

Да, это был Фридис Витол. Он самый. Успел умыться, надеть чистую рубаху, волосы еще не просохли. Нелегко ему, видно, было подниматься, лица на нем не было, но глаза смотрели на вошедшего спокойно, хотя не выражали ничего, кроме тупой покорности.

Женщина хлопотала у стола и все говорила, говорила своим глуховатым, захлебывающимся от счастья голосом:

— Да, забыла тебе сказать — меня тут на Октябрьские часами наградили, лучшей телятницей в колхозе нарекли… А ты, Фридис, починил бы мне загоны, а? Все повалились, поломались, телята через них сигают почем зря… Погоди, часы-то тебе покажу… Что это, никак гром загремел? Вот и дождичка дождались. А то сохнет все. — Чему-то про себя усмехнувшись, опять заговорила, но, увидев переменившееся лицо сына, обернулась, всплеснула руками от удивления. — Батюшки! Гость у нас! А я-то раскудахталась…

Смущенная появлением незнакомца, она теперь не знала, за что ей и взяться. Еще не старая, крепкая женщина, хотя заботы и горести успели вплести седые пряди в ее волосы. Усталое лицо излучало что-то светлое, нежное. Шофер в душе чертыхнулся, — надо же было матери оказаться здесь, когда приходится улаживать такое дело. Поздоровался сдавленным голосом и замолчал, раздумывая, как ему быть дальше. А мать после недолгого замешательства снова принялась ворковать. Подбежала к сундуку под самотканым покрывалом, подняла крышку, достала блестящий будильник.

— Ты только глянь, какой подарок! — говорила она Фридису, на мгновение позабыв о таинственном госте. Сын как-то странно дернул плечами, вероятно, выразив удивление, что часы запрятаны в сундук. И словно отгадав его мысли, хотя тот не произнес ни слова, она объяснила: — У нас ведь старые есть, стенные. А это подарок, пускай для памяти сохранится.

И в этот миг хрипло пробили полдень те самые старые стенные часы. Как будто после тяжких раздумий качнулись подвешенные на цепочке грузные, облупившиеся в виде еловых шишек гири. «Пора отъезжать», — промелькнуло в голове у Абелита. Кивнув Фридису, сказал спокойно, мирно, чтобы мать не встревожить:

— Выйдем потолкуем…

— Да куда же вы? — забеспокоилась мать. — Обед-то стынет!

Но Фридис уже шел к нему. Окинул взглядом комнату, словно прощаясь с нею, вдохнул поглубже и пошел. Абелит пропустил его вперед.

— Идем к опушке, — шепнул шофер, выходя из дома. Пока они шли, он не раз оборачивался, чувствуя на себе обеспокоенный взгляд матери. Дом уже скрылся из виду, вокруг была мшистая, чахлыми березками поросшая низина. Они остановились.

— Ну, что теперь скажешь, честный советский жулик? — рявкнул Абелит, чувствуя, как у него от подступившей ярости помутилось в глазах.

Не дожидаясь ответа, с размаху ударил. Падая, Фридис ухватился за тонкую березку и упал вместе с нею. Шофер подождал, пока он встанет, и крикнул: — Куда деньги дел, падла?

Парень достал из кармана деньги. Они были аккуратно сложены — бумажка к бумажке.

— Даже уложить успел, сволочь!

— Чтобы считать тебе было легче…

— Ах так! Еще издеваешься!

Шофер снова ударил. Фридис Витол отлетел на несколько шагов и, заметив под рукой сухой сосновый сук, схватил его.

— Хватит! — хрипло прокричал он. — Ударил два раза, и будет. Тронешь еще — дам сдачи, так и знай. Я тоже человек. Человек! Понял?

— Это ты-то человек? — От удивления Абелит даже не знал, что и сказать. — Ты — человек? Да у тебя душонка чернее, чем у навозного жука. Сумка где?

Сумка была спрятана неподалеку в кустах. Фридис вытащил ее из-под кучи хвороста и, не выпуская из рук палки, протянул шоферу. Тот присел на кочку, проверил содержимое. Все на месте… Абелит сунул обратно деньги и, сердито сопя, заговорил:

— Человеком себя считаешь? А я, по-твоему, не человек? Не мои ведь, казенные деньги украл! Казенные, понимаешь ты?.. Как бы я вечером отчитался? Деньги еще кое-как бы занял, наскреб, а билеты? В общем, повезу тебя прямо в тюрьму. Так и сгниешь там!

Парень отбросил в сторону палку и тяжело опустился на мшистую кочку. Сложив руки на коленях, он, насупившись, уставился себе под ноги, и шофер заметил, что рубаха парню стала маловата: мать, наверное, давно уже шила, сын успел вырасти…