Я выбираю Элис

Где-то к половине первого папа начал становиться довольно противным. Он говорил что-то типа: «Да, Обри, обязательно поделись с нами своими мыслями о кварталах красных фонарей. Уверен, они будут такими же яркими, как твои соображения по поводу коррупции в полиции Нью-Орлеана из того сюжета, о котором ты слышал, но который тебе не удалось посмотреть в „60 минутах“. Продолжай, будь добр!»

Обри не обратил на это внимания, и я почувствовала себя неловко. Видимо, именно это и называется созависимостью: когда чье-то поведение заставляет тебя чувствовать себя идиотом просто потому, что ты этого человека знаешь. Дайте мне самой, не сворачивая, перейти к невротической фазе наших отношений. Судя по описаниям созависимости в книжке о том, как избавляться от людей-«вампиров», которую мама держит у себя на прикроватном столике, почти каждый человек является созависимым. Если ты жив и находишься в сознании, то, вероятно, созависим.

Насколько я понимаю, здесь может помочь обозначение четких рамок, типа «меня это не касается». Если глупость Обри меня коробит, не обязательно воспринимать ее как некое отражение моего собственного вкуса. Я ведь просто могу мысленно отстраниться. Мне кажется, что отсутствие у человека созависимости позволило бы ему тусоваться с реальными идиотами и замечательно себя при этом чувствовать. Если в будущем мама попытается пристыдить меня, высказав неодобрение, я просто ее пошлю вместе со всем ее созависимым багажом. Лично у меня с созависимостью покончено.

Несмотря на то что я нахожусь на территории, где правит разумная отстраненность и установлены надежные рамки (а может, границы?), меня страшит завтрашний день. Из-за Обри я почти тоскую по всем тем мальчикам, которые даже не догадываются о моем существовании.

23 августа

Сегодня утром папа воплощал в жизнь субботнюю программу визита Обри. Он выдержал лишь полдня, прежде чем вернуться домой, в свой полуподвал. Думаю, до него в конце концов дошло, что Обри просто не сможет замолчать хоть ненадолго, чтобы заняться со мной подростковым сексом. К середине дня мама забросила роль хиппи Джун Кливер и пришла в дурное настроение. В общем, у меня было немало времени, чтобы попрактиковаться в не-созависимости.

После завтрака мы отправились к таксидермисту на Лейк-роуд, чтобы поглядеть на чучело черного медведя, а также на другие находящиеся в работе чучела. Мистер Креншо, таксидермист, дошел примерно до середины процесса набивки покойного чихуахуа Сквика старой миссис Крибенски. По-моему, домашние животные, превращенные в чучела, выглядят даже свирепее, чем дикие. Старина Сквик, с его неправильным прикусом мелких зубок и выпученными глазками, смотрелся особенно демонично. Должно быть, немецкая овчарка, жившая через улицу, добралась до него, так как Сквик был лыс и весь изодран. Миссис Крибенски, видимо, пыталась с помощью ветеринара его спасти, так как швы и выбритые участки на его теле выглядели делом рук профессионала. Пластмассовая штуковина типа воротника, из тех, что надевают на собак, чтобы те не могли разодрать швы, в которых псы выглядят как марсиане из низкобюджетных фильмов, все еще лежала рядом со Сквиком на таксидермическом столе. Больше в этом капюшоне особой надобности нет. Теперь-то уж Сквику можно было доверять — он себя не поранит. Интересно, собирается ли мистер Креншо подойти к делу с позиции сурового реализма и заставить Сквика носить этот капюшон, пока будет увековечивать его таким образом. Это, безусловно, помогло бы превратить пса в дежурную тему для разговоров.

Само собой, Обри прочел всем, даже мистеру Креншо, лекцию о том, как плоха таксидермия, поскольку животные, когда из них делают чучела, теряют свое достоинство или что-то в этом роде. Должно быть, Обри читал статью об одухотворенности коренных народов, духах животных и всем таком и теперь считает себя одним из самых выдающихся экспертов в мире по жизни животных после смерти. Примерно посредине его разглагольствований мистер Креншо фыркнул и заявил, что у него нет времени на эту хрень. Он отошел от нас, бормоча: «Да эти проклятые твари уже мертвы, черт бы их побрал!»

Обри это не смутило, и после своей лекции он приблизился к стоявшему в прихожей старому черному медведю и уставился в его слегка скошенные стеклянные глазки. До меня вроде как донесся шепот Обри: «Держись, брат Медведь», но, надеюсь, что мне это только послышалось. Далее по программе было посещение «Иглу» — укрытого куполом музея естествознания города Смитерс. К сожалению, «Иглу» является одним из лучших клиентов таксидермиста и заполнен чучелами животных. На одной из экспозиций ласка изготовилась напасть на бобра, в то время как за ними наблюдал, расправив крылья, орел. Впав в состояние глубокой одухотворенности представителя коренных народов, Обри почесал бобра под подбородком. Затем спросил довольно громким голосом: «Что мы, люди-хищники, думаем об унижении, связанном с превращением в чучело и с тем, что наши души попадают в ловушку на земле?» Папа заметил, что египтяне именно за это когда-то платили самую высокую цену, потом пробурчал что-то типа «с меня хватит» и вышел из музея, чтобы усесться в машину.

Высадив папу возле дома, мы перешли к разговору об окаменелостях. Когда мы вылезали из машины, Обри разразился очередной тирадой о почитании духов окаменелых расплющенных жуков и листьев.

Мама считает себя истинной защитницей окружающей среды, поэтому попыталась начать преподавательским тоном беседу о земле, однако Обри заявил ей: «Иногда простого сожаления недостаточно». Когда мама пришла в ярость, он принялся строить из себя образец уравновешенности и сказал, что не виноват в том, что она чувствует свою вину. После этого «она» демонстративно удалилась в машину.

Мне, Макгрегору и Обри ничего не оставалось, как пешком идти до водопадов-близнецов. Я немного опасалась, что Обри прикует себя цепью к дереву или к чему-то еще в знак протеста против того, что он называл теперь зоометризацией дикой природы. Очевидно, ему очень нравилось это новое слово, так как он вставлял его почти в каждую фразу: «Я считаю, что мы, молодежь, не должны способствовать зоометризации дикой природы», «Посмотрите на всю эту зоометризацию», «Зоометризация — зло».

Даже у Макгрегора на лице появилось страдальческое выражение. Обри дошел до того, что заявил, будто считает создаваемую брызгами водопада радугу проявлением зоометризации красоты природы. Я была совершенно не в состоянии следить за развитием его мысли, но раз уж у меня с созависимостью покончено, я попросту его проигнорировала и, прихватив Макгрегора, развернулась и пошла к маме в машину. К сожалению, Обри последовал за нами. Его социальные навыки вызывают подозрение в том, не сидел ли он на домашнем обучении.

Поскольку дела с природой складывались не очень, мама пропустила пункт 2.4 первого варианта «Короткая пешая экскурсия на ледник» и перешла сразу к пункту 2.5: «Устроить пикник возле Музея истории города Смитерса». На обед было стандартное мамино меню: баклажанная подливка, сэндвичи с брюссельской капустой и какие-то несимпатичные органические яблоки с коричневыми пятнами, вызванными недостатком пестицидов. Так как пошел дождь, нам пришлось есть в машине. Напряжение возрастало. Обри заявил, что ему нужно мясо, чтобы почувствовать, что он действительно поел. Мама заметила, что это не вяжется с его убеждениями и что большинство людей, заботящихся об окружающей среде, — вегетарианцы. Обри ответил, что хиппи уже многие годы навязывают всем свою устаревшую мораль и что лично он от этого устал. Мама заявила, что дыры в его мировоззрении так велики, что через них проедет и грузовик, а он провозгласил, что никогда не станет потворствовать вегетарианским фашистам, после чего мама сказала, что мы (то есть я и он) — пара, созданная на небесах, и заставила нас вылезти из машины. А потом уехала. Мама заставила вылезти из машины и бедняжку Макгрегора, что было, вообще-то, несправедливо, но думаю, она сделала это специально, чтобы уберечь меня и Обри от подросткового секса.

Итак, спасаясь от дождя, мы втроем вошли в музей. В обычном историческом музее, в отличие от «Иглу», хотя бы не было чучел животных. Этот музей довольно неплох, учитывая, что в нем всего одна комната. Хранящиеся в нем вещи не особо интересны, в основном это части конской упряжи, пара сельскохозяйственных орудий, лоскутные одеяла и какие-то старые фотографии, но если все это древнее барахло вынести, получится самый приятный в городе дом, с деревянными полами, высокими потолками и так далее.

Я прямо тащусь от этого музея, потому что он создает ощущение старины и надежности. Один только Обри счел, что он никудышный, и расстроил куратора миссис Морган, заявив, что, если бы ее подход был немного менее традиционен, музей мог бы стать более успешным. Она спросила, что Обри имеет в виду, а тот рассказал ей об одном художнике, изваявшем скульптуру писающего Иисуса, и посоветовал попытаться приобрести для музея какие-нибудь столь же значимые экспонаты. Миссис Морган ответила, что курирует музей, а не художественную галерею, а он заявил, что именно ее мелочный формализм мешает музею иметь культурное влияние в городе, который так в нем нуждается. После этого миссис Морган попросила нас уйти, даже МакГрегора, которого она знает и любит, так как он в свое время помог ей с несколькими экспонатами.

Короче, мы направились домой. Я обеими руками ухватилась за сумки с обедом, чтобы только не идти под руку с Обри. Меня от него просто и созависимо тошнило. Во время написания этих строчек я скрываюсь у себя в комнате.

Придется обойтись без бойфренда. Обри мешает процветанию моей критической карьеры. Мне с трудом удается что-либо критиковать, когда он рядом. Хочется говорить хорошие, позитивные вещи просто из чувства противоречия. Это ненормально. Кто-то должен сказать Обри, что критически настроенные люди должны говорить редко. Тогда их критика что-нибудь да значит.

Позже

После ужина Обри отчалил. Думаю, он уехал потому, что папа сказал ему, что не стоит, наверное, больше у нас задерживаться. Я притворялась больной и не выходила из комнаты. Макгрегор затаился у себя на болоте, а мама ушла на какое-то фолк-фестивальное мероприятие, обычно служащее его посетителям поводом для выпивки. Видимо, после того ужина вдвоем папа счел своим долгом высказаться.

Когда Обри постучался в мою дверь, я сказала, что у меня, наверное, грипп, и спросила, какие симптомы вируса Эбола. Я подумала, что тошноты черной желчью или фонтанов крови из всех пор (явление, известное нам, фанатам вирусов, как обескровливание) будет вполне достаточно, чтобы Обри держался от меня подальше. Он настоящий параноик. Я чувствовала себя перед ним немного виноватой, однако мне было крайне необходимо восстановить свои границы.

В общем, мы с Обри, похоже, больше не встречаемся. Прогулки за руку в качестве подруги молодого человека остались в прошлом. Вся эта любовь между мальчиком и девочкой — еще одна область, где я чужая. Не знаю, как произошедшее отразилось на моем списке. Нужно ли восстанавливать в нем цель № 4? Не думаю. Наши отношения прошли, видимо, свой естественный путь. Им не обязательно быть длительными, чтобы считаться состоявшимися. Я лишь надеюсь, что кто-нибудь из школы видел нас с Обри и распустил слух, что я с кем-то встречаюсь. Никому не нужно знать, что Обри представляет собой как человек. Выглядит он неплохо, а в подобных ситуациях именно это и важно.