Ничто

XIV

«Иисус на Кресте» был не только всемогущим Богом Благочестивого Кая, но и святыней церкви Тэринга, а сама церковь была самым святым местом, какое вообще имелось в Тэринге. Таким образом, «Иисус на Кресте» был самой святой святыней, которую мы только могли вообразить — если, конечно, верили во все это. А может, он был святыней независимо от того, во что мы верили.

«Иисус на Кресте» был статуей, которая располагалась на стене сразу за алтарем, пугала маленьких детей и приводила в волнение стариков. Голова Иисуса с терновым венцом была опущена, кровь величественно струилась по священному лику, искаженному от боли и Божественности, руки и ноги были пригвождены к кресту из розового дерева и чего-то еще благородного, если верить словам пастора. И хотя я сама настаивала на том, что ни Иисуса, ни Господа Бога не существует и поэтому в них нет никакого смысла, тем не менее знала, что «Иисус на Кресте» из розового дерева очень важен. Особенно для Благочестивого Кая.

Ему понадобится помощь.

Помощь твоя. Помощь наша. Помощь — это мы.

Я снова взяла с собой карты на лесопилку — на этот раз колоду с клоунами на рубашке. И мы снова тянули жребий.

Теперь самые старшие карты вытащили Рикке-Урсула, Ян-Йохан, Ричард и Майкен. Они должны были помочь Благочестивому Каю, хотя он и продолжал настаивать на том, что это невозможно, этого делать нельзя ни в коем случае. Однако он немного смягчился, когда Ян-Йохан сказал, что Кай знает код замка и может приходить на лесопилку и молиться «Иисусу на Кресте», когда ему только захочется. А еще, что мы, конечно, вернем Иисуса церкви, как только сделаем все, что нужно.

Сама я в этом не участвовала, но Рикке-Урсула без шести синих косичек рассказала мне в понедельник утром на уроке музыки — в это время все слушали Бетховена, который заглушал тихий голос Рикке-Урсулы, — что все пошло совсем не по плану.

Как и было условлено, Благочестивый Кай после поздней воскресной службы спрятался в церкви. Когда люди разошлись, церковь закрыли и воцарилась тишина, к дверям явились Ян-Йохан, Ричард и Майкен. Они постучали сначала трижды коротко, потом трижды долго, и Благочестивый Кай пустил их внутрь. Но тут все пошло кувырком.

Сперва Благочестивый Кай разрыдался.

Это случилось, когда остальные, миновав аналой, скрылись за алтарем. Кай разревелся и стал так умолять, что пришлось его оставить. Майкен вынуждена была остаться с Каем, чтобы тот не смылся. И сколько она ему ни повторяла, что никогда не видела в телескоп ни Иисуса, ни Господа Бога, а искала она, как, впрочем, и другие великие астрофизики на нашей планете, ой как долго, — это не помогало. Благочестивый Кай просто зажимал уши руками и рыдал так громко, что не слышал ее слов, поэтому в конце концов Майкен сдалась. Еще и потому, что боялась, как бы его завывания не долетели до кого-нибудь за пределами церкви.

В это время Ян-Йохан с Ричардом пытались отсоединить от стены «Иисуса на Кресте» из розового дерева.

Однако тот был прикреплен намертво, и как бы мальчишки ни тужились, он не поддавался. Затем к Иисусу подошла Рикке-Урсула. Она положила руку на его пригвожденную, обагренную кровью ступню, и тут ее словно обожгло. Рикке-Урсула вынуждена была признать, что, хотя и не верила в эту ерунду, все равно здорово испугалась. Церковь показалась необыкновенно пустой и бесконечной, а потом вдруг почудилось, будто фигура Иисуса ожила. Очень медленно, без чьей-либо помощи Иисус со скрежетом заскользил вниз по стене, приземлился на пол с глухим звуком, и у него сломалась нога — именно та, которую только что потрогала Рикке-Урсула.

Ничего более жуткого Рикке-Урсула в жизни не видела.

Все чуть было не бросились врассыпную, но зашли уже слишком далеко, чтобы просто так оставить распластанного на полу Иисуса. Так что, хоть он и был невероятно тяжелый, им удалось сообща поднять его и, дотащив до аналоя, перекинуть на другую сторону. Иисус казался каким-то неестественно тяжелым, и как бы Благочестивый Кай ни противился, ему пришлось помочь нести статую. Теперь их было пятеро, но все равно пришлось приложить немало сил, чтобы дотащить Иисуса до улицы, где ждала тележка.

Часы показывали половину восьмого, и когда ребята везли по улицам «Иисуса на Кресте» из розового дерева в тележке Благочестивого Кая, было темно. Но все равно приходилось несколько раз прятаться за деревьями и изгородями от случайных прохожих.

Всю дорогу через город до заброшенной лесопилки Благочестивый Кай плакал и то и дело повторял, что так нельзя. И Рикке-Урсула, все еще ощущавшая жжение в руке, потихоньку стала с ним соглашаться. А Майкен твердила и твердила, что никогда не видела в телескоп ни Иисуса, ни Господа Бога, словно напоминая об этом сама себе. И даже Ян-Йохан, обычно рвавшийся участвовать во всем, заметно нервничал и огрызался, желая как можно быстрее покончить с этим делом. Невозмутимым казался только Ричард, но и то лишь до тех пор, пока они не добрались до лесопилки, где не смогли открыть кодовый замок. Тогда у Ричарда поехала крыша, он стал орать и визжать, пнул дверь лесопилки, затем тележку, так что «Иисус на Кресте» из розового дерева с нее свалился, и у него сломалась вторая нога.

Благочестивый Кай совсем впал в истерику и сказал, что ломать ноги Иисусу — богохульство, что теперь они не смогут вернуть его церкви, когда убедят Пьера Антона в том, что Иисус имеет смысл, и еще Благочестивый Кай отныне никогда не сможет показаться в церкви. Тогда Ян-Йохан заорал, чтобы Благочестивый Кай заткнулся, потому что не сам ли Иисус говорил, что всех грешников ждет прощение, если они будут верить в него? И это на самом деле заставило Благочестивого Кая заткнуться и даже слегка улыбнуться, а потом им удалось открыть замок — они просто сначала набрали неправильные цифры.

Однако возникла новая проблема.

Когда они затащили «Иисуса на Кресте» из розового дерева на лесопилку, Золушка Сёренсена вдруг слетела с катушек.

Слетела. Рассвирепела. Крысина, животина, дурная псина!

Золушка заходилась лаем и старалась укусить, как только ребята делали попытку донести Иисуса до кучи смысла. В итоге всем пришлось разойтись по домам, оставив Иисуса лежать на полу в заплесневелых опилках.

И это оказалось настоящей проблемой — то, что Иисус и крест из розового дерева остались в опилках.

Не только Благочестивый Кай, но и другие считали, что так нельзя. Зато Золушке было наплевать: она с диким упорством отказывалась подпускать Иисуса к куче смысла. Что бы мы ни делали.

Манили. Кормили. Крысина, животина, дурная псина!

Никакие уговоры и лакомства на нее не действовали, вернее, она не попадалась на эту удочку, а ни у кого из нас не хватало смелости встретиться с ее щелкающими челюстями. По прошествии нескольких часов мы опустили руки и решили расходиться по домам. Приближалось время ужина. И тут мне вспомнился вечер, когда мы принесли гробик с малышом Эмилем.

— Она, наверное, думает, что это Иисус забрал у нее Сёренсена, — сказала я.

— Ну ведь так и есть, — рассмеялся Оле.

— Да я серьезно.

— Абсолютно серьезно, — веселился Оле.

Я обиделась.

Но тут вмешалась Элиса, сказав, что я права и что нам никогда не затащить Иисуса и крест из розового дерева на кучу смысла, пока ее охраняет Золушка.

Мы как следует задумались, так как от «Иисуса на Кресте» не будет никакого толку, если он не окажется в куче смысла.

— Давайте просто разрубим его на части, — предложил Большой Ханс.

— Нет! — воскликнул Благочестивый Кай.

И хотя в этом отношении на Благочестивого Кая всем было наплевать, нам идея тоже не очень понравилась. Словно, если мы разрубим Иисуса на части, весь смысл улетучится.

— Тогда давайте покрасим Иисуса в черный, и Золушка его не узнает, — предложил Себастьян.

— Нет, это будет не то же самое, — возразил Ян-Йохан, и мы все согласились: черный Иисус — это не совсем то же самое.

— А если вы положите Иисуса на кучу смысла, пока я буду гулять с Золушкой? — предложила Элиса, и никто не стал возражать.

В тот же вечер после ужина мы вернулись на лесопилку.

Элиса пристегнула поводок, и как только они с Золушкой ушли, Ян-Йохан с Большим Хансом ухватились за Иисуса и поволокли его к куче смысла. Иисус был слишком тяжелым, чтобы тащить его наверх, поэтому мальчишки прислонили статую к куче. Даннеброг реял на ее вершине, боксерская перчатка соскользнула и пропала из виду, змея в формалине начала угрожающе раскачиваться, Малютка Оскар завизжал.

«Иисус на Кресте» из розового дерева стал частью кучи смысла!

Из уважения к чувствам Золушки Иисуса поместили подальше от гробика малыша Эмиля, насколько это было возможно, — на противоположной стороне кучи. В конце концов, по-моему, было совсем не важно, где он стоял, если учесть, что потом натворила Золушка.

Элиса трижды коротко постучала в дверь лесопилки, потом трижды долго.

Мы все отошли от кучи смысла на приличное расстояние. Ян-Йохан открыл дверь, и Элиса вместе с плетущейся позади Золушкой вошли внутрь. Собака тяжело дышала и пыхтела, словно выкипевший чайник, и выглядела так, будто готова была рухнуть в любую минуту. Но как только с нее сняли поводок, она подняла голову, понюхала воздух, словно щенок, а затем, подняв хвост, легко и элегантно потрусила к куче смысла, где на мгновение остановилась, обнюхала «Иисуса на Кресте» из розового дерева и, подняв лапу, выпустила струю прямо ему в живот.

Писи-миси. Нет, нет, нет!

Герда хихикнула. Остальные не издали ни звука.

Непредсказуемый поступок Золушки грозил ужасными последствиями. Мы никогда не сможем вернуть описанную статую Иисуса церкви.

Тем не менее одного за другим нас начал разбирать смех. Эта святыня с желтой жидкостью Золушки, стекавшей по обрубкам ног и капающей на опилки, выглядела комично.

Да и какого черта: со сломанными ногами Иисус и так не был в лучшей форме.

Мы всё смеялись и смеялись, настроение заметно улучшилось, и в конце концов Софи принесла магнитофон и включила музыку. Мы пели, визжали и веселились на всю катушку, пока вдруг не поняли, что уже больше девяти часов вечера.

Магнитофон тут же выключили, и все разбежались по домам в разные стороны. Только представьте, если бы кто-нибудь из взрослых пошел нас искать и услышал шум из заброшенной лесопилки!