Ничто

VI

У меня ушло три дня на поиски слабого места Герды, и все это время я была с ней само обаяние.

Герда мне никогда не нравилась. Она как-то странно плевалась, когда разговаривала, а особенно когда хихикала, а хихикала она почти все время. К тому же Герда вечно цеплялась к Рикке-Урсуле, а та была моей лучшей подругой и выделялась среди всех не только синими волосами и шестью косичками, но и исключительно черной одеждой. Я бы тоже только такую и носила, если бы мама настойчиво не саботировала мое желание, покупая яркие вещи. А так мне приходилось довольствоваться парой черных штанов, двумя черными футболками с забавными фразами на английском и черным шерстяным свитером, в котором в начале сентября еще было жарко.

Но сейчас речь о Герде.

Я менялась с ней резиночками для волос, шепталась о мальчиках и по секрету рассказала, что мне чуточку нравится Большой Ханс, что было абсолютной чушью. Врать, конечно, нельзя, но данная ситуация, как говорил мой старший брат, считалась форс-мажором, — что это означает, я не совсем понимала, но предполагала, что в данный момент врать можно.

Первые два дня результата почти не принесли. По-видимому, Герда ничем особенно не дорожила. А может, она меня раскусила. Бабушка когда-то подарила ей старые картинки для вырезания, но я знала, что она не играла с ними с пятого класса. Потом Герда показала мне фото Тома Круза: она была от него без ума и целовала каждый вечер перед сном. Еще у нее имелась целая стопка любовных романов, где врачи целуют медсестер и потом счастливо с ними живут, пока смерть не разлучит их. Признаюсь, мне порой хотелось почитать эти романы, и Герда наверняка проронила бы пару слезинок, случись ей расстаться с ними, но все равно это были бессмысленные пустяки. И только на третий день я обнаружила то, что надо.

Я нашла слабое место Герды, когда мы сидели у нее в комнате, пили чай и слушали кассету, которую ей только что подарил папа. За два дня до этого мы сидели в ее комнате дома у мамы, там было полно девчачьих вещей и всяких безделушек. Герда жила у своих родителей по очереди — неделю с одним, неделю с другим. Так что теперь мы сидели в комнате дома у папы. И отличалась эта комната не наличием магнитофона, или надувного кресла, или плакатов с ее кумирами на стенах — в доме у мамы все это тоже имелось. То, что отличало комнату Герды дома у папы, стояло в углу — огромная клетка с крошечным хомячком.

Хомячка звали Малютка Оскар, и на следующий день я сказала, что именно его Герда должна положить в кучу смысла.

Герда заплакала и заявила, что расскажет про Большого Ханса. Как же я хохотала, говоря, что это вранье и форс-мажор. От этого Герда зарыдала еще сильнее и сказала, что я худший на земле человек. Она никак не могла успокоиться и прорыдала два часа, и я уже начала жалеть, думая, что, возможно, Герда права. Но затем посмотрела на свои зеленые босоножки на танкетке, стоявшие наверху кучи, и не сдалась.

Мы с Рикке-Урсулой тут же отправились за Малюткой Оскаром вместе с Гердой, чтобы у той не было шанса отвертеться.

Папа Герды жил в одном из новых кирпичных — по крайней мере, облицованных кирпичом поверх бетона — серо-коричневых таунхаусов, во всех комнатах которого были большие, легко открывающиеся окна. Дом находился на другом конце Тэринга, где совсем недавно простирались луга, на которых паслись серо-коричневые овцы. Нам пришлось проделать долгий и утомительный путь на другой конец города, но большие окна оказались нам на руку. Папа Герды был дома, и Малютку Оскара пришлось выносить тайком. Рикке-Урсула пошла в комнату Герды, а я осталась снаружи, забрала хомячка и запихнула его в специально для этого раздобытую старую ржавую клетку. Сама Герда просто стояла в углу комнаты и всхлипывала, не желая ни в чем участвовать.

— Да умолкни ты, — в конце концов не выдержала я, так как не могла уже слышать ее плач. — Или в куче окажется мертвый хомяк!

Это не заставило Герду прекратить скулеж, но, по крайней мере, она его немного приглушила, так что стало терпимо. А потом вышла из дома, не вызвав у папы подозрений.

Малютка Оскар был белым с коричневыми пятнышками, а когда он шевелил усиками, в общем-то выглядел довольно милым, и я испытала огромное облегчение оттого, что не придется его убивать. Зато клетка оказалась тяжелой и громоздкой, а дорога до заброшенной лесопилки — долгой. Нужно было взять у Благочестивого Кая напрокат газетную тележку. Но мы не взяли, поэтому несли клетку по очереди. Герда тоже: почему бы ей тоже не ощутить боль в плечах, которую терпели мы с Рикке-Урсулой. До поля с лесопилкой мы добирались миллион лет, Малютка Оскар пищал всю дорогу, словно я на самом деле собиралась его прикончить, но в конце концов мы оказались на месте и поставили клетку с хомячком в полутьму лесопилки.

Герде разрешили положить на дно клетки немного старых опилок, и после того как она дала Малютке Оскару хомячкового корма и чистой воды, я залезла на стремянку и водрузила клетку на самый верх кучи.

Спустившись, я слегка отодвинула стремянку и с восторгом посмотрела на кучу, вершину которой чуть кособоко венчала, словно звезда, клетка. И тут я заметила, насколько тихо стало на лесопилке.

Тихо. Еще тише. Совсем тихо.

Так тихо, что я вдруг обратила внимание, насколько большой и пустой была лесопилка, сколько трещин и щелей зияло в цементном полу, проглядывавшем сквозь слой грязных опилок, насколько плотно паутина опутывала все балки и перекладины, сколько прорех было в крыше и как мало стекол уцелело. Я огляделась по сторонам, там и сям, а потом посмотрела на одноклассников.

Они так и стояли, безмолвно таращась на клетку.

Малютка Оскар словно сотворил с кучей смысла что-то такое, чего не удалось ни моим зеленым босоножкам, ни удочке Себастьяна, ни футбольному мячу Ричарда. Меня распирало от гордости за мою идею, поэтому довольно прохладная реакция остальных меня задела.

Пришел на помощь Оле.

— Вот теперь реально появился смысл! — воскликнул он, переводя взгляд с Малютки Оскара на меня.

— Пьеру Антону вряд ли будет чем крыть, — добавил Большой Ханс, и никто не возразил.

Мне пришлось постараться, чтобы не покраснеть от гордости.

Время было позднее, и большинство из нас уже ждали дома к ужину. Мы бросили последний восторженный взгляд на нашу вздымающуюся кучу, Софи выключила свет и закрыла за нами дверь. Ян-Йохан повесил замок, и мы заторопились по домам в разных направлениях.

Настал черед Герды.