Семейная хроника Уопшотов

Она пришла купаться; она мылась, намыливая кожу между пальцами ног и сидя голая на камне под теплыми лучами солнца. Мозес крутил катушку так, чтобы девушка не слышала, как он наматывает леску, и осторожно, бесшумно брел по воде к берегу заводи, к тому месту, где она не могла бы его видеть, а он видел бы ее сквозь листву. Он наблюдал за своей лучезарной Сусанной; ему было стыдно, но мечта о простой радости уступила место какой-то печали, какой-то тяжести, от которой у него словно заболели зубы и появилось ощущение вкуса крови во рту. Розали, чтобы помыться, во шла в воду чуть повыше щиколоток. Вода была слишком холодная, а может быть, солнце было слишком теплое. Розали немного постояла, сняла приставший к ягодицам лист, вышла на берег и скрылась в лесу. Там она, вероятно, оставила свою одежду. В голове у Мозеса мутилось, а запах снулой форели, лежавшей у него в кармане, казался ему чем-то относящимся к прошлому. Он вынул рыбу и обмыл ее в ручье; она была похожа на игрушечную. Немного задержавшись для приличия, он вернулся на ферму, где мать ждала его, чтобы попросить принести воды из колодца. После ленча он предложил Розали покататься под парусами.

— С восторгом! — сказала она.

Они поехали на старой машине в Травертин, и оказалось, что Розали знает о парусном спорте больше, чем предполагал Мозес. Пока он откачивал из лодки воду, девушка вставляла латы в парус и держалась в стороне. Дул свежий юго-западный ветер, и Мозес вышел на обычную гоночную дистанцию; имея ветер за кормой и убрав киль, он держал курс на первый знак. Затем ветер переменился на восточный, и день потемнел с той быстротой, с какой дыхание затуманивает зеркало. Мозес пошел крутым курсом ко второму знаку, но море было бурное, и вдруг все стало угрюмым, злобным и опасным, и он чувствовал, как тянет первозданный океан (был отлив) его лодку. Волны начали захлестывать нос, и каждая из них обдавала Розали с ног до головы.

Она надеялась, что он повернет назад, к яхт-клубу, и в то же время знала, что он этого не сделает. Она стала дрожать от холода и пожалела, что поехала. Она хотела добиться его внимания, его дружбы, но когда лодка неуклюже карабкалась на гребень, а затем зловеще проваливалась и новая волна обрушивалась на плечи девушки, в ее голове стали проноситься обескураживающие воспоминания о прошлом и о несбывшихся надеждах. Лишенная любящей семьи, почти не имея подруг, черпая свои познания главным образом у мужчин и руководимая ими, она обнаружила, что все они отправляются в какое-то таинственное паломничество, нередко подвергающее опасности ее жизнь. Она знала мужчину, который любил лазить по горам; а когда «Торн» сильно кренился и зачерпывал много воды, она вспоминала своего любовника-альпиниста, налет усталости во рту, боль в ногах, бутерброды всухомятку и туманную голубую даль, открывавшуюся с вершин, которые пробуждали в ней лишь мысль о том, что ей здесь делать. Она прошла много миль, шагая за любителями природы, что наблюдают жизнь птиц, и, бывало, долгими часами ожидала возвращения рыбаков и охотников, а теперь она была на «Торне», закоченевшая и насквозь промокшая.

Они обогнули второй знак и пустились в обратный путь к яхт-клубу; когда они подходили к причалам, Розали перешла на нос. В том, что затем случилось, она не была виновата, хотя Мозес мог бы и побранить ее, если бы не видел, как было дело. Когда она подтягивала к себе ялик, тонкий фалинь оборвался. Ялик несколько секунд как бы в раздумье покачался на зыби, а затем повернул нос в сторону открытого моря и устремился в этом направлении, кланяясь и танцуя на волнах. Мозес скинул тапочки и бросился в воду догонять ялик; некоторое время он плыл вслед за ним, пока не сообразил, что ялик под действием отлива и ветра движется скорее, чем плывет он сам. Тогда он обернулся и понял, какую огромную ошибку допустил. Когда фалинь оборвался, их пронесло мимо причала, и теперь «Торн» со спущенными парусами держал курс в открытое море, унося с собой Розали, которая звала его.

Тут надвинулся туман. Мозес едва различал берег и огни Покамассетского клуба и поплыл туда, но не очень быстро, так как его силы были небеспредельны, а ему приходилось бороться с сильным отливом. Увидев, как кто-то вышел на крыльцо яхт-клуба, он стал махать руками и кричать, но никто не мог его ни услышать, ни увидеть; отдохнув с минуту на спине, он поплыл к далекому берегу. Он испытал приятное чувство, ощутив под ногами песок. Старая судейская моторка была привязана к пристани; Мозес отшвартовал ее и направил в туман, пытаясь угадать, в каком направлении движется «Торн». Затем он заглушил мотор и принялся кричать:

— Розали, Розали, Розали, Розали!..

Немного спустя она ответила; он увидел очертания «Торна» и сказал ей, какой конец надо бросить ему, и, взяв на руки, перенес ее с носа «Торна» в моторку. Она смеялась, и после всех треволнений ее веселость казалась Мозесу огромным достоинством, которого он прежде в ней не подозревал. Затем они подобрали ялик и взяли курс на берег; когда «Торн» был пришвартован, они вошли в старое здание клуба. По его виду можно было подумать, что оно построено старухами и мышами; на самом деле его сплавили вниз по реке из Сент-Ботолфса. Мозес затопил в бильярдной камин, и они там обсушились — и остались бы подольше, если бы не вошел старый мистер Старджис, чтобы поупражняться в ударах.

В этот день Гонора кончила вязать коврик — поляну красных роз, и это обстоятельство вместе с унылым резким ветром с моря побудило ее отправиться наконец на Западную ферму, чтобы познакомиться с приезжей. Под дождем она прошла напрямик полями от Бот-стрит до Ривер-стрит и вошла через боковую дверь, крича:

— Эй, есть кто дома?!

Никто не ответил. Дом был пуст. Гонора не отличалась любопытством, но все же поднялась по лестнице в комнату для гостей посмотреть, не там ли девушка. Наспех застланная постель, разбросанная по стульям одежда и полная пепельница настроили ее недружелюбно и подозрительно, и она открыла дверь стенного шкафа. Она находилась в стенном шкафу, когда услышала, как Мозес и Розали поднимаются по лестнице и как Мозес говорит: «Какой вред может быть от того, что доставит нам обоим такое удовольствие?» Когда они входили в комнату. Гонора закрыла дверь шкафа.

Что еще слышала Гонора — а слышала она предостаточно, — нас не касается. Наша хроника не клинический отчет. Мы хотим лишь отметить затруднительное положение, в котором очутилась старая дама — родившаяся в Полинезии, окончившая школу мисс Уилбар, филантропка и «добрый самаритянин», — всего лишь в поисках истины забравшаяся дождливым днем в тесный стенной шкаф.