Семейная хроника Уопшотов

10

Никто не видел, как ушла в тот день Гонора из дома Лиэндера, но если бы кто-нибудь и видел, он не мог бы сказать, плакала она или нет, так как струйки дождя текли по ее лицу, когда она шагала через луг Уэйлендов к Бот-стрит. Интенсивность ее переживаний, возможно, объяснялась воспоминаниями о мистере де Састаго, чьи титулы и замки оказались пшиком. Она прожила добродетельную жизнь, и ее приверженность нравственной чистоте была непреклонна, и вознаграждением ей послужило видение жизни, оказавшееся столь же эфемерным, как пламя спички на ветру. Она ничего не понимала. Как и следовало ожидать, она ничем не выдала Мэгги своего замешательства. Она переоделась в сухое платье, выпила свой портвейн и после ужина села читать Библию.

В десять часов Гонора помолилась, погасила свет и легла в постель. Только она погасила свет, как почувствовала, что возбуждена и не может заснуть. Она не могла заснуть из-за темноты. Она ее боялась. Она храбро смотрела в темноту, стараясь убедить себя, что там нет ничего, что могло бы внушить страх, но ей казалось, что в темноте кто-то шевелится, нарастает какое-то движение, будто со всех сторон приходят и собираются толпой чьи-то фигуры или какие-то привидения. Гонора откашлялась. Она пыталась закрыть глаза, но это только усилило иллюзию, что темнота была населена. Она снова открыла глаза, решив смотреть прямо на фантастические образы, если уж этого нельзя избежать.

Фигур, хотя она не могла их ясно видеть, было немного. Как будто двенадцать или четырнадцать — достаточно, чтобы окружить ее кровать. Казалось, они танцевали. Их движения были уродливы и бесстыдны, и, пристально всматриваясь в темноту, Гонора могла различить их очертания. Там были тыквообразные головы, скалившие клыки; там были чопорные маски котов и пиратов, какие продают ребятам накануне Дня всех святых; там были скелеты, палачи в масках, расширяющиеся кверху прически знахарей, фотографии которых она видела в журнале «Нейшнл джиогрефик»; там было все, что когда-либо казалось ей странным и неестественным.

— Я Гонора Уопшот! — сказала она вслух. — Я Уопшот. В нашем роду все смелые.

Она встала с кровати, включила свет, разожгла огонь в камине и протянула руки к теплу. Свет и огонь как бы рассеяли нелепые образы.

— Я Уопшот, — повторила она. — Я Гонора Уопшот.

Она просидела у огня до полуночи, затем легла в постель и заснула.

Рано утром она оделась и после завтрака быстро прошла по своему саду, чтобы поспеть на автобус, идущий в Травертин. Дождь кончился, но день был пасмурный — последнее воспоминание о минувшей грозе. Пассажиров в автобусе было мало. Через несколько минут после отъезда какая-то женщина встала со своего места в задней части автобуса и села рядом с Гонорой.

— Я миссис Киссел, — сказала она. — Вы меня не помните, но я узнала вас. Вы Гонора Уопшот. Мне очень неловко, но я должна сказать вам одну вещь; я заметила, когда вы вошли в автобус… — миссис Киссел понизила голос до шепота, — что у вас все платье спереди расстегнуто. Мне очень неловко, но я считаю, что всегда лучше сказать человеку…

— Спасибо, — сказала Гонора. Она запахнула пальто.

— Я считаю, что всегда лучше сказать человеку, — продолжала миссис Киссел. — Я бываю всегда благодарна, когда люди мне говорят. Мне все равно, кто они такие. Это напоминает мне об одном случае, который произошел со мной. Несколько лет назад мистер Киссел и я поехали во время его отпуска в Мэн. Мистер Киссел родом из Мэна. Он окончил Боуденский колледж. Мы поехали в спальном вагоне. Поезд прибыл на станцию рано утром, и я пережила несколько ужасных минут, одеваясь у себя в купе. До этого я никогда не ездила в спальном вагоне. И вот, когда мы сошли с поезда, на платформе было очень мало народу. Начальник станции стоял там, ожидая, по-видимому, почту или что-нибудь в этом роде. И вот, он подошел прямо ко мне. Я никогда его не видела и не могла понять, что ему надо. И вот, он подошел прямо ко мне и сказал: «Мадам, — сказал он шепотом, — мадам, у вас не зашнурован корсет». — Миссис Киссел закинула голову и рассмеялась, как молоденькая. — О, я никогда прежде его не видела, — сказала она, — и никогда не увижу его снова, но он подошел прямо ко мне и сказал мне это, и я не была в претензии. О, я ничуть не была в претензии. Я поблагодарила его, пошла в дамскую комнату и привела корсет в порядок, а затем мы взяли кэб и поехали в гостиницу. В те дни еще были кэбы.

Гонора обернулась и внимательно посмотрела на миссис Киссел, охваченная завистью: такой простодушной и доброжелательной казалась соседка и так мало забот было у нее. К этому времени они доехали до Травертина, и, когда автобус остановился, Гонора вышла и зашагала вверх по улице к мастерской маляра-живописца.