Молево

– Я попробую выискать что-нибудь из вами сказанного, а заодно добуду образа для иконостаса, – сказал Отец Георгий, – мне пообещал подсобить новый богатый мужик, Семиряков его фамилия, Павел Саввич. Я уже рассказывал вам о нём. Сам-то он задумал создать картинную галерею из самобытной сельской живописи. Отыскивает художественные изделия по всяким сёлам. Вот и обещал с иконами помочь. А временные тябла Василёк сделает. Он всё умеет.

– Замечательно, – согласился архитектор – оба окажемся при деле.

И он уехал заканчивать большой проект, да заодно написать некий естественнонаучный опус, внезапно родившийся у него между Муркавой и Думовеей. В столичном городе, на своём рабочем месте, после решения вопросов по экологической части проекта, возглавляемой Денисом Геннадиевичем, архитектор невзначай поведал ему о том необычайно душеполезном ландшафте, где только что побывал. И посоветовал обязательно его посетить. «Да, да, – соглашался эколог, – отец Георгий тоже советовал и даже рассказал, как туда добраться своим ходом».

Все обязательства по городским делам завершились к концу лета. Грандиозный проект был удачно окончен. Естественнонаучную статью, а вернее, черновой её вариант он тоже написал и выложил в интернет. Архитектор освободился от больших трудов и, в качестве отдыха, взялся за труд малый, но по ответственности не меньший, чем тот. Подошла оговоренная со священником дата. Он прибыл в Муркаву, поселился там у одинокого мужика, да приглядел себе пустующий дом для покупки. На взгорке у входа в село. С высоким подпольем в пол-этажа и просторной светёлкой в три окна. Оттуда открывались замечательные виды вдаль. Волны холмов, тёмно-зелёные, изумрудные, голубые, бледно-синие, – друг за дружкой последовательно бледнели и размывались по мере удаления к горизонту. И зеркало озера вблизи. Самое то – для размышлений и творчества. Оставалось только найти хозяина да сговориться о цене.

Дом. Архитектор достал из нагрудного кармана коричневатую с краснотцой коробочку из-под обручального кольца. Пустую. Открыл её. Глянул в пустоту. И подышал тихо-тихо. Сердце отозвалось на затаённое дыхание, сжалось и остренько постукивало.

24. Молево

Человек, некто из Муркавы недолго двигался прогулочным путём. Оборотился он после нескольких шагов. И не для того, чтобы кинуть взгляд на удаляющегося злодея, а отозвался на некий сигнал, показавшийся ему значимым. Его заставило оглянуться едва заметное видение, только что мелькнувшее в ручье Пликапике. Отступил назад и снова вошёл в ручей. Он поднял со дна плоский овальный камешек цвета сердца, Повертел сигнальную находку меж музыкальных пальцев. Крепко сжал в кулаке, разжал. На ладони показался кровавый подтёк. А ранки не наблюдалось. Это камень оставил след. Свой. Он отпустил каменный овал. Тот упал к ногам в ручье. На нём там-сям струилось подобие крови, создавая шевелящиеся разводы в воде. Оглядел музыкальную руку, будто ещё удерживающую камень. Водно-кровяное пятно растеклось по всей её поверхности, проникая в поры, сообщив ей дополнительную розоватость.

Послышалось фырканье коня. Человек глянул туда, откуда появился звук, и отскочил к берегу ручья. Оказалось, вовремя. По воде, на полном скаку промчалась лошадь изабелловой масти без седока. Она, отбежав на небольшое отдаление от человека, отклонила шею, глянула на него, сверкнув аквамариновыми очами, и тихо ржанула, будто с одобрительной интонацией. Он проводил её взглядом, полным оторопи вкупе с удивлением, и снова вошёл в ручей. Струйки, подобные крови, воссоединились с разводами на воде, став почти круглым пятнышком, а сама его находка, абсолютно гладкая и чистая, была вдавленной в песок от удара копыта. Перевес возымело любопытство. Человек снова отнял этот минерал от дна. И повторно сжал его. До боли…

Тут мысли у него начали своеобразно выкристаллизовываться под воздействием восходящих потоков некоего дуновения. Они выстраивались в ясные композиционные соотношения меж собой, вырастали небывалым выражением и вытесняли все прежние представления о самом себе. Будто дотронулись они до его сути и стали мять там её, словно глину. Легонько нажимать. Чуть-чуть. Настрой человека вступал в резонанс с таинственными частотами неведомых колебаний, и его естество испытало явные сдвиги. Ощущалась переналадка обычных для него побуждений. Вернее, не переналадка, а возможность настроиться на нужный лад. «Это что-то наподобие колков некоего струнного музыкального инструмента, если сравнить себя с ним, – подумал он. И ясно возник в сознании образ его навсегда оставшейся невесты. И контрабас в её волшебных руках. Она крутит колки, водит по струнам смычком, настраивает его. Тонко прислушивается к изменению тона, чтобы не возникло и намёка на фальшь. Да, да, а ведь она силой своего иного таланта помогала и ему настроиться на нужный лад в его творчестве. Так же тонко, легко и незаметно. Это он только теперь понял. Незримо, будто совсем из иных сфер бытия.

– Инструмент всегда остаётся тем, каким его создал мастер. Но его можно по-всякому настраивать и расстраивать. Покрутил колками туда-сюда, прислушался да настроился. На какой лад надо, на тот настроился. А сам инструмент притом ничуть не изменился. Изменилось его поведение». Но возникло тому сравнению и толика сопротивления. Мало ли кому вбредёт в голову побаловаться на мне-инструменте. Войдёт заинтересованный в том профессионал в умении всяко играть да заигрывать, возьмёт меня, да ударит по струнам. «На мне играть нельзя», – припомнилось из Гамлета, и он тихо посмеялся в нос. Снова из ниоткуда вырисовался образ невесты с контрабасом. «Нет, – он слитно представил всё их совместное пребывание, – я-то никогда не становился её инструментом. Такого и быть не могло. Но, что ни скажи, умела она находить мой собственный настрой. И умела незаметно туда что-то подкидывать, то самое, что не доставало мне, и я лишь силился найти его.

– Колышки, – сказал он вслух, не переставая сравнивать себя с неким таинственным струнным музыкальным инструментом, – я могу их крутить сам. Но на что настраивать эти струны собственного поведения? Кто теперь подскажет? Не лучше бы оставить его вовсе нетронутым.

Он снова отпустил каменный овал. Тот опять упал к ногам в ручье. На нём так же там-сям струилось подобие крови, создавая разводы в воде. Оглядел музыкальную руку, будто ещё удерживающую камень. И увидел на ладони остаток таинственного природного изделия, небольшой величины. Вынул пустую коробочку из-под обручального кольца, по цвету схожим с камешком, и положил кусочек туда. Оставил пока воображаемые колки в покое. И двинулся прежним путём, осознавая, для чего он хранил коробочку у сердца до сих пор. «Оно, – шепталось про себя с осторожным чувством, направленным на будущее, – оно, то вещество, то самое, и место ему подходящее»…

25. Продолжение про злодея

Первым, кто встретился злодею на пути в Муркаву, оказался Мирон-Подпольщик, он же язычник-христианин, оставляющий следы из капель воды, что обильно стекали с его непромокаемой одежды на песчаную тропинку. Тот шёл осмотрительной поступью и пытливо оглядывал всё, что попадало на глаза. Вместе с тем, творческая печать не сходила с его чела. Оно выражало чистое вдохновение.

– Вы, наверное, тот, кого я ищу, – воскликнул злодей, округляя ноздри, как бы учуял долгожданную удачу. И на его физиономию упал жгучий оттенок упования на остро желанный успех.

– А?

– Вы, пожалуй, архитектор, это легко угадать по лицу, а у меня для вас есть исключительной важности заказ.

– А. Нет. – Мирону пришлось отвлечься от сугубой сосредоточенности. – Нет. Но тоже имею дело с каменными материалами. Скульптор я. И знаете, в последнее время действительно беру заказы. Исключительно важные. На надгробия. Эпитафии высекаю. Если у вас есть таковая неминучая необходимость, давайте договариваться.

– Эпитафия. Надгробие. Вы считаете, будто для меня уже настал такой неминуемый час?

– Не знаю. Будете заказывать?

– Спасибоньки. Пока не надо. Подожду. А где мне отыскать архитектора? Ведь вы наверняка знаете о нём. Родственные души, так сказать.

– Не могу знать. Нездешний я. Сам потерял кой-кого. Коня лишился. Да непростого. Редкой изабелловой масти. Не попадался ли он там, где шли?

– Нет. Но если попадётся, скажу. Только вас тоже придётся найти.

Мирон-Подпольщик вяло качнул мощной рукой, ударившись кистью о штихеля в кармане, затем поднёс её ко рту, облизнул и ещё покачал, но подалее от туловища. «Найду, – бубнил он про себя, – найти. Что такое – найду»?

Вторым, кто оказался на пути злодея, спустя примерно полчаса, был возница. Тот двигался пешком рядом с конём изабелловой масти.

– О, – говорит злодей, – конь! Должно быть, он тот самый, потерянный. А где этот чудак-ваятель, высекающий эпитафии на могильных камнях? – Он развернул тело назад и попрыгал ввысь до предельных возможностей, чтобы попытаться углядеть ушедшего мастера каменного искусства.

Возница и конь остановились одновременно, с любопытством оглядывая странного типа, так живо разговаривающего с самим собой.

– Ах, да, – обратился теперь странный тип к вознице, – Мне тут встретился один человек. Слегка вымокший, хоть, вроде, не было дождя. А наружность у него творческая такая… да… он пожаловался, будто потерял коня изабелловой масти.

– А. Нашёлся, значит, потерянный. Прямо тяжесть от сердца отлегла.

– Вот и я говорю. Нашёлся конь.

– Нет. Человек потерянный нашёлся. Я понял, о ком речь. Его-то, пропавшего уже который день, вся Думовея ищет. Та, что трезвая. Вот ведь чудненько всё вышло. Благо, что он сам отыскался.

Конь фыркнул и выдал согласное ржанье.

– Значит, нашлись оба, – злодей снова развернулся и указал в противоположную сторону, – он там, недалеко, идёт медленно, можете догнать. Обрадуетесь тоже оба.

При этом злодей до предела сморщил свой лоб от удивления по поводу оказания несвойственной ему доброй услуги.

26. Возвращение

Поисковики закончили совещание. Они чётко определили направления и собрались исполнить задуманное. Тут гуси загоготали, вытянув шеи в едином направлении.

Люди устремили туда любопытствующие взгляды. Приближался Мирон-Подпольщик. Довольный, хоть и не совсем обсохший.

– Ты где пропадал? – первой молвит Татьяна Лукьяновна вместе с оханьем и опусканием гладеньких рук плетьми, позабыв об излюбленных добавочных словах.

– Пропадал?

– Так ведь двое суток ты никому не попадался на глаза, – говорит Денис Геннадиевич. – Или трое? – Сочли, если тебя не слопал лев, тогда ты вообще в глубокое подполье подался. Невидимое. На всякий случай поискали подкопы в твоём обиталище. Потом всё село на ноги подняли. А возница наш не переставал недоумевать. «Отдал ему коня, говорит, конь вернулся, а седока нет, обычно, говорит, мой конь седоков не теряет».

– Полно шутить. Конь действительно куда-то исчез. Оставил его всего-то на минуточку. А я пешком пришёл. Тут рядом ведь. Часика три, небось, прошло-то за всю мою прогулку…