Молево

– Ты так считаешь?

– Ну, неточно. Четыре.

– Угу. Вот вам ещё одна мутация. Стресс. Человек даже не ощущает хода времени.

– Отчего же? Проголодался. Идёт время-то.

Товарищи переглянулись.

– Да, – прогудел голос Николошвили, – настоящий подпольщик. Умеет не только надёжно скрываться, но ещё способен голода не почувствовать. За двое суток-то. За трое.

– Хе-хе. Ладно. Посмеялись, и будет. Надо бы действительно покормить человека. Пока лев, конечно, всё наше общее кушанье опять не умнёт, – сказал Семиряков и развёл литыми руками. – Будем поспешать. А то он, знать, тоже проголодался, коли наш товарищ целёхоньким воротился.

Шутку хозяина гостиницы никто не оценил, но его предложение поесть было поддержано всеми.

И они прошли в его избу. Павел Саввич даже возгордился от такой к нему уважительности. Татьяна Лукьяновна сразу засуетилась, оставляя за собой обязанности шеф-повара.

Является Василёк.

– Павел Саввич, – говорит он, – я на счёт рамы. Надо бы размер уточнить.

Только потом заметил он постояльцев Павла Саввича.

– А, здравствуйте, – вежливо сказал он. А узнав меж них Мирона-Подпольщика, спросил: – Прогулка-то удалась?

– Удалась. Хе-хе. Только вот погулял часика три-четыре, а мне заявляют, двое суток, мол, пропадал. Или трое.

– А чего тут удивительного?

– Вот тебе раз. Два-три-четыре. – Татьяна Лукьяновна вздёрнула востренький подбородок. – А чего у нас неудивительного?

– У меня такое частенько случается.

– И знаешь причину? – Подоспел учёный-эволюционист.

– А чего не знать-то?

– Ну, посвяти нас, неучей, – густо прогудел поэт-традиционалист.

– Будущее есть? – Василёк одним махом оглядел всех постояльцев. Галериста пропустил.

– Лучше сказать, будет, – ответил Абрам Ицхакович.

– И прошлое тоже есть. Лучше сказать было. Так ведь?

– Так. Или иначе, – Абрам Ицхакович засомневался, почёсывая ухо…

– Иначе это как? – язвительно и с кривой усмешкой сказал Денис Геннадиевич. – Его могло не быть?

– Было, было прошлое, – согласился Боря. С неохотой. И поёрзал.

Создалась недолгая пауза, во время которой Василёк выжидающе глядел в потолок, а Боря, прищуриваясь, противился нежданно наплывающим на него воспоминаниям своего подпорченного и в меру туманного прошлого.

– Вот и хорошо. – Василёк выдал таинственные искры из синих очей. – Будущее впереди, прошлое позади. Согласны?

– Само собой, – ребром пухленькой ладони Ксения указала вперёд, а затем назад.

– А слева что? А справа? А сверху? А снизу?

– Это что, метафора? – теперь уже вклинился поэт-актуалист, ощутив профессиональный натиск мысли. – Лево по большей части ассоциируется со свободой. Что в быту, что в политике. Ещё левая рука чаще бывает свободной. А правая рука несвободна. Она почти всегда занята чем-нибудь. И упрямство вместе с консерватизмом никак не уподобляется свободе. Право и есть несвобода. Так ведь? Так. А верх? Что он? Подпрыгивание на ногах или использование внешней силы. Метафора тут слабо улавливается. Вниз вовсе нет пути. Земля не пускает. Так что, если мы говорим о времени, то метафорически хождение налево вроде освобождения от него. А направо – будто увязывание в нём. А вперёд-назад – это метафорически быть в его потоке, по течению и против.

– Ага. Метафора, – подтвердил гениальный скульптор в прошлом. И оглянулся назад, выискивая там свою прекрасную пору.

– Не. Вы вот, например, давеча не в будущее ходили, не в то, что всегда впереди, – сказал Василёк с весёлостью, повторяя жест Ксении. – Вы налево двигались. На своё лево.

– Налево?

– Ну да. Именно туда. К свободе от времени, как пояснил ваш товарищ.

– Ага. Налево пойдёшь, коня потеряешь. Так ведь, наверняка, написано было на камне. А я не соизволил прочесть. Хе-хе. Получается, вместо коня время потерял. Хотя, и коня тоже.

– Выходит, так. Может быть, не потерял, а лишь оставил его. Время. Сбоку. Освободился от него. И замешкался. Ну, вдобавок лишился чего. Зато отыскал новое.

– Налево пойдешь – коня потеряешь, прямо пойдешь – голову сложишь, направо – счастье найдёшь. Или жену. – Тихо проговорил Николошвили. – Так, что ли в сказке сказано?

– Вроде бы налево, да. А направо и прямо – во всяких сказках по-всякому, – ответила Ксения. Профессионально по-филологически.

– Угу, – поэт-традиционалист успел призадуматься, пока другие молчали, и сказал:

– Вот Авскентий нам объяснил. Если прямо пойдёшь и голову сложишь, оно вполне укладывается в логику. Пойдёшь, обгоняя время, и раньше кончишься. Понятно. А направо? Найдёшь счастье в облике жены, да увяжешься во времени, в хлопотах его. А главное – в несвободе. Тоже понятно. Только вот, что касается пути вспять, о нём ничего не сказано. По-видимому, такого варианта попросту нет.

Была пауза. Собеседники либо согласились с поэтом, либо не имели собственного мнения. А Потап немного озадачился. Идти ли ему направо, то есть, за женой? Он со вздохами покачал головой с боку на бок, будто взвешивая там нелёгкую думу, а затем внезапно поперхнулся да громко прокашлялся.

Тут заговорил Подпольщик в качестве главного лица случайного собрания.

– А вы такие ходы постоянно делаете, Василёк? – Он пытливо глянул на юношу. – Гуляйте по разным сторонам. И туда, и сюда. Ведь сказали, что частенько с вами подобное случается.

– Случается.

– Много чего теряете?

– Больше нахожу.

– О! Кладезей-то знатных, должно быть, навалом там, в сторонах. И места вам известны?

– Угу. Вы об одном из тех мест уже знаете. Были там.

– Где?

– Сами видели Сусаннину гору. И, может быть, ходили к ней.

– Так оно и есть. Видел. Был. В пещерке посидел. А ещё по лесу молодому походил, девчонок забавных повстречал, дедулю диковинного…

– Вот. – Вступает в беседу Семиряков. – Я ж не дорассказал вам тогда о нашем Васильке, – он кивнул в сторону юноши. – Только начал, а тут заблудший лев к обеду подоспел да всю повесть поломал. Василёк-то с самого начала гуляет во времени налево и направо. Другие не умеют, а он умеет. – Павел Саввич пытливо взглянул на Василька. – Правильно? И Подпольщик наш, поди, научился.

– Да. Налево хожу. Направо тоже, если нужда заставит, – он выстрелил васильковыми огоньками в сторону Татьяны Лукьяновны и Дениса Геннадиевича.

Те не придали значения его выстрелам, но опознали в них что-то неясно знакомое.

– А наверх и вниз пока не пробовал, – молвил он. Да. Но что касается вперёд-назад, то вообще никогда. Будущим-прошлым не увлекаемся. Не гадаем и не прорицаем.

Анастасий глянул на юношу с хитрецой в глазах.

– Ты это… сам-то ходи, но Олю мою, Ольгу Анастасьевну к тому не принуждай. Небось, успел напихать в её голову всякого. Ты о такой жизни с ней разговаривал?

– Ну, дядя Анастасий, я ведь сам только учусь, постигаю науку сию. Она ведь настоящая наука, и называется наукой жизни. Как говорится, век учись.

– Верно, – вклинился Потап с остатками хрипоты после кашля, – точно сказано. Вот, учусь, учусь, а не научился. Жизнь, она слишком ловкая, ускользает да ускользает. – Сказал, и снова усомнился: «идти ли направо»?

Анастасий щёлкнул языком в знак согласия и глянул теперь на портрет исторического помещика, ещё недавно стоявшего в его избе, да поцокал языком.

– А вот он успел чему-то научиться…

Мирон, до того не удосужившись насладиться провинциальной живописью, невольно взглянул туда же, затем уставился повнимательней, и распознал в нём человека, встреченного в лесу: то ли чудаковатого отставного вельможу, то ли старца-отшельника.

«Точно, – озадачился он, – а ведь вправду оказался старец хоть не чиновником высшего звена, но бывшим барином, ставшим отшельником». Но упоминать Мирон о том не хотел. Засмеют. Впрочем, у него толки о жизни, любые такие толки вызывали одну лишь тяжесть на сердце. И теперь ваятель слегка простонал и чуть заметно покивал головой, как бы в знак согласия с Анастасием. Он сладился с мыслью, что человек, изображённый на полотне, действительно, кое-чему научился. Припомнилась недавняя беседа со старцем. О языческой религии, где есть представление о мире духа, но нет знания о Едином Боге Творце и, тем более, о царствии Божьем. Однако, ведь, существует трепетное восприятие неподдельного духовного мира. И оно вроде подобно тому, когда люди, ничего не предполагая о существовании высшей математики, блестяще освоили лишь арифметику. Но без неё, ведь, никогда не добраться и до самой высшей математики, даже приступить к ней не станет никаких потуг…

– А лев? – Ксению озарила мысль. – Или он тоже откуда-то сюда налево зашёл? А нынче снова сидит у себя в саванне или в зоопарке, удачно позабыв о невольном путешествии.

Мирон, перескакивая от своей мысли к замечанию девушки, хотел провести обоснованную параллель между ними обоими, но вдруг отворяется дверь настежь, и вбегает возница. Испуганный, побледневший и взъерошенный. Вслед за ним появляется знакомый лев. Укладывает на пороге косматую шею и растягивает лапы, изображая подобие застывшего прыжка, прижатого к полу.

– Опять?!

27. Муркава

Тем временем злодей подошёл к Муркаве. Село возлежало на возвышенности, потому-то довелось преодолеть долгий отлогий подъём. От небольшой полянки при входе в село пролегала единственная прямая улица, замыкающаяся в перспективе почти полностью разрушенной церковью, а над ней блестел новенький латунный крест, венчающий временную приземистую крышу, установленную на бревенчатых столбах. Злодей вынул из папочки подробный вариант карты глянул на неё.

– Она, родимая, – удовлетворённо прогнусавил он, сделав акробатический прокрут на одной пятке.

Самый крайний дом показался ему наиболее похожим на жилище архитектора. Он стоял на взгорке у входа в село. С высоким подпольем в пол-этажа и просторной светёлкой в три окна. А особое отличие состояло в том, что не было ни забора, ни огорода. Лишь одинокая старинная дуплистая липа. Ко входу в дом вело высокое крыльцо. За домом начинался резкий уклон вниз, почти обрыв.

Злодей поднялся на крыльцо и снова обернулся назад, будто опасался чьей-то неприятельской слежки. А там, пред его очи предстало завораживающее зрелище, состоящее из утонченно вычерченных мягких линий холмов. Ближние взгорья окрашены в тёмно-зелёные тона, а те, что позади, переходили в светло-изумрудный цвет, а ещё далее – почти растворялись в чём-то бледно-голубом. Вверху восседало удивительно синее небо с ослепительно белыми кудлатыми облаками. Прямо перед глазами блистало широкое озеро с отражённым в нём облаком, что представляло собой точно найденный центр композиции всего представшего шедевра пейзажного искусства.

– Конечно же, это его дом, – утвердился в догадке злодей и постучал в дверь обеими костяшками указательных пальцев.

За дверью было тихо. Никто не подходил и никто не отпирал дверь.

– Хм. Дом вообще пустой, что ли?

И действительно. Крыльцо запылено. Окна тоже тускловатенькие. Очевидно, что к ним давно не прикасалась хозяйственная рука.