Утренний, розовый век. Россия-2024 (первая часть)

Коньяк действует на меня хуже, чем водка, — умиротворяет. А мне сейчас никак нельзя было ослабить внутренние пружины. Поэтому я старался говорить, говорить, поддерживая свою мобилизованность и вытаскивая собеседника на откровенность:

— Да, Ратмир Филиппович, ухнули такие, как мы, в историческую яму. Шли на баррикады в девяносто первом за то, чтобы свободно делать свое дело, а что получили?.. Помню, году в девяносто шестом еду по зимнему Питеру в троллейбусе. Зайцем, как большинство пассажиров, потому что денег нет. И здесь же — старый бомж с бомжихой. Сидят себе, а вокруг пустое пространство на полтроллейбуса: такое от парочки, простите, амбре исходит, что все подальше теснятся. Вдруг этот бомж оглядывает нас и громовым голосом, как ветхозаветный пророк, возглашает: "Запомните! Общество, которое ничего не производит, живет одной только перепродажей, обречено-о!!!"

Ратмир Филиппович засмеялся и налил мне и себе еще коньяка.

— Ведь кажется, прав был этот пророк Софония с помойки, — продолжал я, — но смотрите-ка: почти тридцать лет минуло, а пророчество его не сбылось. Наоборот, считается, полная стабильность наступила. И мы с вами тоже не голодаем, зайцами больше не ездим, хороший коньячок на столе. Конечно, мне и вам сейчас бы космические корабли строить, но…

Ратмир Филиппович слушал благосклонно. При упоминании пророка Софонии на его лице (я следил) никаких особых эмоций не отразилось.

— Что ж вы хотите, Валентин Юрьевич? — ответил он. — Закон истории: после каждой революции самый активный в ее свершении класс отдает свою победу новым угнетателям. Так с крестьянством было после Октября, так и с нами вышло. Русская интеллигенция в перестройку рванулась к свободе, преодолела своим воодушевлением народную пассивность, а после переворота девяносто первого сама его главной жертвой и пала.

— Думаете, у нас все-таки революция была? — я ненавязчиво затягивал Ратмира Филипповича всё дальше в поток беседы.

— А чем же вам не революция? Крови мало? Так слава тебе, господи! И смену строя, и распад империи, и все экономические кризисы проехали на удивление спокойно. Если б не растянувшееся на четверть века отделение Кавказа, крови и совсем бы немного пролилось. Путч девяносто третьего, заказные убийства девяностых-двухтысячных при дележке собственности — это же, по сравнению с Гражданской войной и Большим террором, детские игры.

О терроре, который пытались начать разумники, он не вспомнил.

— Считаете, народ поумнел? — добивался я.

Наш разговор уже увлекал меня и сам по себе. Давненько не сиживал я в таком застолье потоптанных жизнью интеллигентов, где собеседники мыслят и чувствуют сходно, а интересны друг другу именно оттенками знаний, взглядов, понимания. Как ни жаль, а ни с Биллом, ни с моей драгоценной Милой так не поговоришь.

— Помилуйте, Валентин Юрьевич! Где, когда, какой народ умнел вообще? Просто-напросто миновали мы свой демографический переход. Сто лет назад переживала Россия демографический взрыв, молодежи с ее энергией и жестокостью было в избытке, потому и крови пролилось море. А к концу двадцатого века приковыляли мы с низкой рождаемостью, с мизерным количеством молодежи. Слишком мало осталось у нас энергии, даже для погибельного буйства.

— Значит, больше и революций не будет?

Ратмир Филиппович добродушно усмехнулся:

— А что вам новая революция даст? Неужели надеетесь хоть на старости лет к своим ракетным двигателям вернуться?

Я подлил коньяка в его и свою рюмки:

— Не о себе думаю. Просто душа болит.

— Принимайте лекарство! — посоветовал он и чокнулся со мной. — А лучше всего, материи высокие выбросьте из головы. Догнивайте спокойно, со всем народом. Устройтесь напоследок покомфортнее. Ресторан для этого, действительно, лучшее место. Вот вам и персональный ответ на вечный вопрос "что делать?".

— Но мы же с вами — интеллигенты!

— Бывшие, — сказал Ратмир Филиппович. — Были когда-то бывшие дворяне, потом — крестьяне, теперь вот — мы.

— Но почему же мы с этим должны смиряться?! — возглас мой вышел немного наигранным.

Однако Ратмир Филиппович как будто не заметил моих петушиных ноток:

— Почему? Потому что заставили.

— Ну, тогда уж это превращается во второй вечный вопрос: "кто виноват?".

Ратмир Филиппович пожал плечами:

— Завидую тем, кто в тайные заговоры верит. Интересней им жить. А по-моему, всё проще и скучнее. В отечестве нашем любезном после всякой революции начинается грызня в новой элите, а потом уж окончательные победители принимаются свою власть обустраивать навсегда. И те, кто после девяносто первого на верхушку забрался, тоже захотели усесться навечно…

— Все их предшественники на таком стремлении себе шею сворачивали! — пылко перебил я.

— Сворачивали, — согласился он, — и царизм, и номенклатура советская. А этим — всё удалось, как хотелось.

— Ну, еще не вечер! Пусть пожилое население на баррикады не поднять, пусть молодежи кот наплакал, так ведь не массы дело решают. Закупорка общественных сосудов — всё равно революционная ситуация, их же опять разорвет!

— Не разорвет, — спокойно сказал Ратмир Филиппович. — Некому больше разрывать. Потому что оказалась новая элита умней предшественниц. Точно определила главный источник опасности — талант. И поняла, что ей сделать необходимо: извести русскую интеллигенцию, как класс… Извели, ясное дело, не так, как Сталин крестьянство. Без репрессий. Для них теперь исполнителей не хватило бы, да и подлая интеллигенция после расстрелов и тюрем всегда с чертовской живучестью возрождалась. В этот раз всё учли — изводили не спеша. С садистским сочувствием, в демократическом духе. Не "шлепали", как в тридцать седьмом, а шлепочками настойчивыми подгоняли — кого в бизнес, кого в эмиграцию… Суть, понятно, гнуснейшая: не надо нам науки, не надо промышленности, не надо культуры, не надо нормального образования. Ничего не надо, только бы вас, интеллигентов проклятых, не было. А с поверхности — сплошной либерализм, вольному воля! Зато уж извели на совесть: необратимо, подчистую.

Слушать Ратмира Филипповича было интересно, однако наш разговор откатился слишком далеко в сторону. И вдруг, без всякой паузы, каким-то мягким прыжком, собеседник мой вернулся к самому началу:

— Так какие же у вас проблемы с ресторанным бизнесом, Валентин Юрьевич? Что за советы надеялись от меня получить?

Он сбил меня таким внезапным переходом. И я, несколько растерявшись, забормотал подготовленный текст: мол, опасаюсь бандитских наездов, опыта не имею, насчет "крыши" хотел посоветоваться.

— Насчет силовой крыши? — уточнил Ратмир Филиппович.

— Ну да. Платить готов. Конечно, в разумных пределах. Только бы прикрывали, а то — страшно ведь.

— Страшно? — как будто удивился мой собеседник.

Что-то изменилось. Едва уловимо, но я это почувствовал. Ратмир Филиппович, слегка сощурившись, посмотрел на меня так внимательно, словно только теперь увидел впервые.

— Ну, сейчас, с обязательными телефонами, страха поубавилось, — задумчиво сказал он. — А главное, на трусишку-то вы не похожи, зря на себя наговариваете. Нервишки — да, вижу, поигрывают. Натура у вас, кажется, азартная. Для нашего трактирного бизнеса не совсем хорошо, тут флегматичность нужна.

Психолог хренов! — со злостью подумал я. — Неужели разоблачил меня? Что он сейчас сделает, вызовет боевиков тайным сигналом? И как мне спастись? Посетителей в зале немного, путь к выходной двери свободен, можно рвануться туда по проходу между столиками. Конечно, меня перехватят и уйти не дадут, но мой "телефон агента" имеет особую опцию, которую я включил перед тем, как войти в ресторан: при резком перемещении в пространстве хотя бы в течение одной секунды, попросту говоря — при попытке бегства, телефон пошлет сигнал тревоги.

— Не знаю даже, что вам посоветовать, — вздохнул Ратмир Филиппович. Он поднял глаза к потолку, пожевал губами, словно погрузившись в размышление: — Какое-то охранное агентство нас, конечно, оберегает. Но это не мои заботы, с ними помощник мой дело имеет, а он сейчас в отпуске. Могу для вас не полениться, пойти и в компьютер заглянуть… — (Я напрягся: если только старый хитрец выйдет, надо сразу уносить ноги, не ждать, пока он вернется со своими бойцами.) — Да нет, — продолжил Ратмир Филиппович, — и так, пожалуй, припомню. Какое-то напыщенное название. "Палица витязя", что ли? Нет, не палица… "Булава рыцаря"? Нет, и не булава… А, вспомнил: "Кистень богатыря"! Охранники — они звонкие словечки любят. В городском справочнике найдете их. Только не уверен, что они с вами договор заключат, у них, по-моему, портфель заказов заполнен. Лучше сразу другое агентство поищите.

Я пытался что-то сказать, но Ратмир Филиппович уже решительно встал:

— Простите, дела не ждут. Больше всё равно ничем помочь не могу. Приятно было познакомиться! Когда свой ресторан организуете, не откажите в любезности, пригласите. Охотно приду взглянуть. — Он обернулся: — Зоинька, с будущего коллеги не брать ничего! Когда-нибудь он у себя нас угостит!

Ратмир Филиппович не спеша удалился. А я остался сидеть с доброй третью коньяка, оставшейся в бутылке, и в полной растерянности.

С досады выпил еще рюмку, потом еще одну. Моя китаяночка порхала вокруг других посетителей, больше не обращая на меня внимания. Григорий Зиновьев, протянув ко мне руку с видеоэкрана, опять завел свою речь о силе пролетарского духа.

Я осторожно поднялся и двинулся к выходу. Ноги, напряженные готовностью к бегству, слушались плоховато. Наткнулся на чей-то столик, извинился, покорно кивнул в ответ на реплику "пьяный урод!". И — вышел на улицу, где верхом на пластмассовом льве, ужасаясь невидимому наводнению, всё так же стыл под редким снегом пластмассовый пушкинский Евгений. Никто и не пытался меня остановить.

10.

— Ничего ты не провалил! — успокаивала Мила. — Нормально выступил для первого раза.

Мы проводили с ней, как всегда в постели, разбор моей неудачной вылазки.

— Провалил, провалил! Дурак я, бездарь!

— Но ты же не знал, что об охране говорить не стоило.

— Я потоньше что-то должен был придумать, а так — он провокацию почувствовал.

— Не расстраивайся, — Мила поцеловала меня в щеку. — Для следующего захода и потоньше сообразишь.

— Да мне туда вообще теперь не сунуться, слишком явно будет! Хотя…

— Давай, давай! — подбодрила Мила.

— Всё равно я должен их с Акимовым свести, так зачем ходить словно коту вокруг горячей каши…

— Ну?

— А вот, явиться туда опять, в ресторанчик — и сразу карты на стол: так, мол, и так, знаю, что вы за птицы. И есть у меня приятель, прогрессивный олигарх, желает с вами познакомиться.

— Убьют! — вздрогнула Мила.

— А как иначе? Тут уж — либо пан, либо пропал.

Миле такая идея не понравилась:

— Другого ничего не придумаешь? Чтобы втереться к ним понемножку?

— Не с моей головой. Аналитик-то я, может, и сильный, но какой из меня шпион! Соображалки нет, а всё образование — из советских детективов. Видела бы ты, как я следы путал, когда из ресторанчика этого к тебе возвращался: сначала такси поймал, потом в метро нырнул, там дважды платформы перебегал и в разные стороны ехал, прежде чем на твою ветку перейти. Вот посмеялась бы!