Утренний, розовый век. Россия-2024 (первая часть)

ОТ КОГО: Акимовой Елизаветы Валерьевны.

КОМУ: Орлову Валентину Юрьевичу.

СОДЕРЖАНИЕ: Благодарю Вас. Хочу, чтобы Вы продолжили работу по договору. Дополнительная информация Вам сейчас действительно необходима. Готова встретиться с Вами послезавтра в 11.00 там же, где в прошлый раз.

12.

— Прогуливаешь? — спросил я Билла.

— Взял полдня для личных дел, — ответил он. — Генералы тоже люди.

Он вез меня в своей машине на встречу с Элизабет, в Институт искусственного интеллекта. Телевизор на приборном щитке показывал выпуск новостей. Расследование гибели Акимова не упомянули в нем ни единым словечком. На третий день.

— Забудут! — уверенно сказал Билл. — Через неделю никто не вспомнит.

— Погоди, все же один из богатейших людей России, титан.

Билл фыркнул:

— Не такое забывали! Мой дед, из колхозников, когда убийства девяностых гремели, уже глубоким стариком был. Посмотрит, бывало, телевизор, плюнет и скажет: "Хлопнули, как курьера сельсовета в лесу! Никто и не почесался!"

Машина летела по пустынному шоссе под пасмурным небом, с которого сеялся мелкий снежок. Поля вокруг побелели, хоть ясно было, что ненадолго. Кончался февраль, в воздухе уже чувствовалось — еще не теплом, но сыростью — приближение весны. Акимов ее не увидит.

— Как думаешь, — спросил я, — кто его все-таки заказал?

— Думаю, мы этого не узнаем.

— Даже ты?

— А кто мне скажет? — Билл помолчал, потом вздохнул: — Вообще, скоро подам в отставку.

— Допекли?

— Смысла в моей работе не осталось. Теперь все мафии бетоном затвердели, все и так друг дружку вперекрёст контролируют. Один я сам по себе. До поры, до времени такой честный мудак в генеральских погонах был еще нужен. А больше — нет.

Открылся мертвенный, черно-синий простор Ладоги, кое-где прорезанный белыми гребешками волн.

— Ветер сегодня… — задумчиво сказал Билл. — А вообще, знаешь, карьера в государственной службе — это как подъем по лесенке в перевернутой воронке. Пока ты внизу — лейтенант, майор — вокруг более-менее просторно, можешь хоть плечами шевелить и головой вертеть. А забрался повыше, в самую трубку, — и со всех сторон сдавило. Чтобы свободу вернуть, надо либо еще выше протолкнуться, выскочить из горлышка, либо плюнуть на всё — и обратно вниз. Я хочу вниз.

— А стенки разломать?

Билл только усмехнулся:

— Как ты говоришь, кураж иссяк. И потом, для ломателей у нас ничего не жалеют. Могут и пуль бронебойных не пожалеть, а это такой дефицит, сердечники вольфрамовые… Ладно, не трухай, я еще немного продержусь и прикрывать тебя смогу. Двадцать пять миллиончиков акимовских получить к отставке — недурственно было бы. Только, по-моему, не выйдет ни хрена. Лишь бы ты уцелел.

Впереди показался бетонный забор Института.

— Я здесь развернусь, — сказал Билл. — И мне возвращаться пора, обратно сам доберешься. Ну давай, с богом!

Если робот, встретивший меня у входа, был тем самым Ромео, то он перенес пластическую операцию — с него содрали потешную маску. На гладкой стальной голове поблескивали два глазка-объектива, рот заменяла овальная сетчатая мембрана, а носа не было совсем. Но, что еще важнее, рядом с великаном-роботом стоял сейчас охранник обыкновенного роста, человеческой породы, и у этого хомо сапиенса с острым взглядом пиджак слегка бугрился с левой стороны, обозначая укрытую там кобуру с пистолетом. Впрочем, удивляться не стоило.

При моем появлении робот Ромео даже не пискнул, зато охранник-человек загородил мне путь:

— Господин Орлов? Извините! — он вытащил сканер и быстро, в несколько взмахов, обвел меня от плеч до ботинок. Огонек сканера вспыхнул несколько раз, выявляя телефон, зажигалку и нетбук, но сигнал тревоги не раздался.

Охранник отступил в сторону и повторил:

— Прошу извинить!

— Да я всё понимаю.

— Елизавета Валерьевна ждет вас в своей лаборатории. Могу проводить.

— Если доверяете мне, то не надо. Я здесь уже был.

— Как вам угодно. Прошу!

Элизабет встретила меня, как в прошлый раз, стоя у рабочего стола с выключенным компьютером. Вместо белого халата на ней было строгое черное платье, знак траура. Свои каштановые волосы она гладко зачесала назад, собрав на затылке тяжелым узлом. От этого, да еще от полного отсутствия косметики, ее прекрасное лицо сейчас казалось особенно открытым и, несмотря на сохранившийся загар, бледным. Только глаза не совмещались с обликом скорби, в их зеленой глубине светилось нечто неистовое.

— Садитесь, Валентин Юрьевич, — сказала она. — И сразу условимся: не будем терять времени на светский этикет. Не надо соболезнований и причитаний. Я вызвала вас, чтобы обсудить конкретное дело.

Голос у нее тоже изменился. Она не просто говорила тверже, она словно роняла слова с высоты.

Я вспомнил, как пытался понять природу ее темперамента. Я уже догадывался, что страстность, кипевшая в ней, не была женской чувственностью. Теперь, кажется, приоткрылось: красавицу действительно будоражили иные нервные токи, иные, возможно неосознаваемые, потребности. И прежде всего — потребность властвовать. Сейчас она, конечно, была потрясена гибелью отца, но свалившаяся на нее одновременно власть над промышленной империей и судьбами тысяч людей высвободила в ее душе сдерживаемую энергию. Наблюдать это было не слишком приятно. Хотя более важным казалось другое: тот, кто расправился с ее отцом, с тем же успехом мог добраться до нее, но в тоне девушки звучали только нотки надменности и гнева. Признаков растерянности я не улавливал, и это невольно располагало к ней.

Коротко ответил:

— Скажу одно: ваш отец был мне симпатичен.

Я нашел верные слова. Всплеск чего-то человеческого немного растворил неприступность в глазах Элизабет:

— Спасибо! Отец тоже всегда хорошо отзывался о вас.

Она села напротив, явно ближе ко мне, чем собиралась вначале, и заговорила проще:

— Я хочу многое вам сказать, а время ограничено. Самое главное… — она чуть запнулась, — самое главное то, что они всё же убили моего отца.

— Кто — они?

Элизабет нахмурилась, помедлила с ответом:

— Понимаете, Валентин Юрьевич, в нынешней России любой, кто занимается своим делом, — каким угодно, от мелкого бизнеса до управления страной, — обязан принадлежать к какому-то клану. Только мой отец был сам по себе. Оттого он и принимал все эти меры безопасности — охранники, бронежилеты. Я не знаю больше никого, кто бы так берегся. И всё равно не помогло.

"Сам по себе". Я вспомнил то, что позавчера говорил Миле, и то, что сегодня мне про себя сказал Билл.

— Вы меня слушаете? — забеспокоилась Элизабет.

— С полным вниманием. Я только подумал, что для тех, кто сам по себе, единственным выходом было бы создать свой собственный клан. Однако именно это и невозможно.

— Ценю ваше остроумие, — кивнула она. — Да, мой отец держался в стороне от всех этих…

— Мафий, — подсказал я.

— Группировок элиты. Но он же был единственным, кто думал о спасении российской элиты в целом.

— Спасении в каком смысле?

— Не церковном, — поморщилась она. — Речь не о душах, а о самом прямом, физическом выживании.

— Чего же бояться нашей элите? По-моему, она сама кого хочешь напугает.

Девушка вздохнула:

— Вы умный человек, Валентин Юрьевич, просто вы — не обижайтесь на мою откровенность — находитесь в другом социальном слое. И я слышала, как вы говорили отцу, что не ломаете голову над проблемами, за решение которых вам не платят… На самом деле, в нашей элите давно уже нарастает паника. Она ничего не может дать населению, в котором преобладают нищие старики.

— Не может или не хочет?

— Теперь не может, если бы даже и захотела, — ответила Элизабет. — Где взять лишние ресурсы при нашей экономике?

— Лишние?!

Она всё же смутилась:

— Еще раз прошу меня извинить! Поймите, я в таком состоянии после трагедии с отцом, что мне трудно выбирать слова.

Смущение ей шло, делало ее красоту более человечной. Но я подумал, что если бы эта девушка — с ее властным складом души, женской холодностью и ослепительной внешностью — родилась дочкой не олигарха, а, скажем, школьного учителя, из нее могло бы выйти совсем непотребное существо.

— Не стесняйтесь, — кивнул я, — продолжайте.

— Да, ресурсов страны едва хватает самой элите. Так сложилось — справедливо или нет, — но этого уже не изменить. Нам нечего скинуть вниз, всей этой вымирающей массе стариков и старух. Мы не можем поделиться с ними уровнем жизни, а тем более — сверхдорогими медицинскими технологиями. Фактически, мы и они превращаемся в разные биологические виды.

— Я сам думал об этом, — сказал я, — хоть мне и не платили за такие мысли. В России складывается ситуация элоев и морлоков.

— Простите? — красивые брови девушки взметнулись от удивления.

— Так предсказывал Уэллс.

— Уэллс? Министр финансов США?

— Нет, один английский писатель. Настолько древний, что вы его, конечно, не читали. Но это не важно, я слушаю. Мне известно, как выглядит ситуация снизу, а нужно понять, что за перспектива открывается с ваших высот.

— Могу поделиться собственными ощущениями, — ответила она. — Кажется, будто ты на вершине огромной башни, которая начинает рассыпаться внизу. Когда численность коренного населения станет ниже критической, башня рухнет. Раньше у нас была надежда, что мы с нашими деньгами и связями всегда сумеем найти прибежище за границей. Но теперь на Западе к нам относятся плохо, стараются ограничить во всем.

— Неудивительно, — сказал я, — наглых выскочек нигде не любят.

Я не собирался задеть Элизабет или ее отца, я говорил о других. Но она и без объяснений предпочла пропустить мои слова мимо ушей. И продолжила:

— К тому же, на Западе становится еще страшней, чем в России. Наши "гостинцы" пока не так многочисленны, как те, от которых отбиваются в Европе и Америке. И ведут они себя потише.

— Это понятно: к нам их вливалось меньше, потому что Россия беднее. И ехали они к нам с меньшими претензиями, поскольку наша жизнь бесправнее западной.

— Но в перспективе они тоже — мина замедленного действия.

— Разумеется, — согласился я. — У них много молодежи, а значит, энергии. Они сами пока не знают, в какую сторону эта энергия рванет. Всё было бы не так тревожно, если бы Россия могла естественным образом, без насилия, подчинить пришельцев своим обычаям, привить им зачатки своей культуры, в конечном счете — сделать россиянами.

— Для этого, как для всего остального, нам нужны идеи! — воскликнула девушка.

— Нам? Кого вы имеете в виду: тех, кто в нижнем слое, в верхнем, или всех вместе?

— Вас это, может быть, отталкивает, — решительно ответила Элизабет, — но я говорю от имени СВОЕГО класса.

— На ваш класс работают академия наук, армия политологов и публицистов, легион телевизионщиков и писателей.

— Перестаньте, Валентин Юрьевич! — прикрикнула она. — Такой юмор сейчас неуместен! Вы не хуже меня знаете, что науку и литературу затоптали еще при Ельцине. Потом вытравили публицистику. А в последние годы выхолостили и русский Интернет. Любая подпитка свежими идеями давно прервалась.