Выходное пособие

16

В феврале 1846 года члены Церкви Иисуса Христа Святых последних дней совершили исход. Они бежали из своего родного города Наву в штате Иллинойс, после того как толпа неверующих, одержимая религиозной нетерпимостью, сожгла их дома и убила главу их Церкви, Джозефа Смита. Им оставалось только уйти. Под руководством нового главы, Бригама Янга, шестнадцать сотен адептов погрузили свой скарб в повозки и отправились на запад. По трескучему льду они пересекли замерзшую Миссисипи в поисках будущего, которого еще не могли себе вообразить.

Поскольку цель была неизвестна, исход превратился в странствия. Они продолжались несколько месяцев. Как и любое путешествие в неизведанное, такое предприятие требовало от участников слепой веры, веры в сюжет. Они называли себя Станом Израиля, уподобившись евреям в пустыне, вышедшим из Египта; они называли Бригама Янга американским Моисеем. На какое-то время они нашли пристанище в Шугар Крик, в штате Айова. Отсюда Бригам Янг посылал эмиссаров, чтобы разведать земли впереди. Костры горели день и ночь. Наконец посланные вернулись и донесли, что путь на запад свободен. Они собрали лагерь и перешли вброд реку Де-Мойн. Наступила весна и принесла с собой грозы и размытые дороги. Они брели все дальше на запад.

Летом они достигли долины Солт-Лейк. Бригам Янг был заворожен красотой этой страны, окруженной величественными горами, ее соснами и озерами. Скалы, огромные, как собор, были испещрены белыми потеками там, где раньше струилась вода. На ранних фотографиях поселенцев все водные потоки — реки, ручьи, водопады — похожи на молоко. Сочетание движущейся воды и длинной выдержки старых камер создает впечатление, что земля та течет молоком.

Только увидев долину Солт-Лейк, Бригам Янг провозгласил:

— Вот это место.

Когда Чжиган Чен и его жена Жуйфан Ян прибыли в Солт-Лейк-Сити, дальние горы из иллюминатора выглядели коричневыми и некрасивыми. Стояла зима 1988 года. Небо было затянуто облаками. На тротуарах и парковках таяли кучки грязного снега. Дорога из Фучжоу была длинной, но теперь, когда она подошла к концу, они чувствовали не усталость, а возбуждение. Пока самолет садился, они глазели из иллюминатора на Америку, конденсирующуюся из абстракции (сандеи, диснеевские мультфильмы, светлые волосы) в реальность (припорошенные снегом горы, магистрали, муниципальные здания).

— Вот это место, я думаю, — сказал Чжиган перед тем, как самолет выпустил шасси и заскользил по холодному асфальту.

Университет Юты предоставил ему возможность учиться в Америке. Он получил полную стипендию в аспирантуре по экономике, став первым аспирантом из Китая на этом факультете. Поскольку случай был редкий — двери научного обмена между Китаем и Соединенными Штатами только начали открываться, — китайское правительство возместило ему расходы на авиаперелет, а за те месяцы, что оставались до поездки, они смогли наскрести денег и на билет для Жуйфан.

Университет прислал русского студента, чтобы он отвез Чжигана и Жуйфан в их новый дом. Он повез их живописным маршрутом через центр Солт-Лейк-Сити, с сильным славянским акцентом рассказывая обо всем, что они видели. Он притормаживал около каждой достопримечательности: около Храма, похожего на дворец, около Центра для посетителей, около дома-музея Бригама Янга и его многочисленных жен. Пока мужчины разговаривали на ломаном английском, Жуйфан смотрела в окно на темные пустые улицы. Хотя Рождество давно уже прошло, уличные фонари все еще были украшены венками и гирляндами.

Русский рассказал им историю про режиссера Андрея Тарковского. Когда Тарковский в первый раз увидел Юту, он заметил, что теперь точно знает, что американцы вульгарны, раз снимают вестерны в таком месте, которому подобает быть фоном только для фильмов о Боге.

Их новый дом, белый домик в респектабельном районе среди высоких тенистых деревьев, поначалу показался симпатичным. Они постучали в дверь, и хозяин дома, старый рассеянный профессор английского языка, провел их в подвал, где им предстояло жить. Бежевые ковры воняли сигаретным дымом и кисло-сладкой плесенью. Комната была обставлена странной тяжелой деревянной мебелью: тут были стул в форме гнома, диван, обитый вельветином с изображением цветков календулы, пара пластмассовых адирондакских кресел, прикидывающихся комнатной мебелью.

В тот первый вечер, пытаясь найти какую-нибудь еду, они прошли почти целую милю до ближайшего продуктового. В холодном воздухе их дыхание превращалось в туман, который мешал видеть, так что, когда показался супермаркет, он походил на мираж: громадный, окруженный огромной парковкой, залитый светом, как стадион. Если им было нужно какое-то подтверждение, что они действительно в Америке, то вот оно. Таких магазинов в Фучжоу не было. Они пошли на свет. Стеклянные двери автоматически разъехались. Они растерянно бродили мимо бесконечных освещенных рядов продуктов, они покрывались гусиной кожей в отделе заморозок и поначалу даже не поняли, что здесь самому можно брать любые товары. Наблюдая за другими покупателями, они наконец сообразили, что здесь не нужно ждать продавца у прилавка. И платить заранее, как это было принято в Фучжоу, тоже не нужно.

Супермаркет назывался Smith’s.

Они не знали, что купить, и поэтому взяли канистру молока, наугад выбрав сорт и производителя. В Фучжоу молоко было дефицитом, его пили только дети, так что целая канистра казалась чем-то невероятно декадентским, невероятно американским. Вернувшись к себе в подвал, они выпили по стакану молока и заснули.

Так прошла их первая ночь в Америке.

Поначалу они вели светскую жизнь. Они ходили на аспирантские вечеринки. Жуйфан пыталась завести друзей, а ее муж тушевался в каком-нибудь одиноком кресле, робко попивая пепси. Когда она хотела что-нибудь сказать на плохом английском, горло ей сдавливал спазм. Оно сжимала губы, чувствуя воск своей новой помады, «Вишни на снегу» марки Revlon. Им было уже за тридцать, так что они оказались старше почти всех остальных. Жуйфан носила синее платье-рубашку, которое казалось последним писком моды в Фучжоу, а здесь выглядело таким консервативным среди моря обтягивающих мини-юбок и платьев на бретельках.

Если бы она хорошо знала язык, если бы могла преодолеть застенчивость и неуверенность, то сообщила бы им, чего добилась в жизни. Она бы рассказала, что в Фучжоу была сертифицированным бухгалтером и что среди ее клиентов были городские и региональные госслужащие. Что ее работа оказалась достаточно важной, чтобы она смогла остаться в Фучжоу во время «культурной революции», а вот ее сестры вместе с прочей молодежью вынуждены были долгие годы заниматься черной работой в деревне.

«Культурная революция» на несколько лет закрыла все университеты. Только когда они снова открылись, набирая очень немного студентов, ее муж смог пойти учиться. К этому времени ему было уже двадцать пять лет и он работал бригадиром на фабрике автозапчастей. Он мечтал стать профессором литературы, но, к несчастью, на вступительных экзаменах лучший балл у него оказался по математике, так что его зачислили на отделение статистики. Он так много занимался, что заработал язву и иногда по нескольку дней не вставал с постели. Потом его стали преследовать вечерние мигрени, от которых он полностью не избавился до конца жизни.

Они относительно недавно поженились, сбежав из дома так быстро и тайно, что родственники заподозрили вынужденный брак. Так оно и было — хотя она никому в этом не признавалась. Она была уже беременна, когда они сбежали. Переехав в США, они оставили дочь у бабушки с дедушкой в Фучжоу и теперь копили деньги, чтобы забрать ее к себе.

Они рано уходили со всех вечеринок, а вскоре вообще перестали посещать эти сборища.

Жуйфан оставила попытки завести друзей и перестала замечать одиночество. Она решила найти работу. Вариантов было немного, учитывая ее плохой английский и отсутствие рабочей визы, но кое-что найти было можно.

В первый год Жуйфан собирала парики для париковой компании. Каждый понедельник она забирала из офиса искусственный скальп и мешок волос, которым предстояло стать блестящими каштановыми гривами, безвкусными каре, светлыми пуфами в стиле Фэрры Фосетт. Она шла домой, садилась на цветочный диван перед телевизором, где крутили «Одну жизнь, чтобы жить», и начинала по очереди втыкать пряди в синтетический скальп. На сборку одного парика уходило тридцать — сорок часов. За каждый парик платили восемьдесят долларов в конверте.

Каждое утро она с удвоенной силой начинала втыкать волосы, ведь каждая прядь приближала ее к авиабилету для дочери. Но к вечеру ее зрение затуманивалось, пальцы болели. По вечерам начиналась депрессия, а вместе с ней приходил гнев. Не уследив за собой, она начинала подсчитывать обиды и искать виноватых. Муж виноват в том, что привез ее сюда. Сестры в Фучжоу втайне радуются ее несчастьям, несмотря на косметику Сlinique, которую она им посылала. Грязная комната упорно сопротивляется попыткам в ней убраться; пряди синтетических волос забивались в ковер, и она не могла их оттуда вытащить, как бы часто ни пылесосила.

Ее мысли были прерваны стуком в дверь. Наверное, мормонские миссионеры. Они приходили каждый месяц или около того, Христос то, Христос се, и ревностно совали ей брошюрки.

— Брагадарю вас, — обычно отвечала она. Они не понимали ее английского, когда она просила их разуваться, входя в комнату. Она давно уже перестала открывать им дверь.

— Жуйфан! — закричал кто-то. Это был всего-навсего ее муж.

— Что случилось с твоими ключами? — спросила она, открывая дверь.

— Забыл в машине, — ответил он, запыхавшись. Он выглядел восторженным, безумным. — Но это неважно. Ты слышала новости?

Она не успела ответить: Чжиган пронесся мимо нее в квартиру.

— Сними обувь, — крикнула она, но он, кажется, не услышал. Он яростно щелкал пультом, прыгая с канала на канал, пока наконец не нашел новости.

Там показывали плохую видеосъемку чего-то похожего на ночную акцию протеста. Дрожащая ручная камера засвидетельствовала хаотическую мешанину гражданских, танков и дыма. Раздавалась стрельба. Толпа скандировала: «Фашисты! Фашисты!» Внезапно она поняла, что все это происходит в Китае.

— Где это? — спросила она.

— Площадь Тяньаньмэнь, — ответил он.

Теперь на видео показывали случайные сцены в больнице. Старая женщина прижимает окровавленное полотенце, а какие-то люди торопливо ведут ее по больничному коридору. Жуйфан понимала крики толпы, но не голос за кадром. На экране появился озабоченный диктор. Он говорил по-английски.

— Что он говорит? Что происходит?

— Они говорят, что ночью на площади Тяньаньмэнь была большая акция протеста, — сказал Чжиган. — Там собралось до миллиона человек, много стариков и студентов.

— Чего они хотят? — поинтересовалась она.

Он посмотрел на нее.

— Демократии.

Она вспомнила ночи в университетской общаге, встречи, на которые они с мужем ходили. Там все пили пиво, грызли арахис, чистили танжерины и вели разговоры о политике. Некоторые из тех, кто тогда откровенно ругал коммунистический режим, позже стали на этот режим работать. Хотя обычно ее муж держал свое мнение при себе, однажды он произнес пламенную речь о демократии. «У каждой системы есть свои проблемы, — утверждал он. — Но государство, которое предоставляет своему народу свободу слова, свободу протеста, тем самым выказывает уважение к своим гражданам». Она никогда раньше не подозревала, что он может быть таким идеалистом.