Книга реки. В одиночку под парусом

Но вторая Пелагея тоже оказалась неверной женой и потихоньку изменяла мужу. Уже в годы Гражданской войны сошлась с одним из подчиненных Чапаева — начальником артсклада Георгием Живоложиновым. Внезапно приехав с передовой, Василий Иванович застал в своем доме соперника. Пелагея в панике и страхе за свою жизнь прикрылась от неминуемой смерти маленьким сыном Чапаева. Василий Иванович выстрелил несколько раз из нагана в потолок и, не задерживаясь, отбыл обратно на фронт.

Судьба с какой-то странной настойчивостью и постоянством загоняла его в одну и ту же позицию обманутого мужа, покинутого мужчины, лишая простых семейных радостей этого человека, движимого чувством долга и сострадания к ближним, благородно принявшего на себя ответственность за девятерых чужих детей. Вся дивизия переживала его разрыв с женой. Чапаев пребывал в состоянии глубокого душевного разлада. Создавалось впечатление, что он сам ищет смерти: ездит без охраны, в открытую вышагивает под обстрелом, не заботясь о своей безопасности, словно играет с судьбой в орлянку. Все чаще срывается на подчиненных. С вышестоящим начальством ведет себя дерзко и несдержанно. Вскоре он вообще перестал получать подкрепления, совершенно рассорившись со штабом 4-й армии.

Шел 1918 год. Раздираемая Гражданской войной страна превратилась в арену ожесточенных сражений, по которой носились разрозненные отряды красных, белых, зеленых, чехословаков, бесчисленные банды мародеров. Чапаев создал уникальное в своем роде воинское соединение — со своими хоздворами-мастерскими, красноармейским «банком» — кассой взаимопомощи, мельницами, хлебопекарнями, детсадами, читальнями, школами при ротах, где наряду с грамотой по настоянию Чапаева, бывшего человеком набожным и безупречным в своих моральных принципах, преподавался закон Божий.

Отношения в дивизии были патриархально-крестьянские, семейно-родственные. Как-то Чапаев приехал домой и попросил отца распрячь коней. Иван Степанович пошел во двор, но скоро вернулся и набросился на сына-начдива с кнутом в руках, успев перетянуть его несколько раз. Оказалось, что седла на лошадях были без войлочной подстилки, и спины под седлами сбились в кровь. Чапаев упал перед отцом на колени: «Тятя, прости! Я не досмотрел».

В обозах дивизии двигались семьи бойцов на собственных повозках с женами и детьми, домашним скарбом, кухонной утварью, котлами для приготовления пищи и охранявшими повозки собаками. Воюя, чапаевцы защищали свои семьи — в этом-то и кроется одна из причин воинской стойкости и доблести, отличающая их от регулярного, мобилизованного силой, чуть что готового задать драпака красного войска. Существовала армия за счет контрибуций — то есть грабежа мирного населения. Снабжение оружием, обмундированием и продуктами было крайне нерегулярным.

Донесения начдива Чапаева в штаб 4-й армии пестрят сообщениями:

«За отказ пойти в наступление расстреляно 29 красноармейцев… из мобилизованных трое…»

«После боя среди пленных немецких солдат, чехословаков и венгров организована коммунистическая ячейка. Остальные расстреляны. Комдив Чапаев».

«Было восстание солдат против командного состава, подстрекателей десять человек расстрелял».

«За игру в орлянку на деньги… разжаловать в рядовые… за игру в карты на деньги… оштрафовать на 100 руб… за хождение во блуд в соседнюю деревню... 40 плетей… за мародерство и вымогание денег… расстрелять…»

Образ катастрофического времени отражен в военных донесениях и исторических документах, частных письмах и личных дневниках, произведениях искусства, оформляющего новую социальную реальность — поднимающегося массового человека, выходца из народных низов. В неопубликованных дневниках комиссара Д. А. Фурманова найдена (М. Чудаковой) запись под заголовком «Игра со смертью». Начинается она словами: «И страшно, и весело играть со смертью — со смертью, то есть с чужой жизнью. Григорий Цветков сегодня осужден, завтра он будет расстрелян…». Убежденного коммуниста — одного из чапаевских бойцов, в чем-то сильно проштрафившегося, — приговорили к расстрелу, и этот факт вызывает у комиссара (и писателя!) Фурманова веселое игровое возбуждение. Короткая запись, говорящая многое о времени и об отдельном человеке, перенявшем легкое циническое отношение к чужой жизни, научившемся находить в военных судах и выносимых ими расстрельных приговорах щекочущее нервы удовольствие.

Посмотрев первый вариант фильма «Чапаев», Сталин заявил: «Фильма нет». И объяснил, что в фильме должна быть любовная линия, кино без любви смотреть не будут. А любовь должна быть такая, чтобы каждая женщина ей позавидовала. По настоянию вождя в фильме оставили четырех главных героев: Чапаева, комиссара и рядового бойца с боевой подругой — ординарца-Петьку с Анкой. Сталин заменил собою целый худсовет и, надо отметить, замечания его были компетентны и точны.

Пришпоренные разносом вождя, режиссеры решили сделать Анку пулеметчицей. Дать в руки девушке пулемет вместо поварешки или санитарной сумки — это был сильный ход. Формула фильма, по замыслу создателей, выглядела так: Анка + Петька = Любовь + Пулемет. «Учи, дьявол, пулемету!» — командует Анка, и пристыженный Петька, получивший от нее оплеуху за приставания, послушно учит. Любовь завязывалась в ходе учебного процесса, а не у березки во поле и не у ротного котла с суточными щами. Пулемет оказывался соперником — но соперником, дарящим Петьке шанс. Такой любовный треугольник устраивал всех — от вождя и до последней урёванной зрительницы.

Реальный, а не киношный Чапаев пал от руки женщины. Стал жертвой целенаправленных действий неверной и мстительной Пелагеи — своей второй жены. Эта сенсационная версия принадлежит дочери Чапаева Клавдии Васильевне, долгие годы посвятившей работе в архивах и поиску истинных причин гибели отца.

После истории с любовником и стрельбы в семейном алькове Чапаев порвал с женой все отношения. Пелагея Ефимовна, выждав какое-то время, приехала в дивизию мириться, взяв с собой для этого маленького сына Чапаева. Того самого, которым прикрывалась от пуль разъяренного мужа. Сына Аркадия Чапаев принял, Пелагею же велел к нему не пускать. А спустя пять дней после отъезда Пелагеи на штаб 25-й стрелковой дивизии, перенесенный в плохо прикрытый Лбищенск, напали белоказаки.

Бывший начальник артсклада Георгий Живоложинов, пойманный Чапаевым на горячем, вскоре после этого бежал в банду беляка Серова. Видимо, там-то он и был завербован белогвардейской контрразведкой. В конце 20-х в ГПУ попали документы, недвусмысленно подтверждающие это. Отвергнутая мужем Пелагея опять сошлась с любовником, ему-то она и поведала о поездке к мужу, рассекретив местонахождение чапаевского штаба. Триста белоказаков после стремительного ночного марша ворвались в спящий Лбищенск и сумели взять «в саблю» штаб дивизии, захватив врасплох около восьмисот бойцов.

Чапаевы — коренные волжане, от деда-прадеда проживавшие на берегах Волги. Предки Василия Чапаева были крепостными крестьянами. В русской истории Чапаев — выразитель тяжелой логики социального возмездия за долгие столетия крепостнической неволи, подневольного рабского труда на помещиков и дворянскую аристократию.

Но для нас Чапаев — это прежде всего актер Бабочкин.

Чапаев Бабочкина — это русский витязь без страха и упрека, обаятельный храбрец, мудрец, хитрец, наивный фанфарон, командир дивизии и атаман волжской ватаги ушкуйников, революционный командир и глубоко мирный человек с его слабостями и достоинствами. Андрей Тарковский сказал о Бабочкине: «Весь он, как бриллиант, где каждая грань контрастирует с другой, из чего и вырастает характер… герой-человек, и в этом его бессмертие». Актер Бабочкин прожил большую жизнь, сыграл во многих фильмах и сменил не один театр, но так и остался погребенным под монолитной глыбой своей ранней роли.

В годы войны фильм зажил новой, удивительной жизнью. Чапаев с экрана звал всех в бой, увлекая своим непокорным характером и яркой судьбой. Мой отец рассказывал, как при подготовке к наступлению к ним в полк вместе с ящиками боеприпасов в одном кузове полуторки привозили и цинковые коробки с драгоценным фильмом, и командиры батальонов боролись между собой сначала за цинки с целлулоидом, а уж потом думали о цинках с патронами.

Я еще походил по залам музея, полюбовался всякими мелочами в шкафах и на стенах. Музей был набит оружием всякого рода. Как краеведческий музей начинается с бороны и сохи, так чапаевский музей начинается и заканчивается грозными орудиями братоубийственной страды. Каин, чем ты убил своего брата Авеля? А вот чем, а вот чем — шашкой наотмашь да пулеметной очередью навылет. Куском свинца, выпущенным из винтовки системы Бердана, бельгийского револьвера произвольной системы типа «Бульдог», пистолета Маузер с удлиненным стволом в деревянной кобуре, винтовки-трехлинейки образца 1891 года. Опасаясь ограблений, одно время в музее даже учредили пост ночного дежурного — оружие привлекало местный криминалитет. Старушка-смотрительница Мария Владимировна мне поведала, как ей бывало страшно по ночам, запертой одной в музее. Она устраивалась в конференц-зале, и на нее с огромной картины художника-самоучки Богаткина обрушивались искаженные свирепым оскалом ненависти и отчаяния лица сражающихся красных и белых. «А ведь все они — русские люди!» — сообщила она мне, понизив голос, словно о каком-то своем открытии.

Перекусил за столиком уличного кафе у стен ЦУМа. Самовар на белой домашней скатерти, россыпь дешевых и вкусных изделий из теста: пирожки, пироги, пирожищи с начинкой всякого рода, которая не хрустит на зубах костяной дробью, а тает. И пахнет родной бабушкой. Чья-то бабушка постаралась для чужих внуков и напекла пирожков.

Город мне нравился. Чебоксарцам свойствена особая чинность слов и мыслей, в их повадках еще сохранялся добрый налет милой провинциальности с ее нарядной медлительной чистотой и скукой по выходным, когда к городу относятся как к продолжению палисада, выходят в домашних шлепках во двор, незаметно для себя доходят до центра и возвращаются обратно, попутно совершая ряд полезных действий от покупки хлеба до разговора с остановившимся приятелем. Что-то носилось в воздухе такое — какой-то дух умиротворенности, покоя и услады.

Вечерами город высыпает гулять к Волге — на широкую набережную и превращенный в пешеходную зону бульвар Ефремова с улегшимися на нем, как гигантские колобки, древними ледниковыми валунами, чьей-то творящей дизайнерской волей свезенными с пригородных полей. Гремела музыка из динамиков, били фонтаны, нарядно подсвеченные прожекторами церкви парили в сгущающемся от сумерек воздухе, словно подъятые мановением палочки искусного иллюзиониста Копперфилда, в заливе катались на шлюпках и водных велосипедах.

В яхт-клубе кипела ночная жизнь — то и дело визжали тормоза, хлопали дверцы прибывающих автомобилей. Гости съезжались на яхты. Их встречали на палубах капитаны, предупредительно подавали руки притворно повизгивающим девицам, принимали сумки с прохладительно-горячительным, заводили моторы и на самом малом выводили лодки из «марины» на рейд, с которого открывалась захватывающая картина ночного города.