Книга реки. В одиночку под парусом

Годом позже войска Ивана IV осадили Казань. Царь призвал размысла (инженера), немца, и велел ему сделать подкоп под стены Казани. После подрыва крепостных стен и сечи русские полки вошли в город, освободив около ста тысяч находившихся в неволе русских пленников.

С середины XVIII века Свияжск — уездный город, транзитный пункт на Сибирском тракте.

После строительства Куйбышевской ГЭС в 1953 году Свияжск утратил более семидесяти процентов своей территории, превратившись в остров, окруженный со всех сторон водами водохранилища.

На этом острове чудом сохранилась церковь Святой Троицы, построенная в том самом 1551 году из тех самых бревен, срубленных под Угличем и приплывших сюда в плотах. Перед сражением за Казань в этой церкви молился царь Иван Грозный… Окнами на церковь смотрит старый дом, в котором выздоравливал после ранений красный командир, будущий югославский диктатор Иосип Броз Тито. В Свияжске он не только вылечился, но и успел поджениться и даже родить сына, о котором не забывал до конца дней.

Прожив здесь двое суток, я не мог не почувствовать очарованность этого места. Наводя на резкость вместе с фотооптикой свое сознание, зрение и слух, я надеялся снять это наваждение, развеять сон нездешний, в который был погружен этот заколдованный городок, лежащий в стороне от всех фарватеров современной жизни. Разгадка коренилась в психологии здешних жителей — островной человек проживает свою жизнь медленно и подробно, спешить ему некуда, потому что кругом вода, на острове течение времени замедляется, как на космическом корабле, летящем с околосветовой скоростью. Островной человек прежде всего экономен во всем — ведь каждую мелочь надо завозить с материка, на острове любой гвоздь и деревяшка не выбрасываются, а откладываются в сторону, чтоб потом опять быть пущенными в ход. Если к своему окружению относиться бережно (а также и к своему времени), — то есть не спеша, вдумчиво и серьезно, то вещи начинают играть своими гранями, открывая хозяину новые сущности, всякая минута полнится, как подступающее тесто в кадке, набухая смыслами и символами, открывая метафизику повседневного.

Городской глава Евгений Васильевич Игнатьев вручает мне пухлую папку с проектом Программы возрождения «острова-града Свияжск»…

Ему чуть за пятьдесят, бородат, энергичен, одет в курточку защитного цвета, слушает, не глядя на собеседника, склонив голову к плечу, потом говорит что-то интеллигентное, уклончивое, вразумляющее. В моем присутствии объясняется со строителями, подрядившимися отремонтировать здание бывшей школы. Мне понравилось, как он разговаривал с рабочими — без излишнего нажима, с долей раздумья в голосе и одновременно с твердой убежденностью в том, что все это не исполнить никак нельзя. В здании бывшей школы будет дом местного самоуправления, архив, библиотека с читальным залом и информационным центром, фельдшерско-акушерский пункт, опорный пункт милиции.

Игнатьев заведует кафедрой Казанской архитектурно-строительной академии. Он по своей воле принял на себя нелегкое бремя главы разрушающегося провинциального Свияжска с его ветхим жилфондом, малоразвитой инфраструктурой. Его радует, что в Свияжск уже переехало несколько семей, почти все — специалисты. Семьи едут из Казани, со всех краев. Он считает одним из важных пунктов Программы возрождения Свияжска строительство насыпной дороги, которая свяжет город с берегом. Есть два проекта — дешевый и хороший. Игнатьев стоит за второй — дорога должна быть проложена там, где она была до затопления окрестных земель. Историческая дорога представляла собой часть Сибирского тракта, в 1612 году по ней прошло казанское ополчение с иконой Казанской Божьей Матери спасать Москву, по ней проезжали: царица Сююмбике с сыном Утямышем, князь Меньшиков, император Павел I, Гумбольдт, Пушкин, императоры Николай I, Александр II, Герцен, Чернышевский (в ссылку), Державин, Л. Толстой. Игнатьев мечтает создать в городе архитектурно-строительный колледж, центр искусств, туристический центр. Свияжск посетил президент Татарстана Шаймиев, оказывающий всемерную поддержку Программе возрождения острова-града, и подарил трактор.

Иду в гости к Николаю — водогребщику-перевозчику, для которого дело превыше дармовой выпивки. Он пригласил меня на свою усадьбу, выделенную ему поссоветом для проживания и застройки. На краю огорода в четыре сотки Николай уже выстроил живописную хибару из досок и жести — по типовому проекту рыбацкой лачуги, когда найденный и приспособленный к делу случайный материал определяет всю конструкцию, но не наоборот. В лачуге уже есть кровать, стол, оклеенный красавицами транзистор. В этой хибаре Николай, предварительно заделав щели паклей (он мне показывает ее плотные белокурые косы и с великой убежденностью в своей практичности что-то объясняет), собирается зимовать. Вот только поставит печку — и заживет. Еще и — чем черт не шутит! — и свет проведет. Он в натянутых отношениях с братом и матерью, вот и пришлось уйти из теплого дома на огороды. Но он не унывает. Готовит прямо на участке, на обложенном кирпичами кострище, щедро угощает меня картошкой со своего огорода и молоком, а также самолично испеченным им на куске жести пирогом со сгущенкой. Он невысок, плечист, собран, энергичен, с жилистыми руками лесоруба. Где только он не работал — на северном лесоповале, на заводе в Казани. В Казани его как-то вечером на темной улице после отказа дать закурить порезали хулиганы. Перенес две операции на легком. Выписавшись из больницы, сам нашел хулиганов и, с помощью друзей хорошенько их отметелив, стребовал тысячу рублей еще теми, советскими, себе на лечение. В милицию сдавать своих недругов не стал. Оказались заводские, свои — с литейки, все трое.

Я фотографирую Николая посреди его усадьбы-огорода как он есть, вместив в свой широкоугольник весь его мир: очаг на кирпичах с кастрюлей, два свежих яблоневых саженца, грядки с огурцами и картошкой, облепленный жестью и толем квадратный балок, поселившись в котором он из ласкового лета плавно вплывет в морозную зиму, штабеля выловленной им из Волги деревянной гнили — бревен, досок, которыми он будет топить свою печь, и, наконец, самого Николая перед очагом. Одет Николай соответственно: в тельник с закатанными рукавами, спортивные треники с пузырями на коленках.

Николай отсыпал мне на прощание в пакет картошки с огурцами со своего огорода. Пришлось его отблагодарить банками мясной тушенки, купленной для себя в дорогу. Волжский человек размашист в главном и деликатен в мелочах — надо было видеть ту воцарившуюся паузу, когда пальцы его задумчиво зависли над банкой, точную цену которой я, конечно, не знал, да и откуда мне, москвичу, знать то место, какое занимает в новейшей системе ценностей купленная в магазине банка мясной тушенки, стоящая столько же, сколько и бутылка главной народной героини, без которой ни свадьбы, ни поминок, ни доброго настроения, ни мечты.

Едва я достигаю дебаркадера, как накрывшая остров тяжелая туча проливается буйным дождем. Ужинаю в камбуз-кубрике у окна с видом на пузырящуюся воду и мой жалкий мокрый челн, разлегшийся под дождем носом на берегу, кормой с задранным к небу (чтоб не обломало прибоем) пером руля в воде, напоминающий выползшую в сумерках на берег первоамфибию. Тягу человека к воде принято объяснять дальним эхом хордовых — тоской наших тел, состоящих из влаги на девяносто с чем-то там процентов, по своей прародине. Глядя, как две капли дождевой воды на стекле с видимым экстазом сливаются, послушные силе взаимного притяжения, в одно целое, я вдруг думаю, что этот наш атавизм может быть объяснен и с позиции чистой физики — силами межкапельной диффузии, когда малое (наше тело) притягивается большим (рекой, океаном). В общем, что бы ни тянуло тебя к реке — взбунтовавшиеся молекулы твои или эхо доисторической памяти, — рано или поздно оказываешься у воды, берешь в руки весло, усаживаешься в лодку и выплываешь на простор, несущий тебе угрозу и радость одновременно, чтоб разобраться в этом странном чувстве, природу которого тебе постичь не дано.

Спать укладывают меня в отдельной каюте на мягкую шконку с шерстяным одеялом и подушкой. Перед сном успеваю занести с блокнот главное, благодаря чему день удался, а он действительно оказался на редкость удачным. Потом раскрываю свою тетрадь с выписками.

Читаю о пребывании в Свияжске валькирии русской революции Ларисы Рейснер. Она плавала по Волге на бывшей царской яхте «Межень», по-хозяйски расположившись в каюте императрицы; узнав из рассказов команды о том, что императрица нацарапала бриллиантом свое имя на оконном стекле кают-компании, она тотчас же зачеркнула его и начертала рядом свое, воспользовавшись кольцом с огромным алмазом, присвоенным ею во время работы в комиссии по учету и охране сокровищ. Весь путь по Волге, Каме и Белой Рейснер прошла вместе с флотилией как флаг-секретарь, политработник, военный корреспондент и литератор. Нескольких месяцев путешествия на царской яхте ей оказалось достаточно, чтоб почувствовать себя морским волком и принять на себя обязанности комиссара Генерального Морского штаба.

В Свияжске в это же время находился лихой матрос, коммунист-пулеметчик с «Вани Коммуниста» Всеволод Вишневский. Лариса Рейснер стала прообразом Комиссара в его пьесе «Оптимистическая трагедия».

…Из ворот Успенского монастыря навстречу мне выкатывает конная повозка. Ею с видимым удовольствием управляет румяный молодой монах в подряснике и скуфейке. Короб повозки ярко расписан цветами и завитками, как конфетная коробка. Если не считать велосипеда мэра, это было единственное транспортное средство, увиденное мною в Свияжске.

Сквозь новые ворота я вошел на территорию монастыря. Во дворе его стучали молотки, визжали пилы. Двое рабочих, вскарабкавшись по прислоненной к стене лестнице, перекрывали крышу трапезной. Я постоял какое-то время, рассматривая высокую белую красавицу-колокольню с тремя ярусами кокошников и граненым барабаном звонницы. Взобравшись на нее, вы окажетесь на самой высокой точке острова, а подойдя к перилам с точеными балясинами, увидите все восемь сторон света — по одной на каждый из проемов в стене звонницы. Здесь любой ветер, откуда бы он ни прилетал, встречало свое, только ему одному предназначенное окно.

Специалисты полагают, что соборный Успенский храм строил Постник Яковлев, зодческий гений которого вылился чуть позднее в создание знаменитого храма Покрова на рву, более известного как храм Василия Блаженного.

Успенский Богородицкий мужской монастырь был знаменит как один из очагов духовной культуры Руси, имел библиотеку, включавшую уникальные летописи, подлинники памятников древнерусской письменности. Славился он и великолепным монастырским некрополем.

Богатейший свияжский архив был разорен, некрополь стерт с лица земли. Сгинули в лагерях архиепископы Казанский и Свияжский, были расстреляны и разогнаны монахи, кельи и подвалы превращены в темницы, в которых томились и умирали несчастные узники. Из ворот монастырских по нескольку подвод в день вывозили умерших. В кельях Свияжлага существовала химическая лаборатория, где на людях проверяли какие-то секретные препараты. Много сидело старой профессуры, бывших дворян. Один из выживших зеков, москвич лет восьмидесяти, до сих пор ежегодно наезжает в Свияжск.