Сорок из Северного Далласа

— Вы его не знаете. Это один из молодых магов и волшебников Далласа. Вроде вашего друга Бодроу. — Она взглянула на меня, точно собираясь что-то сказать, но промолчала. — Будет у себя в конторе покупать и продавать акции Америки, определяя ее экономическое будущее, и явится на первую же вечеринку, утверждая, что был так пьян, что ничего не помнит. Приведет с собой следующую невесту — вместо Мисс Техас, — и, наверное, если он не совсем дурак, прихватит с собой девочку для Джо-Боба.

Пьяный Джо-Боб расхаживал, шатаясь, по гостиной.

— Ублюдки! — хрипло вопил он. — Все вы ублюдки!

Вдруг его глаза остановились на Шарлотте. Я замер.

— Сэт! — крикнул я. — Найди рукам Джо-Боба какое-нибудь занятие!

Максвелл, радуясь возможности спастись от объятий Бодроу, схватил Джо-Боба за руку и пошел с ним к бассейну.

— Ты здорово играл, Фил! — Бодроу хлопнул меня по плечу. — Нам на поле нужны вы с Гиллом — вместо этого черного подонка.

Бодроу имел в виду Делму Хадла. Я понимал, что мне нужно разбить его жирную ухмыляющуюся морду. Но я сдерживал себя, вышел к бассейну подышать. В темноте оглянулся, ища Максвелла. Сзади чья-то стальная рука сдавила мне шею, словно тисками. Я не мог пошевелиться.

— Ну, ублюдок, с каких это пор ты начал командовать?

— Черт, Джо-Боб, отпусти! — Я пытался выбрать тон, гневный и примирительный, как бы полушутливый, одновременно. Но Джо-Боб сжал мне шею еще сильнее. — Отпусти, Джо-Боб, — проговорил я, едва не теряя сознания от боли.

— Джо-Боб, кончай! — Я узнал голос Максвелла.

Тиски ослабли, превратились в нечто вроде швабры, поглаживающей меня грубо, и потом Джо-Боб отошел. Я попытался повернуть голову — от боли на глаза навернулись слезы. Я зажмурился.

— Что-то ты не очень нравишься Джо-Бобу, — сказал Максвелл.

— А кому я очень нравлюсь? — спросил я, чувствуя, как потрескивают шейные позвонки.

— Он считает тебя слишком самоуверенным и высокомерным.

— Не он один. — Потирая шею, я думал о том, что могло быть, если бы Джо-Боб не отпустил меня. В схватке с ним мои шансы были не лучше, чем Петерсона и Мисс Техас, вместе взятых. Я вспомнил, как только пришел в команду и Джо-Боб с Медоузом обмотали мне голову липкой лентой. Особой радости по этому поводу я не выказал, и они, повалив меня на пол, обмотали мне голову пятью рулонами липкой ленты. Понадобилось больше часа и две банки растворителя, чтобы снять ее. Я с корнями вырывал баки, ресницы, брови, множество волос — и почти всю гордость.

Максвелл предложил перейти на другую сторону бассейна — «вдохнуть еще немного сногсшибательного сорняка».

— Придется за ним сходить в машину. Ты иди, встретимся у раздевалок. — Я указал пальцем на противоположную сторону.

«Чем же мне нравится Максвелл? — думал я, шагая к стоянке. — Несомненно, большего эгоиста в жизни я не встречал. Он считает жизнь игрой, и люди, которыми он себя окружает, для него — фишки. Или карты. Но я — другое. Или мне кажется? Однажды он сказал мне, что дружит со мной «наперекор советам многих» только потому, что не может понять моих жизненных целей».

— Ты считаешь себя чем-то особенным, верно? — спросил он тогда. — Все эти книги и всяческое барахло, которое читаешь… Сколько бы ты ни читал, старикан, все равно не изменишься. Это я тебе говорю. Так что не теряй лучше времени.

Я уважал его и старался доказать, что стремлюсь к чему-то, скрывая хаос, царивший в моей душе. Я не видел более талантливого футболиста, чем Максвелл. Он был безупречным полузащитником, полностью отдававшим себя игре и готовым в любое мгновение принести в жертву жизнь — как свою, так и чужую — ради победы. Соперники чувствовали это, видели в его глазах и потому боялись; партнеры боготворили его. Едкие замечания Максвелла в адрес линейных, не сумевших поставить заслон, доводили до слез; беспощадно он наказывал защитников, по своей вине не справившихся с нападающими противника. Два года назад во время товарищеского матча в Питтсбурге в четвертом периоде он дал два фантастических паса, закончившихся заносами в зону противника, и мы выиграли. А сразу после игры Максвелла отвезли в больницу со сломанной челюстью.

Он мог вынести любую боль, давал идеально точные пасы и брал любую женщину, какую только хотел. Так он жил — казалось, независимо от обстоятельств. И я гордился дружбой с ним, хотя никому в этом не признавался.

Я и с другими игроками в команде дружил, однако у большинства были семьи, и они жили в просторных домах с тремя спальнями. Кроме биржевых сводок, они ничего не читали и каждую свободную минуту отдавали торговле недвижимостью — за что им платили. Жен своих они заставляли рожать как можно чаще, чтобы хоть чем-то занять их и не тратить собственные нервы на ревность. Они платили триста долларов в месяц за дом с кирпичной облицовкой, центральным отоплением и кондиционированным воздухом, из автомобилей предпочитали девятиместные фургоны, позволяющие вывозить всю семью за город или в Хайлендский торговый центр.

— В футбол играешь не вечно, — учили они меня. — Надо пользоваться тем, что твое имя что-то значит.

Это «что-то» всегда озадачивало меня.

Нет, Максвеллу нельзя было отказать в оригинальности, а в мире, яростно, неумолимо стремящемся к серой одинаковости, это было большой ценностью.

— Ты посмотри на них, — сказал Максвелл, показывая на дико пляшущих, визжащих гостей. — Они сумасшедшие.

— Ну и что? Ты тоже.

— Да, но я осознаю это. Они считают, — продолжал Максвелл, — что все нормально.

— А ты так не считаешь?

Он долго молчал.

— Иногда мне кажется, — сказал он тихо и странным каким-то тоном, — что я точно знаю, чего хочу и к чему стремлюсь. Но когда, потратив массу усилий, я достигаю цели, чувствую, что все… бессмысленно… все как-то… — Он опустил голову.

— Дело в том, — сказал я голосом то ли священника, то ли профессора, — что жизнь часто идет параллельно с тобой. Ускользает. А ты…

Максвелл посмотрел на меня с нескрываемым презрением. Какая-то девушка выскочила из двери и упала в бассейн. За ней вышел Джо-Боб в одних трусах.

— Они любят футбол, — сказал я, кивая в сторону дома Энди, — потому что все просто и ясно: победа или поражение. А самое неприятное для болельщика — ничья.

Джо-Боб наклонился, протянул руку и вытащил девушку из бассейна. Потом поднял ее над головой, как куклу, и снова бросил в воду.

— Мы марионетки, зарабатывающие на жизнь тем, что нас бьют по голове, а на табло появляются новые и новые цифры. Мы чем-то похожи и на цыплят, которым впрыскивают гормоны для увеличения белого мяса.

— А еще на кого мы похожи? — спросил Максвелл. — Хватит туфту гнать. Скучно.

Девушка вылезла из бассейна и ударила Джо-Боба табуретом по голове. Он расхохотался, отвесил ей пару оплеух и, схватив за волосы, поставил на четвереньки. Потом он в третий раз столкнул ее в воду.

— О чем ты думаешь? — спросил Максвелл.

Я посмотрел на него. Неужели ему нужен серьезный ответ? По-видимому, да.

— Мне не дает покоя мысль о завтрашнем дне. Мания. Страх.

— Чего ты боишься?

— Того же, что и ты, Сэт. Что вышибут из команды — и все дела. И никому ты не будешь нужен.

— Ерунда. Конкуренция, наоборот, придает мне силы.

— Мне тоже, Сэт. Но конкуренция — это страх и ненависть, и это придает нам силы. Страх и ненависть, — повторил я.

Он потянулся, не вставая, покачал головой, посмотрел на ноги.

— Я не боюсь, — сказал.

— Чего не боишься?

— Так… просто — не боюсь.

— Чепуха! Ты так боишься проиграть, что… — Он посмотрел на меня, и я, не найдя нужного слова, замолчал.

— И на кой черт все это нужно! — пробормотал я минут пять, а может, полчаса спустя.

— Это можно понять, только выйдя из игры, — отозвался Максвелл.

Он был прав. Но я не собирался выходить из игры. Я посмотрел на ту сторону бассейна. Девушка исчезла. Или ей удалось ускользнуть от Джо-Боба, или она уже лежала на дне.

Максвелл засопел и уронил голову на грудь. Я обогнул бассейн и вошел в дом. Все куда-то исчезли, я пожалел, что Шарлотта Каулдер уехала. Из спальни доносились странные приглушенные звуки.

— Тс-с-с, — приложил палец к губам Кроуфорд, едва я заглянул туда.

Справа от Энди лежала высокая блондинка, совершенно голая. Две стюардессы сидели по-турецки на полу, как в театре, когда не хватает кресел. А на туалетном столике, расставив ноги, сидел Алан Кларидж, тоже голый, в одной лишь бейсбольной шапочке, и в самом непосредственном смысле слова пользовался услугами третьей стюардессы, стоявшей перед ним на коленях.

— Мы время засекли, — прошептал Кроуфорд, показывая секундомер, которым Б. А. засекал ускорения полузащитников.

— Четырех минут он не продержится, — сказала блондинка, не отрывая взгляда от искажающегося лица Клариджа.

— Да, похоже он вышел на финишную прямую, — согласился я.

Поглощенная своим делом, стюардесса слегка наклонила лохматую голову и скосила глаза, чтобы увидеть, кто вошел.

— Не отвлекайтесь, пожалуйста, — сказал я, подняв руку.

— Ее мечта — обслужить всех профессиональных футболистов, — прошептал Кроуфорд. — И каждому дать шанс побить рекорд. Поможем девочке — возьмем ее с собой в лагерь?

Я посмотрел на блондинку, распростертую на кровати. Во взгляде у нее была скука, она не видела ничего необычного в происходившем. Я вышел, слыша стон Клариджа.

— Где веселье? — спросил у меня Сэт в дверях гостиной.

— В спальне. Бьют рекорды лиги.

— Пожалуй, надо показать им, почему я стал звездой.

— Желаю успеха.

Я пошел к машине, напевая вместе с Бобом Диланом, обреченным петь у Энди всю ночь:

и ты мне сказала потом,
Когда я просил прощения,
Что ты пошутила…