Этюд с натуры

Расходились поздно. В прихожей Аня доверительно тронула меня за плечо:

— Проводи, пожалуйста…

Мы вышли из дома, на улице распрощались с остальными. Было прохладно и тихо. Пустой двор, погруженный в дрему, казался непривычно широким. Под сенью кустов белели покрытые росой скамейки, на ближайшей из них сиротливо лежал плюшевый медвежонок.

Я не знал, в какую нам сторону, взял Аню под руку. Она благодарно прижалась ко мне.

— Знобко после тепла…

— Попробуем поймать такси.

— Зачем? Машина ждет нас.

Под кустами сирени стояли «Жигули». Аня подошла к машине, щелкнула ключом и открыла переднюю дверь, села за руль, распахнула передо мной вторую дверь. Несколько обескураженный, я подчинился и сел на предложенное место. Аня молча включила зажигание, мотор тихо заработал на малых оборотах. Мы обождали, когда немного прогреется двигатель, выехали на проспект. В свете фонарей поблескивал асфальт, только перед нами прошли поливалки. Перемигивались на перекрестках безработные светофоры. На трамвайных путях вспыхивали огни электросварки, рабочие в оранжевых куртках меняли рельсы. Я улыбнулся: ночь, а они в оранжевых куртках. Один из мужчин оторвался от дела, проводил нас взглядом и снова взялся за гаечный ключ с длинной рукоятью.

— Заедем ко мне? — нарушила молчание Аня. — Угощу тебя кофе. Не возражаешь?

— Не возражаю…

Аня легко вздохнула:

— Вечер хороший, давно не испытывала такого состояния. На душе легко и вместе чуточку тревожно… Как перед дальней дорогой. Уж не ты ли околдовал?

— Да нет, Анюта, я простой смертный. Трехмачтового брига под алыми парусами не имею.

— Как знать, как знать…

Она нажала на клавишу «Филипса», приятный голос пел: «Я лишь хочу, чтобы взяла букет та девушка, которую люблю…»

С проспекта свернули во двор кирпичного дома, под окнами которого росли старые березы, остановились у одного из подъездов. Аня выключила мотор, и зависла тишина.

— Приехали…

— Да, — ответил я и не знал, о чем говорить дальше, оттягивал момент. Аня взглянула на меня и улыбнулась.

— Не робей, Андрюша, я не кусаюсь и не царапаюсь. Посмотришь, как живу, такси вызовем и поедешь.

Ее полное доверие, просьба в голосе опять сломали барьер неловкости, настороженности. Как в первый раз, когда мы разговаривали по телефону, обдало меня теплой волной, отозвалась душа ответной нежностью и волнением. Ночь, ветви желтой акации у самого стекла машины, Аня, сидящая рядом, спящий город — это казалось впрямь волшебством, сказкой, у которой нет конца, пробуждалось потаенное чувство то ли радости, то ли тревоги. Хотелось поцеловать Аню, сказать, как она хороша, наверное, она ответила бы взаимностью. Но я сдержался из боязни испортить ненароком красоту, свести все к обыденности.

Лифт был отключен, мы поднялись по лестнице на четвертый этаж. Аня открыла дверь квартиры, пропустила меня вперед. В темноте я обнял ее, она прижалась головой к моей груди.

— Будь как дома, — сказала, отстраняясь и щелкнув выключателем. — Раздевайся и проходи.

Однокомнатная квартира, тесно заставленная мебелью, блестела чистотой. Не то что мое бунгало с разбросанными по спинкам стульев сорочками, штанами, со спортинвентарем в углу — гантели, эспандер, большой валун, его я притащил и использую вместо гирь. У Ани царил порядок. Дисгармонию вносил ковер во всю стену над кроватью — не столько для красоты, как я догадался, сколько для защиты от шума за стеной. Подумал так потому, что сам страдаю от криков и брани соседей, нередко ухожу на кухню. Уважаемые строители в спешке да погоней за удешевление зданий о шумоизоляции не думают: поставили бетонные перекрытия, заделали кое-как швы, настелили на бетон паркет или линолеум — готово. Подо мной живет полковничиха, вдова. Вдруг среди ночи позвонила: скрип моей софы ей уснуть мешает.

В углу на журнальном столике — пишущая машинка, стопка отпечатанных страниц, начатая пачка сигарет «Мальборо».

— Сама строчу на машинке, — сказала Аня, появившись с подносом. — Учусь, как ты уже слышал от Тоси, в аспирантуре. Оставлена сразу после университета. Я филолог, Андрюша, изучаю советскую литературу… Квартира, машина — на деньги мамы. Своим трудом ничего пока не успела заработать… — Она говорила и расставляла на столе чашки, сахарницу, сливочник, корзинку с печеньем. — Тема моей диссертации — «Военная проза Константина Воробьева».

— Автора романов «Убиты под Москвой», «…И всему роду твоему»?

— Верно! Ты читал? Кажется, удачно выбрала тему. Обнаружила в архивах неопубликованную повесть «Это мы, господи!..» и письма Шолохова.

— Удача…

— В том-то и дело! Повесть сорок годочков пролежала в архиве «Нового мира», ее считали утраченной. Теперь опубликована журналом «Наш современник» и вышла отдельной книгой. А письма Шолохова… Мой профессиональный секрет. Тебе скажу, ты из другого мира, не перехватишь. Воробьев обращался к Шолохову за помощью сразу после войны, в трудную пору жизни, когда журналы и издательства отказывались печатать его. Шолохов, представь, откликнулся. Послушай, как он ответил… — Она загорелась, коснувшись близкого ей дела, сразу позабыла обо всем остальном. Отыскала нужную страницу: — Вот… «Рукопись можно напечатать… Нечего греха таить, есть у Вас и натурализм, и другие „смертные“ грехи… Но у кого из начинающих на первых порах было это самое проклятое умение и у кого из них не было „смертных грехов“…»

На кухне зашипело, поплыл аромат кофе.

— Ой, убежал!..

Аня бросила страницу и поспешила на кухню. Появилась с медным кофейником на длинной деревянной ручке.

— На две чашки и осталось. Пожелаешь — заварю снова.

Мы пили густой ароматный кофе, болтали о разном. Пора было и честь знать, а я медлил, оттягивал свой уход. Вернее, мы оба отодвигали и отодвигали незаметно момент прощания. Допил кофе и отставил чашку, коснувшись рукой руки Ани. Она как раз потянулась за печеньем. Рука ее дрогнула и замерла, горячая-горячая.

— Можно еще кофе? — попросил я, не представляя себе, чем завершится наш разговор. — Допью — и домой…

И осталось для сближения — дотянуться до Ани, обнять ее за плечи… С тайной уверенностью полагал, что она не отстранится, ответит на мое чувство взаимностью. Но я не решался, что-то удерживало. Боялся показаться грубым, нарушить то тайно сокрытое, что обжигало, накатывалось сладким туманом, но могло растаять от малейшей неосторожности. И в этом волнении я выглядел, как мне думалось, бестолковым: и уйти уже неудобно, и сидеть дольше некуда.

— У тебя семеро по лавкам? — спросила Аня с улыбкой, глядя сердечно.

— Да нет…

— Тогда побудь со мной. Такси сейчас на любой стоянке паркуются.

Время текло незаметно, на окнах уже проступала рассветная синь. Я не уходил, может, еще потому, что Ане, как мне показалось, интересно со мной, ей тоже не хотелось, чтобы я покинул ее дом и квартира опустела, опостылела, когда хочется бежать куда глаза глядят, лишь бы не сидеть в одиночестве. Аня рассказывала небылицы, посмеивалась, но скрытое волнение прорывалось и выдавало ее напряжение.

— Пора мне, — сказал я наконец решительно, намереваясь попрощаться по-рыцарски. — Ты устала за день…

— Куда поедешь в такую рань? Оставайся у меня…

Вышла из комнаты и появилась вскоре в домашнем халатике, волосы распущены по плечам. Молчала она, молчал и я. Аня достала из нижнего ящика шкафа простыни и принялась перестилать постель.

— Можешь принять ванну… — сказала по-домашнему буднично, словно я жил здесь всегда.

Послушался и долго плескался под душем, оттягивая время, старался успокоиться. Когда вышел, Аня уже убрала со стола посуду.

— Ложись. Я лишь чашки ополосну.

Она ушла, а я опустился в кресло и сидел в растерянности и волнении. Несколько обескураживал поступок Ани, она не противилась моему присутствию. И тем самым обезоруживала, выбивала почву из-под ног, перехватывала инициативу. «С другой стороны, — думал я, — она самостоятельная женщина, без предрассудков. Почему должна лукавить, играть? Уж не испугался ли я?»

Появилась Аня, несколько удивилась, застав меня на прежнем месте.

— Ты не ложишься, Андрюша?

И от этого «Андрюша» сердце у меня оборвалось и покатилось. Аня расправила большое теплое одеяло, откинула угол и как бы замерла.

— Знаешь… — сказала вдруг несколько раздраженно, — я не привыкла к этим… сентиментальностям. Либо оставайся, либо…

Она сбросила халатик и стояла ко мне спиной обнаженная…

Мы, мужчины, иногда жаждем быстрой победы, но эта принесла растерянность. Лежал в постели с красивой женщиной и не мог понять происшедшего: то ли уступила мне она со скуки, то ли пожалела. Так представлялось, во всяком случае. А как думать иначе, если Аня после нашей близости тут же уснула, положив ладошку под щеку. В утренних сумерках она казалась еще прекраснее — густые волосы струились по подушке, затеняя обнаженное плечо. Сколько приходилось слышать осуждающих нареканий в наш, мужчин, огород: мол, добился своего, повернулся к стене и захрапел. Ни поцеловать, ни ласковым словом обмолвиться. Но спала безмятежно и глубоко женщина, а от меня сон уходил. Не я, а она, Аня, заманив к себе, ловко разыграла, продумав все и оценив, предвидя исход, а добившись, успокоилась, выкинула меня из сердца.

Подавленный, не знал, что предпринять. Хотелось коснуться ее губ, но Аня дышала ровно и спокойно, как дышит ребенок, и я боялся тревожить ее, боялся выглядеть смешным и наивным.

Порывался встать, одеться и уйти, но что-то удерживало. То ли великодушие, то ли мужское самолюбие. Уйти — значит, расписаться в слабости, в чем-то признать себя ниже женщины. Выходит, не ты, а она одержала верх, обошлась с тобой как с мальчишкой, поиграла в кошки-мышки и забыла. Не верилось в ее безразличие — вела себя со мной как будто искренне, выказывала ласку и нежность бессвязным шепотом, волнением, горячностью. Или и с другими такая?

Разбудить немедленно, сказать, что думаю о ней, и хлопнуть раз и навсегда дверью. Может, подобное и сходило с рук, на сей раз не на того напала. Надо проучить избалованную и зазнавшуюся, поставить на место, чтоб запомнила, осознала наконец, что не все падки на клубничку, есть и такие, кто выше всего ценит в женщине чистоту, скромность, внутреннюю сущность…

Сон под конец все же сморил меня, и я словно провалился в бездну. Проснулся поздно, благо воскресенье, спешить на работу не надо. Ани рядом со мной не было, остался лишь тонкий запах ее духов. На кухне шумела вода, доносилось пение, по комнате плыл аромат яблочного варенья.

Припомнил приключившееся в этом доме, никак не мог представить, как посмотрим друг другу в глаза. Стало стыдно, первый раз встретился с женщиной и не устоял перед ней, забрался в постель. Ей простительно, толкнуло одиночество, наверное, опостылевшая тишь квартиры, тоска по мужской ласке, но я…

Пение на кухне прекратилось, дверь распахнулась, и в комнату заглянула Аня — в халатике, волосы повязаны красной косынкой.

— Проснулся, милый? — сказала, и глаза ее просияли. — Здравствуй!

Она опустилась возле кровати на колени, поцеловала меня раз и второй.