Изверг Род

Шесть

Дедушка, а следом мать вбегают в гостиную на призывный бабулин вопль. Они замирают, с отвращением принюхиваясь, потрясенные и оглушенные градом злобных бабулиных проклятий, божбы, молитв и угроз. Род стоит в углу, отчасти спрятавшись за креслом, накрытым, как обычно, белой простыней. Краем глаза он видит в окно крыши и задворки нормального, безмятежного мира.

Бабуля орет, что все они, все они, — и дегенерат Род, в первую очередь, — все они будут только рады, когда она, окоченевшая, ляжет в нищенскую общую могилу, да приходилось ли какой женщине, что желает лишь быть добросердечной, испытывать подобные мучения? Обезумев, она хватается за свой грязный халат и задирает его, целиком открывая заношенные дырявые чулки, скатанные и почти кокетливо подвязанные над острыми коленями. Она точно закончит дни свои в богадельне, стонет бабуля, и это с ее слабыми легкими, больным сердцем и кровью, которая, как водица, жидкая, да, но пусть ей лучше до благословенного вечного покоя станет приютом богадельня с жалкими, безграмотными болтливыми венгерами и итальяшками, чем собственная бабулина семья. Бабуля быстро подходит к Роду и отвешивает ему затрещину — ладонью сначала, потом тыльной стороной ладони. Мать протестует: незачем бить Рода по лицу, и неважно, что он натворил, все можно убрать, и она это сделает сама. Бабуля окидывает мать презрительным взглядом и спрашивает, не может ли та любезно сообщить им всем, когда она, с этими ее разговорами о том, что нужно делать, принесла в дом хотя бы грош. В окне Род видит, как кто-то запускает с крыши воздушного змея. Щеки у Рода горят, в голове звенит и шумит. Интересно, сможет ли воздушный змей стащить с крыши того сукиного сына.

Бабуля втягивает носом воздух, на лбу у нее — бусинки пота, она ломает руки, и неожиданно кричит матери, чтобы та принюхалась к этому отвратительному, мерзкому запаху, во имя Иисуса Христа, как это вообще может быть, чтобы тупая, неотесанная женщина так отстала от жизни, что не может учуять разврат! Бабуля напоминает ей и дедушке, который предпочел бы дослушать матч «Доджеров» Бостоном, что веру католических мучеников испытывали отвратительными запахами и зловонием, да, хорошо известный факт из истории церкви, но бабуля клянется всем святым семейством, что ни один из тех запахов не сравнился бы с вонью в этой комнате! Бабуля крестится.

На полу посреди гостиной — огромная пестрая лужа блевотины, примерно в футе от нее — такая же лужа, еще больше. Кусочки полуперева-ренной пищи беспорядочными брызгами разлетелись от луж во все стороны, испещряют мебель, торшер, подоконник, три стены из четырех и даже потолок. Они влажно блестят в лучах дневного солнца.

Бабуля устало говорит, что в Рода сам дьявол вселился. Прижав руку к сердцу, она утверждает, что чувствует, как тварь разглядывает ее глазами Рода. Он не кретин. Эти глаза хотят видеть ее мертвой в гробу; она прибавляет, что все они были бы только рады ее смерти, рады ее похоронить, и если все так и будет продолжаться, то похоронят ее на кладбище для бродяг. Чего Род с матерью добиваются? Пользуются ее великодушием, чтобы выжить из дома и лишить домашнего очага! Или, может, они станут несчастливы, когда она умрет, бог знает, им ведь тогда некого будет терзать? При мысли о своей неблагодарной роли бабуля свирепо хватает Рода за волосы и исступленно трясет.

Мать истошно вопит, чтобы бабуля перестала так делать, остановилась, прекратила, что она сама проследит за мальчиком, и он все уберет, что любому может стать плохо, что он всего лишь маленький мальчик. Род ощущает, что кожа на голове будто вся горит, и одну ужасную секунду ему кажется, что он снова сблюет — теперь на бабулю.

Рода вывернуло, когда бабуля сказала, что овсянку на завтрак, кислую и почему-то комковатую, она улучшила, добавив в нее остатки кольраби — порубила кольраби на мелкие кусочки и отправила в кастрюлю. Узнав об этом, Род встал из-за стола и прошел в столовую. Он рыгнул, шагнул в запретную гостиную, мозги заволокла темная пелена, и в гостиной он чудовищно сблевал, дрожа и трепеща от ужаса и радости.

Бабуля грузно опускается на кушетку, бормоча, что лишь человек с греховной насквозь душонкой не пойдет в ванную, если дурно себя почувствует, только изверг рода человеческого и негодяй, тощий коротышка, появившийся на свет от неблагодарной потаскухи и никчемного неотесанного ублюдка и алкаша! Она вздыхает и закатывает глаза. Любой другой человек с полным на то основанием решил бы, что с бабулей вот-вот приключится удар или обморок, за исключением Рода, который прекрасно разбирается в тончайших оттенках ее повадок. Он знает: бабуля настороже и опасна, как всегда. Род просит присутствующих дать ему веник и ведро, бабуля при этом великолепно всхлипывает. Дедушка в отчаянии заламывает руки, но больше ничего не предпринимает. Мать тянется к Роду. Бабуля шепчет, будто сама себе, что и не думала дожить до того горького дня, когда ни у кого не найдется и доброго слова, чтобы облегчить ее боль. Она опять всхлипывает, щурится.