В лабиринте противоречий

Вот Сталин приводит отрывок из письма Троцкого к Орджоникидзе. Это было написано в июле 27-го года. А как попало к Сталину это письмо?

Там говорилось, что "политическая линия невежественных и бессовестных шпаргальщиков должна быть выметена, как мусор".

"Невежественные и бессовестные шпаргальщики" — это о Сталине и его приверженцах!

"Если враг подойдет к стенам Кремля километров на восемьдесят, — говорил Сталин, — тогда Троцкий постарается сначала свергнуть нынешнее правительство, а потом взяться за оборону. И если это удастся сделать, то это, по его мнению, и будет настоящей обороной СССР. А чтобы сделать это, Троцкий постарается предварительно "вымести" этот "мусор", т. е. правительство, "в интересах победы рабочего государства".

По-своему Сталин умен и талантлив. Как блестяще, с какой убийственной иронией он парировал опаснейшие обвинения в свой адрес: "Нет, любезнейший Троцкий, уж лучше бы вам не говорить о "выметании мусора". Лучше бы не говорить, т. к. слова эти заразительны. Если большинство "заразится" от вас методом выметания мусора, то я не знаю, хорошо ли это будет для оппозиции. А ведь это не исключено, что большинство ЦК может "заразиться" таким методом и "выметет" кое-кого".

А что ему оставалось делать? Ведь оппозиция уже не признавала партийных решений, поскольку рассматривала их как решения "фракции Сталина".

Сталин говорил: "Идя на подготовку обороны, мы должны создать железную дисциплину в нашей партии".

И создали постепенно… В каждом доме, в коммуналках, в любых учреждениях — тайные осведомители. Соответствующие органы располагали информацией обо всем, обо всех. Да кто мог потом противостоять? Вся мощь государства, ловко собранная в один беспощадный кулак, обрушится на голову безумца. Страшные, мучительные пытки. И при этом оболгут, опорочат! Все так ловко засекречено. Без всех этих ухищрений вряд ли бы он удержался у власти тридцать лет.

Вот как все получилось взамен счастливой жизни, которую надеялись создать, "когда шли к Октябрю". До нее было дальше, чем когда-либо, хотя Сталин и обещал ее через десять-двадцать лет. "Режим, установившийся внутри партии, — говорилось еще в 1923 году в "Заявлении 46-ти", — совершенно нестерпим".

Даша слышала, что на каком-то заседании Троцкий сказал Сталину беспощадные слова: "Вы могильщик революции!".

Она опять потянулась к письму Ленина: "Тов. Сталин сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью". Троцкий"…самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела… Бухарин — ценнейший и крупнейший теоретик партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским. В нем есть нечто схоластическое… Пятаков слишком увлекается администраторством, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе. Предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина…"

Прочитав, Даша долго сидела над этим письмом, словно затормозившись. Да, никому нельзя было доверить необъятную власть.

Опять жаркий душный день. Сейчас бы к морю. Устала, надо с этим кончать! Даже телевизор перестала смотреть.

И опять она увлеченно и торопливо перелистывала 10-й том.

"Говорят об арестах исключенных из партии дезорганизаторов, ведущих антисоветскую работу. Да, мы их арестовываем и будем арестовывать, если они не перестанут подкапываться под партию и Советскую власть".

Но Сталин все еще осторожен. Разжигая страсти, он делает вид, что лишь уступает другим участникам пленума: "Меня ругали некоторые члены Пленума за мягкость в отношении Троцкого и Зиновьева…".

Наконец, Х съезд ВКП(б). Декабрь 1927 года. Проценты выработки чугуна, стали. Небывалый темп развития социалистической промышленности, не соответствующий темпу развития сельского хозяйства.

Где выход? Забрать в руки сельское хозяйство. Мелкие и распыленные крестьянские хозяйства объединить в колхозы. Теперь он может единолично распоряжаться всей страной. Оппозиция уже изолирована, окружена, Зиновьев и Троцкий исключены из партии.

Он с удовольствием бьет лежачих: "Лживая… фарисейская… шулерская… мошенническая… меньшевистское грехопадение…".

Можно составить особый словарь на материале его выступления — словарь оскорблений.

11. ЗАСТОЛЬЕ

Гуляя на другой день по микрорайону, Даша позвонила из автомата, и оказалось, что родители дома, вернулись на несколько дней с дачи и у них проездом остановился папин фронтовой друг с женой. Даша тут же отправилась их навестить.

А заодно взять денег на плащ. Соседка по этажу, работающая кассиршей в универмаге, обещала достать, с переплатой, конечно.

У родителей Даша застала гостей — отставного подполковника с женой. Друзья лет двадцать не виделись.

В глубине комнаты параллельно книжным полкам был накрыт продолговатый стол, торцом обращенный к окну. Во главе стола у окна сидел отец Даши — небольшого роста, седой, худощавый, в весе петуха, как он иногда говорил. Для своих друзей он до старости оставался тем же Володькой, каким был в училище перед войной. Та же шумная простецкая экспансивность и ребячливость до седых волос.

Мать внесла из кухни горячие пельмени.

Наиболее дорогим воспоминанием родителей был провинциальный предвоенный городок, где по воскресным дням у одной из соучениц собиралась компания военных курсантов и местных школьниц.

На столе красовались водка и коньяк. Не посольская водка, не французский коньяк… Девчонки бы это сразу про себя отметили. (Родители Даши всегда были простоваты).

"Бедные мои, милые…". Она их любила и почему-то жалела. Хотя жить больше нравилось отдельно: взаимопонимания не хватает.

Застолье в разгаре. Даше тоже налили рюмку. Она отпила глоток и набросилась на еду.

Тем временем, жена подполковника, толстуха с замашками ответственного работника, описывала посещение Третьяковки.

— Простояли полтора часа на жаре, — словно осуждая кого-то нерадивого, так плохо все организовавшего, говорила гостья, — на солнцепеке! Ну еле живые добрались у ту Третьяковку.

— Сила! — пьяно возгласил Дашин отец. Покрасневшее худенькое лицо его ослепительно сияло. — Третьяковка — сила!

— Все портреты, портреты, — с сомнением возразила солидная гостья. — Эрмитаж как-то лучше запоминается. — И поучающим тоном добавила: — Если бы продавали описание, чтобы сначала ознакомиться, тогда бы усваивалось лучше. А так… прошли по залам — ничего не запомнили.

— Вы педагог? — спросила Даша.

— И педагог и не педагог, — важно улыбнулась гостья, обнажив металлическую переднюю челюсть. — Я работаю в районе

— Тоже педагог! Начинающий! — указал на Дашу отец.

— В Москве легче, — сказала гостья. — А у нас… Методической литературы не хватает.

— А где вы живете? — поинтересовалась Даша.

— В… крае. — Толстуха назвала небольшой районный центр.

Между тем у мужчин выявились уже проблемы острые. Гость, критически настроенный в духе времени, осуждал современные порядки, вернее беспорядки:

— Ну выбрали с нашего завода слесаря в Верховный Совет. И что он там скажет? Как будет решать вопросы? Он свой станок знает. И пол-литра. А куда вести государство, чтобы этих безобразий не было, — как он будет обсуждать? Ему речь напишут — и все. И проголосует, и мы за него проголосуем. Какие это выборы!

— Ну, ты даешь! — восхищенно провозгласил Дашин отец, бурный сангвиник.

— Какие это выборы? — не унимался вольнодумствующий гость. — Выбор — это когда я выбираю того или этого, или одного из нескольких. А так — это не выбор.

Чувствовалось, он гордится вольнодумством и самостоятельностью, хотя высказываться позволял себе лишь в кругу друзей. "При Сталине бы не пискнул", — подумала Даша.

Если вместо завода сдали один цех и отрапортовали, — продолжал он обличать порядки, — так завод не выполняет план, а тоже в срок рапортует. И так оно идет. Никому ни до чего нет дела: все равно не верят, что будет толк. Потому и усилия не хотят затрачивать. Потребляем больше, чем производим.

— Котел большой… — грубовато заметила Дашина мать. — А что будет, когда выхлебают? — И сама ответила: — Как всегда… лопухи будут страдать.

— У нас сейчас учителя, — с чувством превосходства над учителями сказала гостья, — ничем не интересуются. Только бы заработать. Мы поехали в отпуск, так все удивлялись: а зачем? Ничего им не надо. Набирают побольше уроков и дуют по учебникам. Так трудно с ними проводить работу, вы не представляете. Ничем не интересуются! — От коллег-учителей она перешла к более масштабным проблемам: — Мы за отпуск проехали многие места — магазины пустые.

— Тесно стало, — возгласил Дашин отец. — Народу много развелось!

— И как-то все дорожает, — сказала мать. — Потихоньку! Вроде ничего себе не позволяем, а деньги утекают. Его пенсия и моя, если по-старому, так это большие деньги.

— Что вы! Ничего не большие! У нас вы бы посмотрели. Берут, например, из колхоза домой выращивать цыплят. В колхозе они передохнут и никому дела нет, а так берут цыплят — сдают курицу.

— Зато хоть не передохнут! — воскликнула Даша. — Может быть, это и есть хоть какой-то выход?

— Так зерно же воруют на корм! И за несколько месяцев по пять тысяч в карман кладут.

Дашины родители, да и сама Даша поражены были таким размахом.

— Во дают! — вскричал отец. — Мамуля! Поедем на заработки!

— Сиди! — с живостью школьной девчонки ответила мать. — У тебя они передохнут, еще доплачивать будешь.

— Я за ними даже не гонюся! Что вы! — говорила гостья, — а учителя наши на них глядят и тоже ищут приработка. Часов нахватают через силу… Какие тут интересы! Кроме материальных — ничего.

— Всюду сейчас все за деньги делается или по блату, — поддакнул ее муж. — Люди поумнели, хотят все иметь. Потребляем больше, чем производим.

— Намаялись, — заметила Дашина мать. — А сейчас расслабились. Не так уже боятся, как при Сталине.

— Помогаем всему миру, — добавил подполковник: непонятно было, одобряет он это или осуждает. — И вооружаться приходится, нельзя отставать.

— Пусть лошадь думает, у нее голова большая! — объявил Владимир Иванович, наливая себе и другу.

— А я тебе скажу, Володя, — с пьяной доверительностью наклонился к нему подполковник — раньше был порядок. После войны за короткий срок города отстроили, хозяйство восстановили. И жизнь становилась лучше! Все время снижались цены, хоть не намного. И все радовались. А теперь одних потерь… Все воруют. Хотят — выходят на работу, не хотят — не выходят. Если запой — так не выходят. Хулиганство, взятки! При Сталине так бы не посмели.

— Ну так что бы ты предложил, если бы тебя спросили?

— Нужен Сталин, новый Сталин! — отвечал подвыпивший гость.

— Ну как же так! — возмутилась Даша. — Ведь какой ценой достигался такой порядок! Аресты, страх…