Путешествие в Русскую Америку. Рассказы о судьбах эмиграции

Еще одна, рыхлая, полная, женщина целыми днями лежит на газетах на 69-й улице, привалившись спиной к стене дорогого ресторана. Она в некоторой степени знаменитость, о ней писали газеты. Ее пытались увезти в ночлежку, давали комнатку, но нет! Она хочет жить только в своем бывшем районе, а в бывшем так дорого, что никто не может ей помочь. Здорова ли она? Очевидно, не совсем, но факт остается фактом, уезжать она не хочет и милостыню не принимает: какие-то свои маленькие деньги у нее есть.

…Все это наши соседи, часть нашего, как здесь говорят, «комьюнити», то есть сообщества, которое разделено как бы на три мира.

Мир новых, блестящих стеклом и бетоном небоскребов.

Мир четырех-пятиэтажных домов.

И мир бездомных.

Мы с нашей соседкой по месту жительства принадлежим к разным мирам, и именно это обстоятельство она и подчеркивает.

— Да кто в вашем доме-то живет? — говорит Зинаида Михайловна. — Одни богачи. А на лица их поглядите? Вылитые жулики.

«Жулики». Это у нее классовая горечь, но то, что не бедные, — это точно. Люди среднего достатка в таких домах поселиться не могут.

Сорок этажей. На крыше — смотровая площадка, откуда открывается вид на весь город. На специальных треножниках в прорезях заградительной стены стоят мощные бинокли. В них можно разглядеть и соседние улицы, и далекий серый Гудзон, и корабли, которые плывут по реке. С другой стороны через нашу реку виден остров Рузвельт-Айленд, куда жители добираются на подвесном красном трамвайчике. С третьей — голубоватый, подсвеченный к вечеру солнцем, сверкающий разлив Ист-ривер и мосты, мосты, синий, бурый, красный… По ним днем и ночью несутся машины, многие из них в сторону аэропортов Кеннеди и Ла Гардиа. На крыше стоят зеленые бочки с деревьями и вазоны с цветами. Цветы каждую неделю меняют. Еще на крыше есть специальный зал для банкетов, мягкие кресла, удобные деревянные столы. Собственно, банкетных залов два — открытый с видом на реку и закрытый — на случай дождя.

А внизу, на первом этаже, — бассейн олимпийских размеров, баня, сауна, комната с кварцевыми лампами, зал для гимнастических снарядов — «джентльменский набор» каждого нового небоскреба. За все это надо платить, и немалые деньги. Люди, живущие в таких домах, платят. Они берегут здоровье.

Еще на первом этаже есть зал, где стоят стиральные машины. Стирка в этом доме — дорогое удовольствие. Гораздо дороже, чем в среднём в городе. Есть в доме и химчистка, где чистят одежду в течение суток.

…В нашем доме живет много международных чиновников. За жилье платят, как правило, их компании. Снимает в этом доме квартиры и советская миссия при ООН. Именно она и порекомендовала нам этот дом. Живет в доме и много просто скучающих людей, чаще всего приезжих.

Сороковой этаж занимает сын нефтяного магната из Техаса. Маленького роста, смуглый, необыкновенно толстый, он живет один. Каждое утро, заспанный, с заплывшим лицом, он выгуливает возле дома свору черных собак разнообразных пород. Наряд — майка, шорты, шлепанцы. Зимой на майку накидывается коротенькая, необъятной ширины дубленка, шорты и шлепанцы при этом остаются. Каждый вечер техасец принимает гостей — это худые, как спички, блондинки, прибывающие одна за другой в великом множестве. Блондинки приезжают на дорогих машинах, портье достают из их багажников корзины с вином и фруктами, на грузовом лифте отправляют на сороковой этаж. Каждый день под самым небом идет гульба.

Парень из Техаса доброжелательный и разговорчивый. Делать ему абсолютно нечего. Он часами стоит на солнышке возле подъезда, почесывает голый живот, болтает со швейцарами, задирает разговорами проходящих жильцов, кое-кого (из тех, кто ему приглянулся) ' настойчиво приглашает в гости.

Но техасец скорее исключение из всеобщего правила. Так же как исключение и живущие в доме иностранцы.

Иностранцы — англичане, французы и мы, советские, — здороваются друг с другом, бывают друг у друга в гостях. Мы из Европы. Так или иначе мы закинуты в чужой мир, в иную цивилизацию. Мы узнаем друг друга издали — по походке, манерам, по неторопливому разговору. Словом, живя каждый очень обособленно, мы все же в какой-то степени держимся друг за друга. И когда однажды наш сосед, молодой англичанин, устраивает прием по случаю приезда своей матери из Лондона, мы все дружно смеемся: среди многочисленных гостей не оказалось ни одного американца. И случилось это совершенно непреднамеренно. Сосед сам удивился, обнаружив столь странное обстоятельство. Но понять его можно.

…Летит лифт, попискивая на каждом проносящемся этаже, отщелкивая их на электронном табло над дверью, входят и выходят люди. Все друг друга давно знают, но никто не раскланивается. Отношения в нашем доме сугубо обезличенные. Каждый входящий — словно еще одна стенка. Тебя просто не видят, как говорится, в упор.

Может быть, это просто законы Большого Города, где всем некогда, все куда-то спешат?

По утрам, когда битком набитый лифт летит вниз, почти у всех в одной руке атташе-кейс, в другой — кружка с кофе и сэндвич. Завтракать люди предпочитают по пути на работу.

Вообще-то наш дом, заселенный всего лет пять назад, уже устарел: по нынешним теориям нью-йоркских градостроителей дома человеку куховарить некогда и незачем. Поэтому в самых последних небоскребах уже встроены краны с кипятком: нажал, плеснул в кружку кипятка, кинул ложку растворимого кофе, добавил молока и понесся на работу — ни одной секунды промедления. А вечером, когда времени побольше, можно позвонить в соседний ресторанчик, заказать еду — ее привезет мальчишка на велосипеде. Можно зайти по пути с работы в супермаркет, купить то, что нужно. Все купленное вскоре привезут уже на более вместительной тележке…

Такую жизнь, в сущности очень удобную для обеспеченного делового человека, предлагает своему жителю современный город Нью-Йорк.

Но в небольших домах (если это не особняки) — совсем другая жизнь, и живут там совсем другие люди. И нет там никаких лифтов, нет «деска», где стоят телевизоры и контролируют, кто вошел, нет охранников, которые каждые три часа с оружием в руках обходят этажи (как это было вначале в нашем доме). Нет и никаких мусоропроводов. На улице возле каждого нормального дома существует площадка, на стене над ней написано: «Место для мусора». Туда, прямо на тротуар, выносят свой мусор в стандартных черных мешках большинство жителей города. Горы аккуратно сложенного мусора — отличительная черта Нью-Йорка.

— На нашей улице, слава тебе господи, небоскребов пока нет, — говорит Зинаида Михайловна. — А то только начни — быстро все снесут! Какая у вас была улица, ваш кусок я имею в виду! Тихая, красивая, загляденье просто! Вся плющом увита, в конце набережная, зайти туда было приятно, постоять, воздухом подышать. И люди какие жили, нормальные… А теперь? Как псы накинулись! Рвут на части! О вашем хозяине даже в газетах писали. Обещал нам парк вдоль набережной Ист-ривер насадить. Ведь не набережная — срам, одна пылища. Слово городу дал, в благодарность, что здесь строить разрешили. А сам? Да плевать им на людей, кто здесь небоскребами занимается. Преступники они, жулье, только за руку их никто не хватает. Заплатил городу штраф два миллиона — и все довольны. И никакого парка. Штраф ему дешевле. Слыхали об этом?

— Слыхал. В газетах читал.

— Вам газеты, а у меня мечта была, буду, думала, на старости лет у реки под деревьями сидеть, глядеть, как баржи мимо проплывают, Днепр вспоминать. Как же, с ними помечтаешь! Сдохнешь, прежде чем справедливость наведут.

— Зинаида Михайловна, так где вы все же живете на 73-й улице?

— Не скажу, рядом живу, окна ваши вижу.

Я прикидываю. Все ясно. Конечно, это маленький квартал между Йорк и 1-й авеню. Ведь на углу Первой есть свой газетный киоск, свой индиец продает там газеты. Скорей всего это даже та самая сторона квартала, где живет наш знакомый чех. Да, скорее всего так.

Чех — высокий пузатый старик с удивительно благостным выражением лица. Весь день он проводит на улице, где с нами и познакомился. Он одинок. У него есть только черный кот. Кот огромный, старый, солидный и ходит за своим хозяином по пятам. Чех живет на первом этаже. Обычно он стоит у окна своей квартиры и беседует с котом (если нет других собеседников). Кот сидит на подоконнике, монументально возвышаясь над цветущими красными геранями. Но едва хозяин делает хоть шаг в сторону, как кот, пружиня, перемахивает через герани на тротуар, трется у его ног и отправляется вослед. Иногда они вместе переходят улицу. Булгаковская сцена, когда они шествуют рядом!..

С чехом мы всегда останавливаемся поговорить. Он священник, родился и прожил всю жизнь в Нью-Йорке, сейчас на пенсии, но каждое воскресенье ездит в Квинс на воскресную службу в свою церковь. Еще наш знакомый — большой гурман. Мы часто встречаем его в окрестных ресторанчиках и в знаменитой кондитерской на 86-й улице, которая славится своей пекарней. Чех заглатывает пирожки с фруктами.

…Чехов в нашей округе много. Рядом угол 74-й Йорк-авеню, церковь Яна Гуса. Угол 72-й и Йорк — тоже чешская церковь. А еще есть и третья — на 1-й авеню и 68-й, величественная, с большим куском земли. Тут же чешские деликатески и магазины, где торгуют колбасками, кнедликами, есть и ресторанчик чешский, и сувенирная лавка. Там продаются товары из Чехословакии.

В конце семидесятых улиц — царство венгров. Венгерские магазины, колбасный (называется он почему-то «Володя»), дорогой ресторан, дома, где живут в основном венгры.

В начале восьмидесятых улиц появляются немецкие названия. В витринах висят окорока и копченые колбасы, гирлянды сосисок. И наконец, на 82-й улице — кульминация, знаменитый деликатесный магазин «Бремен хаус», Бременский дом. Продавщицы говорят там по-немецки, слышится тихая музыка: Моцарт, Бах, Вивальди. Народу там всегда мало, магазин дорогой.

Ну а после немцев начинаются старые русские кварталы. 96-я улица — это адрес многих знаменитых русских фамилий. Достаточно поглядеть в справочную книгу Нью-Йорка — Кочубеи, Трубецкие, Шереметьевы… В этих кварталах давно поселилась послереволюционная русская эмиграция.

96-я улица сегодня — это край «белого» Манхэттена. Дальше начинается испанский Гарлем, дальше и кабельный канал телевидения не проведен: нет желающих платить лишние деньги за дополнительные программы.

Но почему Зинаида Михайловна живет не на «русской» улице, если она всего в двадцати блоках от ее дома? Прежде всего, наверное, это случайность. Работала где-то рядом, сумела снять дешевое жилье… Но, с другой стороны, есть в ее отделенности от русской колонии и своя закономерность. Зинаида Михайловна принадлежит к иной волне эмиграции. Дело не в том, что она приехала сюда на тридцать лет позже. Приезжают и другие, из Бразилии, Аргентины, из Австралии, и если по рождению они принадлежат к русскому дворянству, то и снять квартиру пытаются недалеко от своих. Зинаида Михайловна — чужая. Различные волны русской эмиграции практически не общаются и плохо осведомлены друг о друге. Сильно сомневаюсь, что Зинаида Михайловна знает что-то о жильцах 96-й улицы. И коротает свою жизнь она рядом с чехами, венграми, немцами. Русские рядом, но барьер высок, не перепрыгнешь.