Путешествие в Русскую Америку. Рассказы о судьбах эмиграции

Кстати, вспомнил: наш жизнелюбивый чех тоже нередко заводит разговор о жилье. Он живет в своем доме более полувека, платит гроши. Но что с ним будет, если дом снесут? «В крайнем случае перееду поближе к своей пастве, в Квинс, там подешевле, там я как-нибудь справлюсь, — вздыхает он. — Но здесь меня все знают, и я всех знаю, не хотелось бы отсюда уезжать. Здесь дружное старое землячество. Правда, и у нас становится опасно жить. Вечером ходите только по моей стороне улицы, — предупреждает он нас. — На той стороне в доме напротив поселились какие-то подозрительные субъекты. Меня-то они не тронут, а вот вас… не уверен…»

Конечно, они его не тронут, потому что он свой, а своих по неписаным законам не трогают. Он свой: по нью-йоркской традиции он каждый вечер заседает на крыльце своего дома. Почти на каждом крыльце в старых домах собираются по вечерам большие компании — жильцы окрестных домов. Крыльцо выполняет в Нью-Йорке роль нашей общественной скамейки возле подъезда. Там располагаются на ступеньках люди самых разных возрастов, просто и удобно одетые. Они пьют пиво из банок, коку, пепси, иногда перебрасываются парой фраз.

Это совсем другой мир, мир простых людей. Здесь, приходя с работы, никто никуда не торопится. Здесь никто не заботится специальным образом о своем здоровье. Здешние жители почти не ходят в бассейны, не бегают до и после работы по улицам, как это делают изможденные от рационального питания сухопарые нью-йоркские интеллигенты. Здесь и телевизор-то особенно не смотрят, хотя принято почему-то считать, что все американцы только и делают, что проводят вечера, уткнувшись в телевизор.

Здесь еще живы старые традиции, идущие с незапамятных времен, — посидеть на улице с соседями, поглядеть на тех, кто проходит мимо, подышать воздухом, обменяться новостями…

Помню, в первый мой приезд в 1960 году эти мирные сцены глубоко меня поразили. Уже тогда они казались отголоском давно ушедшей эпохи, исчезающими островками человечности. Но вот прошло почти тридцать лет… Нет, по-прежнему сидят как ни в чем не бывало. Разница только в одном — небоскребы начали бурно теснить эти патриархальные островки. На Манхэттене, по крайней мере на Верхнем Ист-Сайде, где так дорога земля, дни их, по-видимому, сочтены.

…Три мира соседствуют в наших окрестностях, сказал я: жители небоскребов, жильцы опустившихся малоэтажных домов и бездомные. Но есть и четвертый мир. И пятый.

Четвертый — это люди, обслуживающие небоскребы, проводящие здесь — по времени — большую часть жизни. Швейцары, электрики, монтеры, работники гаражей, почтальоны. Зарплата у них мизерная, работа тяжелая, живут все они, как правило, очень далеко. «На Манхэттене могут жить только те, у кого большие деньги, — сказал наш швейцар Чарли, худощавый, интеллигентного вида черноглазый итальянец с большим природным чувством собственного достоинства. Чарли под сорок, жены нет, он часто дежурит по воскресным дням, за которые платят сверхурочные. — Вот в этом доме живет дочка президента авиационной компании «Америкен Эйрлайнз». А так, если за квартиру не платит фирма, кто может себе позволить? Возьмите Джорджа, поглядите на его жизнь…»

Джордж — наш почтальон. Я часто встречаю его на улице. Улыбаясь слабой улыбкой, он катит тяжеленную тележку с почтой. Джордж очень тощий, длиннорукий, в синей фирменной гимнастерке с нашивкой почтового ведомства — стремительным орлом — на груди. Человек он простодушный и общительный. Мы разговариваем, когда он распаковывает свои огромные холщовые мешки в холле. Джордж каждый день непременно что-нибудь сообщает мне о перестройке и гласности. Он внимательно следит за событиями в нашей стране.

— Когда же вы читаете? — спросил я его однажды.

— Сам не понимаю, как успеваю, — ответил он. — Я же на двух работах. С шести утра до шестнадцати тридцати в почтовом ведомстве. Потом еду на Уолл-стрит. Знаете «Всемирный торговый центр»? Там на 110-м этаже есть ресторан «Окно в мир». Там у меня вторая работа, с пяти вечера и до полуночи. Там я работаю помощником повара.

— А сколько часов вы спите?

— Три часа в сутки, с часу ночи до четырех. В четыре вскакиваю, завтракаю и еду в почтовое отделение. Высыпаюсь в воскресенье — сплю целый день.

— Все равно это выше человеческих сил!

— А что поделаешь? На одну зарплату не проживешь. Может, поднакоплю денег, встану на ноги, бизнес какой-нибудь маленький заведу, женюсь. Хотел получить образование, не удалось. Вот и расплачиваюсь.

Я вспомнил рабочего нашего гаража: молодой совсем парень, латиноамериканец, тоже работает на двух работах в двух гаражах. А гаражи в Нью-Йорке — это работа на износ, сплошные выхлопные газы, запах бензина, жара, надо все время ловко выводить и вводить машины на освободившиеся места. Все гаражи в Нью-Йорке не только для постоянных клиентов, но и для желающих с улицы. Есть место — заворачивай, плати за парковку долларов десять — пятнадцать. Дикие деньги! Но уж за такие деньги надо, чтобы все было побыстрее. Вот и крутятся рабочие гаража с утра до поздней ночи. Однажды наш парень исчез, оказалось, попал в автомобильную катастрофу. Через два месяца он появился, бледный, с костылем в руках, нога была еще в гипсе. Но каким-то образом он умудрялся при этом работать. «Выхода нет», — объяснил он мне.

Странное дело, официально в Америке принята сорокачасовая рабочая неделя. На самом деле миллионы людей работают за двоих. Чаще всего это люди неквалифицированные, без образования, их труд очень дешев. На одну зарплату действительно в таких случаях не проживешь.

При этом в стране существует несколько миллионов безработных.

Но в таких городах, как Детройт, например, многие рабочие автомобильных заводов работают нередко все шестьдесят, а не сорок часов в неделю. Это удобно предпринимателям: не надо отчислять лишние деньги в различные профсоюзные фонды. Чем меньше людей работает, тем выгоднее.

А безработные члены профсоюзов ждут своей очереди. Но принимать их на работу? Зачем, если есть люди, готовые работать сверхурочно. Механизм прост и эффективен. Жизнь дорожает, всем нужны деньги.

…И нашим швейцарам, и почтальону, и ребятам из гаража кажется, что трудности у них временные, еще немного и удастся вырваться — еще год, другой, третий. Но часто это не удается. Люди устают, изнашиваются, застревают на своих местах надолго, иногда на всю жизнь.

…Зинаиде Михайловне положено по своему социальному статусу смотреть на этих людей чуть свысока: все они горемыки, неудачники, неумехи. А она все в жизни успела: хоть и работала на бисквитной фабрике, но вовремя обзавелась жильем в приличном месте. Как ни говори, пока что она жительница одного из самых престижных районов города. Аппер Ист-Сайд — наиболее дорогая часть Нью-Йорка.

Все это так — для непосвященных. Но в свою очередь «горемыки» и «неудачники» тоже знают о ней правду. Перекресток улиц, где она живет, — это медленно умирающее, случайно сохранившееся захолустье.

На всех четырех углах 73-й улицы стоят невысокие обветшалые дома. На первых этажах в них расположены дешевые закусочные. Здесь вечно трудно проехать, тут останавливаются большие траки, грузовики, мусорные машины: шоферы покупают себе перекусить. Здесь собирается на ланч рабочий люд. И строители небоскребов в обеденный перерыв тоже приходят сюда: покупают сок, бутерброды, садятся прямо на тротуар, прислоняются к стенам домов, вытягивают ноги — белые, негры, индейцы. Индейцев особенно много, их охотно принимают на верхолазные работы: индейцы не боятся высоты.

Но всего четыре минуты ходьбы вниз по Йорк-авеню, и вот уже перекресток 72-й улицы.

С одной его стороны старый солидный небоскреб, у входа в который вечно бьет фонтан. С другой — старинный дом. За ним наш дом-небоскреб. А на той стороне улицы — госпиталь для престарелых, возле которого утром и днем гуляют по тротуарам немощные люди с сиделками. Кто ходит сам, кого возят в коляске. Напротив госпиталя здание знаменитой лондонской фирмы «Сотбис».

«Сотбис» — это пятый мир, мир, в который практически не вхож ни один из обитателей нашей «коммьюнити». Здесь, прямо под нашими окнами, «Сотбис» проводит свои знаменитые аукционы. Здесь продали недавно картину Ван Гога за три с лишним миллиона долларов.

Здесь Мане, Тулуз-Лотрек, Пикассо — обычный, рядовой товар.

«Сотбис» — серое, вытянутое в глубину квартала неприметное здание — вместилище сокровищ со всего мира, которые постоянно обновляются. Аукционы проводятся раз в месяц, иногда чаще.

Из наших окон сверху многое видно. Видны небольшие статуи, стоящие на подоконниках. Исчезают одни, появляются другие. Видно нам и то, что стоит на тротуаре. А на тротуаре у нас часто выставлен Генри Мур. Америка — богатая страна, и «Сотбис» бойко торгует скульптурами великого англичанина. Они так велики, что в залах не помещаются, и потому так и стоят на улице, дожидаясь покупателей. А вдруг их возьмут да и украдут под покровом ночи? Но нет, вес скульптур огромен, на что, очевидно, и рассчитывает руководство «Сотбис», оставляя их по ночам без присмотра.

Замечает ли Зинаида Михайловна, проходя мимо, скульптуры Генри Мура? По моим наблюдениям, американцы не обращают на них никакого внимания. Полуаб-страктных, абстрактных и всяких других скульптур в городе много. Человеку, не причастному к искусству, в них не разобраться. Замечает ли? А может она вовсе и не проходит мимо? Может, она живет целиком в кругу своего перекрестка? Свой газетный ларек, свой супермаркет (он расположен на 1-й авеню), своя прачечная (как раз рядом с ее домом).

Это ведь тоже миф — что житель Нью-Йорка человек динамичный и легкий на подъем. Настоящий горожанин предпочитает делать покупки только в своей округе. Своя привычная деликатеска, своя парикмахерская, химчистка, свои ресторанчики, пиццерии, свой «Макдональдс», свое отделение банка.

В привычке к «своим» торговым и обслуживающим «точкам» — бережение времени занятого человека. В этом и автоматизм, сберегающий нервную энергию: ни минуты на размышления и поиски, все товары стоят на своих привычных местах, их можно снимать с полок хоть с закрытыми глазами.

Есть в этом и еще один плюс: знакомые продавцы, знающие твои вкусы. Это и удобно и приятно, особенно если человек одинок.

В самом деле, зачем Зинаиде Михайловне ходить на наш перекресток? Пять минут, а совсем чужой мир. Мир черных лимузинов с шоферами, где каждый шофер тоже изрядный барин. В дни аукционов «Сотбис» лимузины буквально закупоривают нашу улицу. Как грузовики и траки мешают проезду на перекрестке 73-й, так черные «лимы», «мерседесы» и «феррари» мешают проезду на углу 72-й. А из лимузинов выходят покупатели-коллекционеры — посланцы иных миров. Это те, кого здесь называют «суперрич» — супербогатые. Они и одеты иначе, совсем не так, как идущая мимо толпа, а толпа состоит из людей вовсе не бедных. И выражение лиц у них какое-то другое. Какое? Отрешенное от этих мостовых, от этой толпы. Можно подумать по неопытности, что это и впрямь великие знатоки и любители живописи, рафинированные ее ценители.

Но состав покупателей разнороден. Большинство стараются по возможности умело вложить деньги. Это во-первых, а во-вторых, здесь к тому же одна из главных в городе ярмарок тщеславия. «Да вот купил вчера картину у «Сотбис». Ах, вы уже читали в газетах?..»