Фонарь на бизань-мачте

— Армада графа д’Аше уже на рейде? — спросила Фелисите.

— Нет, — сказала Гортензия, — но ее ждут со дня на день.

«Ясно теперь, почему он в самый сезон уехал в Порт-Луи, — подумала Фелисите. — Резоны, которые он мне привел, не стоят ломаного гроша. Мне показалось, что просто ему захотелось на несколько дней сменить обстановку, увидеть новые лица. Но я должна была догадаться, что его долгие бдения в „навигационной“, прогулки на каботажных судах то к Тамарену, то к Хмурой скале давали лишь слабый выход неким подспудным чувствам. Непростительно было считать, что мужчина способен по доброте душевной и без сожалений пренебречь своей самой заветной мечтой».

Обернувшись к Гортензии, она заметила, что у той закрыты глаза.

— Ах, сударыня, вы устали, а я вас бессовестно здесь держу… Простите меня.

— Не извиняйтесь. Я ведь привыкла поздно ложиться, и мне так нравится этот тихий вечер… Вы, на мой взгляд, очень мужественно переносите одиночество, — добавила она, — и колебания лейтенанта для меня уже более не загадка.

Сияние луны и мерцающий свет ночника из спальни отбрасывали на ее лицо блуждающие, неверные отблески. «Она красива, — подумала Фелисите. — Еще очень красива, но я не должна ревновать. Не должна. За всю мою жизнь ни одна из тех женщин, которые называли себя моими подругами, ни разу не проявили ко мне такого сочувствия и благородства. Возможно, она это сделала не для меня… Но в конце концов это будет достойная соперница…»

Порыв ветра, донесшийся с открытого моря, прошелестел по саду и вздул кверху розовый аромат.

«Нет, я дура, упрямая дура. Она была моей соперницей, и я не знала об этом. Побежденной оказалась она. И все-таки она здесь…»

Потянувшись, она достала руку Гортензии.

— Я не забуду вашего так незаметно преподанного урока, сударыня, — сказала Фелисите. — Вы помогли мне уразуметь, что мало просто желать человеку счастья, надо еще позволить ему самому стать счастливым.

Не забыла Фелисите и того, что было на следующий день. Освободившись от скованности, она совершенно уверилась, что приняла наилучшее из решений. Когда она, встав на заре и собираясь на перекличку, спустилась в гостиную, то с удивлением обнаружила там свою гостью, уже одетую и готовую ей сопутствовать всюду, куда бы она ни пошла.

— Я хочу провести день настоящей деревенской жительницы, — заявила Гортензия.

Они отправились вместе в поля, где сажали маис. В утреннем, еще не рассеявшемся тумане шли они быстрым шагом, одной рукой слегка приподняв свои длинные пышные юбки, а другой придерживая на плече пока ненужные зонтики. Гортензия иногда нагибалась за полевыми цветами, росшими вдоль откосов тропинки среди кустарников, и собирала из них букет.

— Эти цветы хороши лишь на лоне природы, — заметила Фелисите. — Сорванные, они тотчас же вянут.

— Не желаю быть варваром, — сказала Гортензия, положив свой букет между корнями египетской акации.

Лицо ее оживилось, от быстрой ходьбы на щеках появился румянец. Близорукие, чуть прищуренные глаза придавали ей очень изысканный вид. Когда они обошли плантации, Фелисите еще раз повторила надсмотрщикам свои указания. Рабы рыли ямки, был слышен звон их мотыг о мелкие камешки. В приготовленные мужчинами углубления женщины клали несколько зерен и присыпали их сверху землей.

— Им тут хватит работы на целый день, — сказала Фелисите.

По возвращении они заглянули в кубовую. Вода в чанах, где со вчерашнего вечера мокли листья, стала зеленоватой. С помощью длинных бамбуковых палок рабы взбивали эту воду, которая под воздействием находящихся в листьях ферментов и кислорода воздуха постепенно меняла окраску и делалась темно-синей.

— Потом краситель осядет на дно, — объясняла Фелисите, — и придется ждать, пока испарится вода. А тогда останется только разрезать сухое индиго на куски и подготовить его к отправке.

— Прибыль от этого ощутима? — спросила Гортензия.

— Не знаю, мы еще только пробуем. Идем ощупью. Каждый год раскорчевываем несколько арпанов. Эта работа требует большого терпения. Но ведь малейший успех, он подхлестывает. Вы и представить себе не можете, как увлекательна эта борьба с природой! Надо будет вам показать и наши градирни.

Ей доставляло радость вызывать у Гортензии восхищение их безустанной деятельностью. Но она говорила без самохвальства и лишь потому, что ее новоявленная подруга могла по достоинству оценить эту гордость труженика.

— Я все хочу посмотреть, — сказала Гортензия.

Закрыв зонтик, она оперлась на него, как на трость, и с улыбкой взглянула на молодую женщину «Что она думает обо мне? — задавалась вопросом Фелисите. — Не хотелось бы, чтобы она приравняла меня к тем безмозглым куклам, которых так много у нас в колонии».

Они не спеша направились к Белому Замку. Первые плантации хлопка были уже в цвету, и среди зелени листьев виднелось множество желтых венчиков.

— Нам скоро понадобятся новые амбары, — сказала Фелисите, — и еще специальное приспособление для упаковки хлопка. Что-то вроде пресса, чтобы уминать его поплотнее. Придется заняться этим… самой.

Они продолжали идти, какое-то время не разговаривая. Солнце палило уже изрядно, а ветер был слишком слаб и не приносил прохлады. Гортензия обмахивалась листком латании, Фелисите откинула с головы свою соломенную шляпку. Войдя в ворота хозяйственных служб, они спустились на главную — от амбаров к дому — аллею, которая вывела их на тропу, тянувшуюся вдоль берега Черной речки. Слева от них, по склону высокого мыса, одна над другой громоздились хижины слуг. Справа, меж окаймленных зарослями тростника берегов, раскинулись тихие, словно бы недвижимые воды. Чуть дальше затона для грузовых лодок река расширялась, и тропинка стала лепиться ближе к крутому обрыву. Но оконечность мыса делалась все положе и у моря плавно переходила в длинную, гладкую полосу песка.

— Градирни находятся на косе, — сказала Фелисите. — Мы туда к вечеру с вами сходим.

Дойдя до лестницы, вырубленной в скале, они посидели немного на первой ступеньке.

— Какое великолепное дикое место, — сказала Гортензия. — Я даже завидую вам. Ведь завтра я снова вернусь в город, в его суету и пыль.

— Я вас провожу, — сказала Фелисите.

— Вы хотите сказать, что поедете вместе со мной в Порт-Луи?

— Я не могу откладывать разговор с лейтенантом, он должен немедленно заявить, что готов отправиться в Индию с первой же экспедицией.

Она говорила спокойным голосом, но избегала смотреть на Гортензию. Это решение Фелисите приняла вчера, когда ее гостья ушла в свою комнату. До поздней ночи сидела Фелисите на балконе, слушая, как перекликаются сторожа, и то погружаясь в свои невеселые думы, то вдруг решаясь на что-то, а то отступаясь от очередного скороспелого замысла. Долго так пребывала она между дремотой и бодрствованием, пока первый крик петуха не вывел ее из этого состояния неуверенности.

Побродив еще по аллеям сада, они возвратились домой, разморенные зноем и длинной прогулкой.

Однако во время завтрака обе опять оживились и с увлечением болтали о модах и тряпках под неодобрительным взглядом Неутомимого. «Не только ты, меня многие осудили бы так же сурово и даже сочли бы погибшей женщиной, когда бы прослышали, что за моим столом сидела Гортензия и я еще потчевала ее отборным вином, — думала Фелисите. — Хуже того, я готова признать, что не было у меня подруги ближе, искренней, чем она. К дружбе, как и к любви, должна примешиваться пусть капелька восхищения, лишь тогда она будет долгой и неизменной, а я просто вынуждена восхищаться ею…»

Позавтракав, они облазали дом от погреба до чердака, после чего битый час играли с ребенком в комнате Фелисите. Когда он заснул, они прилегли отдохнуть: Фелисите и ее сынок — на широкой кровати под балдахином, Гортензия — на угловом диване. «Совсем по-семейному», — подумала, засыпая, Фелисите.

Когда солнце пошло на закат и стало прохладнее, они вышли из дома и, миновав аркаду, спустились на ту тропу, что вела к градирням.

— Я удивляюсь разнообразию ваших затей, — сказала Гортензия. — Был ли у вас какой-нибудь опыт, когда вы сюда приехали?

— Никакого, — ответила Фелисите. — Вот почему мы так медленно двигались. На первых порах мы лишь продолжали то, что было здесь начато раньше, а что касается нововведений — индиго, например, или хлопка, — то мы приступали к делу весьма осторожно. Сперва засеяли хлопком только один арпан. А убедившись, что урожай достигает четырнадцати килограммов с арпана, и это при смехотворно малой затрате труда, заметно расширили посевную площадь. Теперь, как вы сами видели утром, у нас двадцать пять арпанов в полном цвету. На следующий год будет вдвое больше: как раз сейчас пашут новый участок у самых гор. Мы пробуем. Все приходится принимать в расчет: климат, почвы…

Там, где тропа к градирням ответвлялась от той, что шла по берегу моря, они вступили под сень эбеновых, тамариндовых деревьев и египетской акации.

— Как вы наполняете бассейны? — спросила Гортензия. — Люди становятся в цепь?

Фелисите подавила улыбку.

— Вы так же несведущи, как и я была в те поры, когда мы сюда приехали, — сказала она. — Дело гораздо проще, чем кажется, но ведь с налету всего не сообразишь. Рассол в бассейнах мы держим на уровне между высокой и малой водой. Для этого то открывают, то закрывают затвор в канале, ведущем от моря, чтобы наполнить бассейны во время прилива или спустить излишек воды, когда наступает отлив.

Рабы с полными соли корзинами на головах рысцой пробегали к навесам. Фелисите и Гортензия обошли бассейны. В последних соль уже кристаллизовалась, и Гортензия, наклонившись, набрала ее в пригоршню.

— Вы были правы сегодня утром, — сказала она, — все это требует долготерпения. И еще — нельзя падать духом. Всегда можно начать дело заново, если по-настоящему этого хочешь.

«Откуда она пришла и к чему стремится? — недоумевала Фелисите. — Когда она за собой следит, у нее манеры и речь светской женщины. Выбралась ли она из низов или, напротив, пала?»

…Три года спустя Гортензия написала Фелисите, что решила уехать. Она продала кафе и возвращалась в родной город, тоже Порт-Луи, но во Франции, в департаменте Морбиган. Прочитав письмо, молодая женщина поскакала в столицу, однако корабль, увозивший Гортензию, уже отплыл, и больше она от подруги не получила ни весточки…

Рабы насыпали соль в мешки из пандануса — их плели и в поместье, — и в ожидании переправки на грузовые лодки складывали под навесами. К ним примыкало маленькое двухкомнатное строение конторы, по фасаду которого вились лианы с красными цветами. Тут же стоял, повернувшись к песчаному побережью, невозмутимый и неподвижный, как изваяние, ослик.

Медленно опускались летние сумерки. Море и небо порозовели. Над водою кружились стайками фаэтоны, а уже севшие на деревья птицы начали вдруг испускать призывные крики.

— Пора возвращаться, — сказала Фелисите, — нельзя ходить безоружными в темноте.

Назавтра, стараясь держаться около паланкина, она уже ехала по дороге в Порт-Луи.

Госпожа Шамплер как будто воочию увидала себя в пресловутой комнате с желтыми занавесками. Лейтенант, голый по пояс, спал. «Обиженный на весь мир мальчишка, вот он кто», — подумала Фелисите. Она улыбнулась, вспомнив давнее утро, когда он точно таким предстал перед ней в первый раз. Прошло три года, и вот он снова избрал все тот же бессмысленный способ борьбы с непреодолимой страстью.