Фонарь на бизань-мачте

Некоторых участников экспедиции объявили военнопленными и заточили в крепость. Среди моряков царила большая смута, мало кто знал, что именно надо делать, а главное — чего делать не подобает. Англия, Испания и Голландия были тогда в состоянии войны с Конвентом и признавали лишь прежний режим. После капитуляции Пондишери англичане провозгласили, что Революция разбита наголову и что Францией снова правит король. Несколько офицеров, поддержанные англичанами, тотчас же нацепили белые кокарды.

— Вся беда в том. что Англия не поверила в жизнеспособность нового строя, — сказала госпожа Шамплер. — Экспедиция эта вряд ли встревожила бы голландцев, если бы их не подзуживали англичане. Вот доказательство: кроме тех двадцати двух офицеров и матросов из миссии д’Антрекасто, которых держали в тюрьме, триста пятьдесят человек, взятых в плен англичанами на французских каперах, были по соглашению о размене пленных вывезены Вийомезом на переговорном судне.

Замолчав, она вновь посмотрела на бухту. Некоторое время в комнате было тихо, потом она едва слышно добавила:

— Я впервые тогда провожала его без страха. Единственный раз я ждала его так безмятежно…

Когда лейтенант уезжал из колонии, она сразу же с головой уходила в какое-нибудь многотрудное новое дело — чтобы не думать, забыться. О ней говорили, хваля ее и удивляясь, что у нее все качества прирожденного администратора. Кто-то донес госпоже Шамплер, что иные соседи, хоть прямо и не называя ее скрягой, видят в ней страсть к накопительству. Она не обращала внимания на пересуды, потому что ведь постороннему все равно не втолкуешь, что только тоска да вечное ожидание заставляют ее трудиться в поте лица. Во времена Семилетней войны, когда он ушел в свое первое плавание, продлившееся девять месяцев, она решила засеять пшеницей поле, которое начиналось сразу же за печами для обжига извести и тянулось до Тамарена. Фелисите отправлялась туда на заре и приходила домой к полудню. За два месяца до возвращения кораблей она родила Элизабету. Следя со своей постели за каждым возникшим на горизонте судном, она теряла терпение и злилась на всех, что вынуждена лежать.

Второй экспедиции, состоявшейся в следующем году, Фелисите обязана своим опытом разведения риса. Но лейтенант отсутствовал только четыре месяца. Он служил еще на «Зодиаке», и эту миссию, как и предыдущую, слишком удачной не назовешь. Исход сражения оказался сомнительным. Не все капитаны сделали то, что было в их силах, чтобы помочь товарищам и сообща отбить неприятельскую атаку. В этом бою лейтенант получил сквозное ранение в коленную чашечку. Когда он прибыл в Порт-Луи, рана успела зарубцеваться, но в походке еще оставалась известная скованность. Госпожа Шамплер помнила это утро и крик: «Корабли, корабли!», заставший ее в полях. Она послала лошадь в галоп, а когда соскочила, бока животного были мокры от пота. Тринадцать судов эскадры д’Аше торжественно двигались строем, как вдруг какой-то один, подойдя чуть не к самому берегу, салютовал земле. Она прошептала: «Завтра…» И это завтра пришло со всем своим шлейфом радостей, о которых даже теперь не могла она вспоминать без сердечною трепета.

Лейтенанта произвели в капитаны и наградили орденом Святого Людовика. Тогда-то и был написан его парадный портрет. Через год он ушел на «Мстителе» — помощником капитана де ла Пальера. Им было поручено разгромить торговый флот неприятеля, и плавание длилось два года. К его возвращению Тристан уже резво бегал по дому, у Белого Замка завелся еще один флигель, площадь под сахарным тростником увеличилась втрое, и сахар кристаллизовался в котлах. Произошло еще и такое событие: Вест-Индская компания уступила колонию королю.

«Я в то время надеялась, что больше он не уедет», — подумала госпожа Шамплер. Ей вспомнился вечер его возвращения. Они были в спальне. Открыв свой эбеновый ларчик, она достала блокнот, в который записывала все даты: когда лейтенант уехал, когда вернулся. В тот вечер она приписала: «Он здесь, и жизнь возобновилась». Но лейтенант, державший ее в объятиях, быстро нагнулся и написал в свою очередь: «Наша жизнь, любовь моя, не начинается заново, нет у нее перерывов…»

«Только бы адмирал не приметил, как я волнуюсь», — подумала госпожа Шамплер. Она держалась за подлокотники кресла и не могла решиться заговорить. «Пять лет, пять лет жил он дома на этот раз, как же было мне не надеяться?» Дети выросли, и наставник Ройе поселился в домике «На перепутье» со своей молодой женой. «То было время особенно оживленной работорговли», — вспомнила старая дама.

И вновь — как будто и не было всех этих лет… Она стоит, опершись на ограду балкона, сразу же после ужина. В кресле сидит лейтенант, он курит, положив ноги на табуретку. Ночь очень теплая, и окрестности тонут в кромешной тьме. Фелисите вся во власти неги этого часа. Из конюшни доносится ржание лошади, и она поднимает голову. На северном побережье залива, где-то там, в направлении Тамарена, вспыхивает огонек. А вскоре, чудится ей, засверкал и второй, уже в море.

— Лейтенант! — позвала она.

Они долго следили и еще раза три заметили огоньки.

— Я все же хочу убедиться, — сказал лейтенант. — Для очистки совести!

Спустившись в конюшню, они оседлали коней. Вспоминая все это спустя столько лет, госпожа Шамплер ощущает прежнюю радость от их сообщничества. Держа направление на костер, они миновали деревню и углубились в лес. Там остро пахло древесными соками, кричали и хлопали крыльями разбуженные в неурочное время птицы. Приблизившись к месту действия и привязав лошадей к стволу, они осторожно пошли вперед по песчаному берегу. Вокруг костра обозначились тени нескольких человек. Бесшумно двигались к побережью два баркаса. Когда они носом уткнулись в песок, навстречу кинулись двое. При свете костра лейтенант и Фелисите узнали новых соседей.

Завязались переговоры между двумя колонистами и неизвестным, ловко перескочившим через планшир на берег. Спор их был нескончаем, и они с лейтенантом, прячась от этих ночных татей за деревьями манго, уже потеряли терпение. Наконец, после резкого окрика, люди, которых доставили в лодках, один за другим спрыгнули в воду и выстроились на песке.

— Пошли, мы достаточно видели, — сказал лейтенант. — А то, пожалуй, заметят, что мы тут за ними шпионим.

Через пятнадцать лет имена обоих мужчин фигурировали среди самых заслуженных колонистов, причем поминались их достижения, сметка, готовность прийти на помощь властям. Их справедливость и чувство собственного достоинства также ставились всем в пример.

«Пять лет…» Другие отъезды и возвращения не несли на себе отпечатка значительных для Иль-де-Франса событий. Поместье росло, почти все земли были засеяны. И, несмотря на поборы местных властей, Фелисите Шамплер сумела наладить торговлю продовольственными товарами. С 1772 года, тоже в отсутствие лейтенанта, она посадила на пробу несколько чайных кустов. Во время второй экспедиции на Восток — на этот раз без участия в ней лейтенанта — Пьер Пуаар, назначенный интендантом острова, вывез чайные саженцы из Кохинхины. То было довольно рискованное предприятие для поместья, так как вложенный капитал не приносил дохода целых семь лет. Но в 1779 году урожай оказался вполне достаточным, чтобы пустить его на продажу.

Да, каждое плавание лейтенанта было отмечено либо приобретением нового опыта, либо каким-нибудь новым рискованным предприятием,

В памяти госпожи де Шамплер хороводом кружились то какие-то имена — господина де Тронжоли, губернатора де ла Брийана, бальи де Сюфрена, то названия кораблей, на которых служил лейтенант — «Неуловимый», «Маркиз де Кастри», «Поставщик», «Клеопатра»… Лейтенант привлекал внимание командиров своей безоглядной отвагой в открытом море, его жена вела борьбу с эпидемиями и стихией, старалась свести на нет потравы, которые наносили плантациям ураганы и саранча.

Но вот дети обзавелись семьями и на протяжении нескольких лет у нее была передышка. «Я перестала трястись, — подумала госпожа Шамплер. — Я словно вошла в гавань и почувствовала себя в безопасности». Потом уехал виконт де Суйак и его место занял кавалер д’Антрекасто. Между губернатором и лейтенантом возникла тесная дружба, основанная на взаимопонимании и обоюдном почтении. «В них было так много общего, что я должна была понимать: они неизбежно пойдут по одной и той же дорожке», — сказала себе госпожа Шамплер. Теперь ей вспоминалась всякая всячина: то появление в их жизни Кетту, то визит губернатора, предложившего им контракт на государственную поставку свежего мяса, а то вдруг всплывали слова лейтенанта: «Я за тебя спокоен». Она глубоко вздохнула.

Когда он в последний раз ступал по родной земле, она была рядом. Слуга с лошадью шел впереди. Они говорили о чем-то простом, и ей вспомнилось, что она коснулась руки лейтенанта, желая ему показать зеленовато-серого косача, уставившего на них свои темные глазки-бусинки. Его блестящие, синие лапы судорожно цеплялись за ветку дикой яблони.

— Смотри!

И оба остановились, счастливые, несмотря на свои уже сильно немолодые годы и на предстоящую разлуку.

— Ты дал мне столько прекрасного, — внезапно сказала она, — и столько счастья вложил в мое сердце, что я никогда не смогу с тобой расплатиться.

Он наклонился к ней и ответил:

— Спасибо, что ты пришла…

— Я впервые тогда провожала его без страха…

— Вы просили, чтобы я честно сказал то, что думаю, — заговорил контр-адмирал. — Ну так слушайте. Я проследил его путь до самого того часа, когда он был отделен от своих товарищей. После этого я нигде не сумел обнаружить его следов. А он ведь не мог пройти незамеченным, вы хорошо это знаете. Допустим, ему удалось бежать, укрыться в какой-то деревне, где он ждал удобного случая, чтобы вернуться на Иль-де-Франс. Но потом наступило затишье, сторонники англичан лишились возможности пакостничать французам, и ведь прошло… пять лет. Мне кажется, что теперь… благоразумнее было бы… согласиться, понять…

Он не осмеливался взглянуть на госпожу Шамплер и лишь поглаживал пальцем резьбу стоявшего рядом круглого столика.

Старая дама, очень прямо держась в своем кресле, крепко сцепила руки. Она отказывалась принимать очевидное в течение долгих лет. Все эти годы не позволяла себе отчаиваться, потому что знала — труд ее жизни не завершен. Все ее мужество зиждилось на этом самообмане. И вот теперь то, что было единым целым, рассыпалось в прах. Из глубины ее сердца, души, разума поднимался долгий мучительный стон, которому она не давала выплеснуться на волю. Нужно было смириться, принять, но она понимала, что только ничтожная часть ее существа будет жить, пока не дойдет до конца дороги.

Удивленный ее неподвижностью и спокойствием, контр-адмирал склонил перед нею голову.

— Я всегда знал, что вы женщина мужественная и сильная, — сказал он.

«Такие-то вот слова и угнетают нас больше всего, — подумала госпожа Шамплер. — Куда человечнее было сказать мне: бросайтесь на этот ковер и выкричите свою боль!»

Она следила за передвижением барка. Развернувшись и миновав пролив, он вошел наконец в бухту, и его грот мягко повис на мачте. «Он не спешит, — подумала старая дама, глядя на моряка во всем белом. — Если он уберет этот парус, оставив один только фок, то до того, как пристать к берегу, он совершит еще очень приятную, медленную прогулку. И намечтается досыта…»