В одном лице

Они познакомились на лыжном курорте — кажется, в Давосе или, может быть, в Клостерсе. Жена Киттреджа была швейцаркой, но бабушка ее была немкой; отсюда имя Ирмгард. Киттредж и Ирмгард жили то в курортном городке, то в Цюрихе, где оба работали в Шаушпильхаусе. (Это довольно известный театр.) Я подумал, что Киттреджу, наверное, нравилось жить в Европе; конечно, он привык там жить, ведь его мать была оттуда. И, вероятно, операцию по перемене пола в Европе сделать проще — хотя, честно говоря, об этом я мало что знал.

Миссис Киттредж — его мать, не жена — покончила с собой после смерти Киттреджа. (Несомненно, она была его настоящей матерью.) «Таблетки», — только и сказал ее внук; ему явно не хотелось говорить со мной о чем-либо кроме того, как его отец стал женщиной. У меня возникло ощущение, что, по мнению юного Киттреджа, я как-то связан с этим позорным (с его точки зрения) поступком.

— Он хорошо говорил по-немецки? — спросил я сына Киттреджа, но это не интересовало раздраженного молодого человека.

— Вполне сносно, но не настолько хорошо, как ему удавалось быть женщиной. Он не старался улучшить свой немецкий, — сказал мне сын Киттреджа. — Единственное, над чем мой отец работал в поте лица, — это над превращением в женщину.

— А-а.

— Перед смертью он сказал мне, что здесь что-то произошло — в то время, когда вы учились вместе, — сказал мне сын Киттреджа. — Что-то началось здесь. Он восхищался вами, считал вас храбрецом. Вы сделали что-то «вдохновляющее», по крайней мере, как он мне сказал. И еще была какая-то транссексуалка — старше вас, кажется. Возможно, вы оба были с ней знакомы. Может, мой отец и ей тоже восхищался — может, это она его вдохновила.

— Я видел фотографию твоего отца в детстве — до того, как он приехал сюда, — сказал я юному Киттреджу. — Он был одет и накрашен, как очень хорошенькая девочка. Я думаю, что-то началось, как ты говоришь, еще до того, как он встретил меня и так далее. Могу показать тебе эту фотографию, если…

— Да видел я эти фотографии — зачем мне еще одна! — сердито сказал сын Киттреджа. — А что там с транссексуалкой? Как вы с ней вдохновили моего отца?

— Странно слышать, что он мной «восхищался», не могу представить, чтобы я сделал что-нибудь «вдохновляющее», с его точки зрения. Я никогда не думал, что хотя бы нравлюсь ему. Вообще-то твой отец всегда был довольно жесток ко мне, — сказал я сыну Киттреджа.

— Так что там с транссексуалкой? — снова спросил он.

— Я был с ней знаком, а твоей отец видел ее всего однажды. Я был влюблен в эту транссексуалку. Все, что связано с ней, происходило со мной! — воскликнул я. — Я не знаю, что случилось с твоим отцом!

— Что-то тут произошло — вот и все, что я знаю, — горько сказал сын Киттреджа. — Мой отец читал все ваши книги, как одержимый. Что он искал в ваших романах? Я прочел их — там нет ничего о моем отце, хотя я мог и не узнать его в вашем описании.

Я подумал о своем отце и сказал так мягко, как мог:

— Мы уже те, кто мы есть, правда? Я не могу сделать твоего отца понятным тебе, но ты ведь можешь отыскать в себе сочувствие к нему, верно?

(Никогда не думал, что буду просить кого-то проявить сочувствие к Киттреджу.)

Когда-то я считал, что если Киттредж гей, то он наверняка актив. Теперь я уже не был так уверен. Когда Киттредж встретился с мисс Фрост, я увидел, как буквально за десять секунд он сменил доминирующую роль на подчиненную.

И тут на следующем ряду, позади нас, появилась Джи. Разумеется, мои актеры услыхали, что разговор идет на повышенных тонах; вероятно, они беспокоились за меня. Несомненно, они слышали, как злится молодой Киттредж. Я же был в нем разочарован: я видел в нем лишь незрелую копию его отца.

— Привет, Джи, — сказал я. — Манфред пришел? Мы готовы?

— Нет, нашего Тибальта все еще нет, — сказала мне Джи. — Но у меня есть вопрос. Про самую первую фразу, которую я произношу в пятой сцене первого акта, когда Кормилица сообщает мне, что Ромео из семьи Монтекки. Ну, когда я понимаю, что влюблена в сына врага — вот эти строчки.

— Что там с ними? — спросил я; она тянула время, и я это видел. Мы оба ждали, когда же появится Манфред. Где же мой необузданный Тибальт, когда он так нужен?

— По-моему, я не должна звучать так, будто жалею себя, — продолжила Джи. — Мне Джульетта не кажется нытиком.

— Нет, она не нытик, — ответил я. — Джульетта может порой звучать как фаталистка, но жалеть себя она не должна.

— Ладно, давайте я попробую, — сказала Джи. — Кажется, я поняла: мне надо просто сказать это как есть, не жалуясь.

— Это моя Джульетта, — сказал я молодому Киттреджу. — Джи — лучшая из моих девчонок. Хорошо, — сказал я ей. — Давай послушаем.

— «Одна лишь в сердце ненависть была — и жизнь любви единственной дала. Не зная, слишком рано увидала. И слишком поздно я, увы, узнала!» — произнесла моя Джульетта.

— Лучше и не скажешь, Джи, — сказал я ей, но молодой Киттредж просто таращился на нее; я не мог понять, восхищается он ей или что-то подозревает.

— Что за имя такое — Джи? — спросил ее сын Киттреджа. Я видел, что уверенность моей лучшей девочки немного пошатнулась; перед ней был красивый, опытный на вид мужчина — не из академии Фейворит-Ривер, где Джи завоевала наше уважение и развила уверенность в себе как в женщине. Я видел, что Джи сомневается в себе. Я знал, о чем она думает, стоя рядом с молодым Киттреджем, под его испытующим взглядом. «Выгляжу ли я достоверно?» — гадала Джи.

— Джи — просто выдуманное имя, — сказала она ему уклончиво.

— Как твое настоящее имя? — спросил ее сын Киттреджа.

— Я была Джорджем Монтгомери при рождении. Скоро я стану Джорджией Монтгомери, — сказала ему Джи. — Сейчас я просто Джи. Я мальчик, который становится девочкой, — я меняюсь, — сказала моя Джульетта молодому Киттреджу.

— Лучше и не скажешь, Джи, — снова сказал я ей. — По-моему, ты все отлично объяснила.

Довольно было одного взгляда на сына Киттреджа, чтобы увидеть: он понятия не имел, что Джи в процессе смены пола; он не знал, что она храбрый трансгендер на пути превращения в женщину. Довольно было одного взгляда на Джи, чтобы понять: она знает, что она достоверна; думаю, это и придало моей Джульетте уверенности, звучавшей в ее голосе. Теперь я понимаю, что, если бы в тот момент сын Киттреджа позволил себе какую-нибудь дерзость, я бы вышиб из него дух.

В этот момент явился Манфред. «Борец пришел!» — крикнул кто-то — вероятно, мой Меркуцио или мой Бенволио.

— Тибальт объявился! — крикнула нам с Джи моя здоровенная Кормилица.

— Ну наконец-то, — сказал я. — Мы готовы.

Джи уже неслась к сцене — так, как будто от начала этой задержавшейся репетиции зависела ее судьба в следующей жизни.

— Удачи, ни пуха ни пера! — крикнул ей вслед молодой Киттредж. Как и у его отца, тон его голоса невозможно было разобрать. Было ли это напутствие искренним пожеланием или сарказмом?

Я видел, как моя решительная Кормилица отвела Манфреда в сторонку. Несомненно, она вводила моего вспыльчивого Тибальта в курс дела — она хотела, чтобы борец знал о возможной проблеме, о том, что в зале сидит какой-то тип, как она назвала молодого Киттреджа. Я уже провожал сына Киттреджа к проходу между сиденьями, просто сопровождая его к ближайшему выходу, когда в проходе возник Манфред — готовый к бою, как и его персонаж.

Когда Манфред хотел поговорить со мной лично, он всегда переходил на немецкий; он знал, что я жил в Вене и все еще немного говорю по-немецки, хоть и плохо. Манфред вежливо спросил — по-немецки — не может ли он чем-нибудь помочь.

Ебаные борцы! Я заметил, что у моего Тибальта не хватает половины усов; врач был вынужден сбрить ему усы с одной стороны, чтобы наложить швы! (Манфреду придется сбрить и вторую половину перед премьерой; не знаю как вы, а я еще не видел Тибальта с половиной усов.)

— У тебя довольно неплохой немецкий, — с удивлением сказал ему молодой Киттредж.

— Ничего удивительного, я немец, — враждебно ответил ему Манфред по-английски.

— Это мой Тибальт. Он тоже занимается борьбой, как когда-то твой отец, — сказал я сыну Киттреджа. Немного замявшись, они пожали друг другу руки. — Я сейчас подойду, Манфред, можешь подождать меня на сцене. Симпатичные усы, — сказал я ему вслед, когда он начал спускаться по проходу к сцене.

У выхода молодой Киттредж с неохотой пожал мне руку. Он был все еще на взводе; он еще не все сказал, но — по крайней мере в чем-то — он не был похож на отца. Что бы кто ни думал о Киттредже, вот что я вам скажу: он был жестоким засранцем, но он был бойцом. Его сыну, занимался он борьбой или нет, хватило одного взгляда на Манфреда; сын Киттреджа бойцом не был.

— Послушайте, я просто должен это сказать, — произнес молодой Киттредж; он едва мог поднять на меня глаза. — Конечно, я вас не знаю — и я понятия не имею, кем на самом деле был мой отец. Но я прочел все ваши книги и вижу, что вы делаете — в книгах. Вы изображаете все эти сексуальные крайности так, как будто они нормальны, — вот что вы делаете. Как Джи, эта девушка или кто там она есть — или кем она пытается стать. Вы создаете персонажей, сексуально «отличающихся», как вы бы сказали, — или дефективных, как я бы сказал, — и ждете, что мы будем им симпатизировать, или жалеть их, или вроде того.

— Да, примерно это я и делаю, — сказал я.

— Но то, что вы описываете, неестественно! — вскричал сын Киттреджа. — Понимаете, я знаю, что вы такое, — и не только по вашим книгам. Я читал, что вы рассказываете о себе в интервью. И то, что вы есть, — это не естественно — вы не нормальный!

Говоря о Джи, он немного понизил голос, тут надо отдать ему должное, — но теперь он почти кричал. Я знал, что помощник режиссера, не говоря уже о полном составе «Ромео и Джульетты» — слышит каждое слово. Неожиданно в нашем маленьком театре стало тихо; клянусь, можно было бы расслышать даже пук сценической мыши.

— Вы бисексуал, так? — спросил меня сын Киттреджа. — И что, вы думаете, это нормально, или естественно, или достойно сочувствия? Вы играете с двух рук! — заявил он, открывая входную дверь; слава богу, теперь все видели, что он наконец уходит.

— Милый мой мальчик, — жестко сказал я молодому Киттреджу, точно так же, как когда-то резко и проникновенно обратилась ко мне мисс Фрост.

«Милый мой мальчик, пожалуйста, не вешай на меня ярлыков, не заноси меня в категорию, пока не узнаешь меня», — сказала мне тогда мисс Фрост; я не забыл ее слов. Стоит ли удивляться, что именно это я и сказал молодому Киттреджу, самонадеянному сыну моей бывшей немезиды и запретной любви?