В одном лице

Глава 9. Двойной удар

Не хотелось бы злоупотреблять словом «отослали», ведь я уже рассказал вам, как «поэтапно» отослали из города Элейн Хедли. Как и в любом маленьком городке, где есть частная школа, в Ферст-Систер, штат Вермонт, разногласия между жителями города и администрацией академии Фейворит-Ривер не были редкостью — но когда совет попечителей публичной библиотеки Ферст-Систер решил уволить мисс Фрост, на этот счет все проявили поразительное единодушие.

Дедушка Гарри уже не был членом совета; но будь он даже и председателем, навряд ли ему удалось бы убедить горожан оставить мисс Фрост. В случае с библиотекаршей-транссексуалкой руководство академии и городская администрация сразу пришли к согласию: и те и другие были убеждены, что до сих пор демонстрировали по отношению к мисс Фрост самую похвальную терпимость. Это мисс Фрост «зашла слишком далеко»; это мисс Фрост «переступила черту».

Вспышки праведного гнева случаются не только в маленьких городках и консервативных школах, и мисс Фрост не осталась без поддержки. Ричард Эбботт принял сторону мисс Фрост, несмотря на то, что мама из-за этого на несколько недель объявила ему бойкот. Ричард утверждал, что, столкнувшись с настойчивой влюбленностью пылкого молодого человека, мисс Фрост действительно защитила этого молодого человека от знакомства с полным набором сексуальных возможностей.

Дедушка Гарри, хоть это и повлекло за собой бесконечное презрение бабушки Виктории, также высказался в защиту мисс Фрост. Она продемонстрировала достойную сдержанность и понимание, заявил Гарри, — не говоря уже о том, каким источником вдохновения служила мисс Фрост для читателей Ферст-Систер.

Даже дядя Боб, рискуя стать объектом еще более злых шуток со стороны негодующей тети Мюриэл, сказал, что Большой Ал заслужил снисхождение. Марта Хедли, продолжавшая меня консультировать и после принудительного разрыва моих отношений с мисс Фрост, заявила, что библиотекарша дала мощный толчок моей хронически слабой уверенности в себе. Мисс Фрост даже удалось помочь мне преодолеть речевую проблему, вызванную, как заявляла миссис Хедли, моей психологической и сексуальной беззащитностью.

Если бы кто-нибудь послушал бедного Тома, тот тоже мог бы замолвить словечко за мисс Фрост, но Аткинс — как и догадалась мисс Фрост — ревновал меня к обольстительной библиотекарше, и когда ее преследовали, Том Аткинс остался верен своей природной робости и промолчал.

Однако, закончив читать «Комнату Джованни», Том сказал мне, что роман Джеймса Болдуина одновременно растрогал и взволновал его — хотя позднее я узнал, что в результате этого чтения Аткинс обзавелся еще несколькими проблемными словами. (Ничего удивительного, что главным виновником трудностей стало слово запах.)

По-видимому, то, что самый громкий голос в защиту мисс Фрост принадлежал известному в городе чудаку, да к тому же иностранцу, дало обратный эффект. Мрачный лесник, ненормальный дровосек, норвежский любитель драматургии с суицидальными наклонностями — не кто иной, как Нильс Боркман — объявил себя на городском собрании «самым горячим поклонником» мисс Фрост. (Его выступление в защиту мисс Фрост могло быть несколько подмочено тем, что Нильс неоднократно поколачивал работников лесопилки и дровосеков, которые позволяли себе едкие замечания о женских ролях дедушки Гарри — а особенно тех, кто не одобрял его поцелуи на сцене.)

По мнению Боркмана, мисс Фрост была не просто ибсеновской женщиной — а в устах Нильса это означало, что она была лучшей и самой сложной женщиной, которую только можно представить, — одержимый норвежец пошел еще дальше и заявил, что мисс Фрост больше женщина, чем любая другая, которую Нильс когда-либо встречал в штате Вермонт. Вероятно, единственной женщиной, которая не оскорбилась от этого возмутительного предположения, была миссис Боркман, поскольку они с Нильсом познакомились в Норвегии; она была не из Штата Зеленых гор.

Жену Боркмана видели редко, а слышали еще реже. Почти никто в Ферст-Систер не мог бы вспомнить, как выглядит миссис Боркман и говорит ли она с норвежским акцентом, как ее муж Нильс.

Однако слова Нильса еще больше ожесточили сердца горожан. В результате его дерзкого заявления мисс Фрост пришлось столкнуться с еще более непримиримой враждебностью.

— Плохо, Нильс, — плохо, плохо, — прошептал Гарри Маршалл своему старому другу после его речи на собрании, но дело уже было сделано.

Забияка с добрым сердцем все равно остается забиякой, но Нильса Боркмана недолюбливали и по другим причинам. Нильс, бывший биатлонист, познакомил южный Вермонт со своим любимым видом спорта, странным гибридом стрельбы и бега на лыжах. Это было еще до того, как лыжные гонки набрали популярность в северо-восточных штатах. В Вермонте было несколько упорных фанатиков, которые бегали на лыжах уже тогда, но никто из тех, кого я знал, не бегал с заряженным ружьем на спине.

Нильс научил своего партнера Гарри Маршалла охотиться на лыжах. Они начали практиковать что-то вроде биатлона с участием оленей: встав на лыжи, Нильс и Гарри бесшумно загнали и пристрелили множество оленей. Ничего незаконного в этом не было, хотя местный егерь, обделенный воображением, все равно негодовал.

У егеря были и реальные причины для негодования, но в этих случаях он ограничивался благодушным ворчанием. Звали его Чак Биби, и он заведовал так называемой биостанцией, где занимался учетом возраста оленей и прочих оленьих параметров.

В первую же субботу охотничьего сезона биостанцию наводняли женщины; в хорошую погоду многие из них приходили прямо в босоножках. По всем признакам было ясно, что они не охотились на оленей, но одна за другой — в помаде и коротких маечках, при полном параде — они предъявляли Чаку Биби окоченевших оленей в застывшей крови. У женщин были охотничьи лицензии и талоны, но Чак знал, что они не убивали этих оленей. Их мужья, отцы, братья или приятели застрелили этих оленей в день открытия сезона, а сейчас они уже в лесах и продолжают охотиться. (Каждому охотнику полагался один талон, по которому разрешалось застрелить одного оленя.)

— Где вы застрелили этого оленя? — спрашивал Чак одну женщину за другой.

Женщины отвечали что-нибудь вроде: «На горе». Или: «В лесу». Или: «В поле».

Дедушка Гарри посылал к егерю Мюриэл и Мэри — с первыми двумя своими оленями в сезоне. (Бабушка Виктория, конечно, никуда ходить не собиралась.) Дядя Боб заставлял мою кузину Джерри делать то же самое — пока она не выросла настолько, чтобы решительно отказаться. Я иногда делал то же самое для Нильса Боркмана — как и незримая миссис Боркман.

Чак Биби давно смирился с этими нескончаемыми выдумками, но то, что Нильс Боркман и Гарри Маршалл охотятся на лыжах, не давало ему покоя — он считал это нечестным.

Правила охоты на оленей в Вермонте были — да и остаются — довольно примитивными. Запрещается стрелять с транспортного средства с мотором; практически все остальное разрешается. Есть сезон охоты с луком, с винтовкой, с гладкоствольным ружьем.

— А почему нет сезона охоты с ножом? — спросил Нильс Боркман на одном из городских собраний. — Почему не с рогаткой? Оленев и так слишком много, правильно? Надо убивать больше оленев, да?

Сейчас в Вермонте осталось слишком мало охотников; их число уменьшается с каждым годом. С годами правила охоты пытались изменить так, чтобы регулировать численность оленьей популяции, но ее рост продолжался; однако же некоторые горожане Ферст-Систер все равно запомнили Нильса Боркмана как бесноватого придурка, который предлагал ввести сезон охоты на «оленев» с ножом и рогаткой — хотя Нильс, разумеется, просто пошутил.

Помню, как сначала разрешалось отстреливать только самцов, потом самцов и самок, потом самцов, но только одну самку — если у вас имелось специальное разрешение, и нельзя было стрелять в молодых оленей, у которых рога еще не ветвятся.

— Может, начнем отстреливать всех, кто не из штата, без ограничений? — спросил однажды Нильс Боркман. (Вообще-то в Вермонте это предложение могло бы найти немало сторонников, но Боркман просто опять пошутил.)

— У Нильса европейское чувство юмора, — сказал дедушка Гарри в защиту старого друга.

— Европейское! — воскликнула бабушка Виктория с презрением — нет, больше чем с презрением. В ее голосе звучало такое отвращение, словно Нильс вляпался в собачье дерьмо. Но то, как она произносила европейский, не шло ни в какое сравнение с тем, как она шипела «мисс», и слюна пенилась у нее на губах, когда она говорила о мисс Фрост.

Можно сказать, в результате того, что мы не занимались настоящим сексом, мисс Фрост изгнали из Ферст-Систер, штат Вермонт; как и Элейн, ее отослали «поэтапно», и первым шагом стало ее увольнение из библиотеки.

После потери работы мисс Фрост с матерью уже не могли себе позволить оставаться в старом доме; дом выставили на продажу, но на это потребовалось время, и мисс Фрост перевезла маму в дом престарелых, построенный для города Нильсом Боркманом и Гарри Маршаллом.

Вероятно, дедушка Гарри и Нильс договорились с мисс Фрост о льготных условиях, но эта сделка была мелочью по сравнению с договоренностью академии Фейворит-Ривер с миссис Киттредж — той, которая позволила Киттреджу закончить школу, хотя он и обрюхатил несовершеннолетнюю дочку преподавателя. Сделку такого рода мисс Фрост никто не предложил.

Когда я случайно сталкивался с тетей Мюриэл, она приветствовала меня в своей обычной неискренней манере: «А, привет, Билли, — как дела? Надеюсь, все нормальные для молодого человека твоего возраста занятия доставляют тебе подобающее удовольствие!».

На что я неизменно ответствовал: «Проникновения не было — другими словами, того, что обычно называется сексом. Я считаю, тетя Мюриэл, что я все еще девственник».

Вероятно, после этого Мюриэл неслась к моей матери, чтобы пожаловаться на мое предосудительное поведение.

Что до мамы, она объявила бойкот мне и Ричарду — не понимая, что ее молчание меня устраивает. На самом-то деле я предпочитал молчание ее постоянному неодобрению; кроме того, то, что у мамы не находилось для меня слов, никак не мешало мне самому заговаривать с ней.

— А, привет, мам, — как жизнь? Я как раз хотел тебе сказать, что я не чувствую себя изнасилованным — напротив, мисс Фрост защищала меня, она действительно не позволила мне войти в нее, и, надеюсь, понятно, что она не входила в меня!

Обычно я не успевал ничего больше добавить, поскольку мама убегала в спальню и захлопывала дверь.

— Ричард! — звала она, забывая, что решила не разговаривать с Ричардом после того, как он принял сторону мисс Фрост.

— У нас не было того, что обычно называют сексом, мам, — вот что я пытаюсь тебе объяснить, — продолжал говорить я, стоя перед закрытой дверью спальни. — Мисс Фрост ограничилась своеобразной разновидностью мастурбации. У нее есть даже особое название, но я избавлю тебя от подробностей!