Любовь как закладная жизни

И где он сейчас?

Сидит же здесь, в этой квартире, только потому, что ей страшно стало одной на ночь остаться. Сидит, и молча смотрит. И сам ведь знает, что пальцем не тронет, как не припекало бы.

Очень медленно, стараясь, чтобы ни одна пружина дивана не скрипнула под его весом, он наклонился, и так же сидя, оперся плечом о подушку. Лег щекой на эти волосы.

Зря его ребята опасались девчонку. Не Бусина маньяк, он. Точно.

Ее волосы пахли чем-то сладким. А может, и кожа, он не мог понять. И чем именно — то ли корицей, то ли ванилью, не знал.

Помнил только, что давно, еще в приюте, им каждый четверг давали в обед булки. И в другие дни давали, и сухари сладкие, и печенье. Порционно, не по многу. Но давали. При советах, все же, за этим следили. И все это было. И ясное дело, Вячеслав съедал это все до последней крошки. Но по четвергам им давали именно эту булку. Отчего-то казавшуюся ему, малому пацану, особенной. Эту сдобу пекли у них же на кухне, и еще с десяти часов по всему первому этажу стоял одурительно-сладкий запах. Такой вкусный, что он им надышаться не мог. Специально в туалет отпрашивался с урока, или на наказание нарывался, лишь бы лишний раз по коридору пройти. И потом, за обедом, он ждал этой булки, присыпанной сверху желтоватой маслянистой крошкой, как самой большой награды. С пацанами другими дрался, чтобы и их порцию забрать, до того ему вкус и запах нравились.

Так вот волосы и кожа Бусинки пахли так же. Ему хотелось зарыться лицом в эти пряди и просто лежать, дыша этим запахом. Что он сейчас и делал, несмотря на весь здравый смысл. Вячеслав повернулся, прижавшись губами к ее волосам у самого затылка девчонки. Прислушался к тихому дыханию.

Блин, взрослый мужик, а как припечатало-то.

Если кто-то об этом узнает, тот же Федот — поднимет на смех…

Он вдруг резко выпрямился, ругнувшись от легкого скрипа дивана. Но Агния не проснулась. Боруцкий глянул на ее лицо, такое спокойное сейчас, пусть и грустное немного.

Если об этом узнает Федот, не страшно. Друг, и так, знает Борова, как облупленного, одни его сегодняшние поддевки чего стоят. Но если кто-то еще поймет, как его глючит на эту девчонку, она ж неделю не проживет. У него, что, врагов мало? Да, зашибись, сколько.

Жизнь в его мире простая и четкая лишь тогда, когда прижать, достать тебя нечем. Тут все ясно — ты, или рискнул, и победил, или погорел. Если выжил — наживешь заново. Не выжил — уже без разницы будет, какой расклад дел.

Но если у тебя появляется тот, кем тебя можно достать, кем можно прижать… Разве он сам пару раз не использовал этот козырь в борьбе за власть в городе?

Проведя ладонью по своему ежику волос, Боруцкий глянул через плечо на спящую девчонку. Сжал кулаки.

Надо бы ему валить отсюда. И не возвращаться. И из ресторана своего — гнать взашей. Ей, вообще, нечего делать в этой среде. Пусть бы и жила между домом, школой и консерваторией своей.

Только, что с ней будет, если он сейчас уйдет? Если прогонит? Что ждет Бусинку сейчас? Прямая дорога в приют, в систему, с ее иерархией, не хуже их, бандитских кланов? С ее доминированием правды сильнейшего? Она ж там и год протянуть не сможет. А если и протянет — что с девчонки останется? Сломают, исковеркают.

Вновь опустившись рядом, он пристроился щекой на ее волосах. Может, «крестный», не такой уж безумный выход. Так он хоть, относительно безопасно, за ней присматривать сможет. И, может, его попустит, как гриппом переболеет. И это у него пройдет, в конце концов, а?