Хищник

Глава 16

Бородач

Когда мы с заключенным № 1504 подошли к входу в тюрьму, я крепко держал его за запястье чуть выше металлических наручников. Всего через несколько шагов он споткнулся о камень, и одна из его теннисных туфель сорвалась с ноги. Это заставило его потерять равновесие, и он начал падать лицом вперед. Я поймал его ровно в тот момент, когда он практически ударился подбородком о землю. Честно, не знаю, зачем я это сделал. В течение нескольких следующих дней у него, скорее всего, даже не останется подбородка, по крайней мере, в том виде, в котором он находится сейчас. Вероятнее всего, он будет без кожи. Она обычно уходила первой. Следом исчезали конечности.

Как только наш самолет приземлился, Диего сообщил мне, что для заключенного № 1504 предназначалась восьмая камера. Поэтому я сразу проводил его через дверь, дальше по коридору, в тюремный блок.

— Где я? — спросил заключенный, хныкая. — Что вы собираетесь со мной делать?

Он пока ничего не видел, потому что его глаза были завязаны.

Завязанные глаза делали процесс транспортировки гораздо легче. В прошлом, когда заключенные могли видеть, куда их ведут, они просто садились на землю и не двигались с места, поэтому нам приходилось тащить их на руках. К тому же, некоторые их них умудрялись ссаться, и вся их моча попадала на нас.

Нам такого дерьма не надо.

— Продолжай идти, — выпалил я.

— Кто вы такой? Что вам надо? У меня есть деньги. Я могу дать вам много бабла, чтобы вы отпустили меня! Как насчет виллы на Бали? Хотели бы вы иметь недвижимость и...

— Заткнись и шевели своими гребанными ногами, — рявкнул я в ответ.

Когда мы добрались до восьмой камеры, я вставил ключ в замок, провернул его и открыл дверь. В углу была лужа блевотины, и стоял жуткий запах. Пахло не смертью, а самым настоящим человеческим дерьмом.

Обычно мы просили уборщиков чистить камеры, после того как заключенный будет убит, но так как у нас было мало персонала, то сделать этого не успели. Хотя это и не имело особого значения. Заключенный № 1504 только еще больше засрет и заблюет помещение. И, конечно же, зальет весь пол мочой, потому что они почему-то не пользуются туалетом.

Грязные свиньи.

— У меня правда есть деньги, — повторил он. — Я могу дать тебе все, что ты захочешь. Просто скажи что, и оно твое.

Я снял с него повязку и наручники. Он моргал, оглядывая пространство маленькой комнаты, пытаясь понять, что видит перед собой. Все заключенные на этом этапе вели себя одинаково. Они были чертовски предсказуемы в этот момент, и я знал, что они будут делать и говорить, еще до того как они что-то сделают.

— Господи, что это за место? Где мы находимся? Кто ты такой, черт возьми?

Я сунул наручники в карман и немного отступил, не сводя с него глаз на тот случай, если он сглупит и решит рискнуть и напасть на меня.

— Отвечай мне, твою ж мать!

Он стоял посередине камеры, глядя на маленькое окошечко, до которого даже не мог достать. Затем он обвел взглядом унитаз и раковину и снова посмотрел на меня.

— Ответь мне, пожалуйста!!!

Ну, вот и все. В его голосе появились нотки полного отчаяния. Это происходило со всеми, когда они достигали той точки, когда оправданно начинали бояться за свою жизнь, когда эмоции, которые они до этого контролировали, вырывались и заставляли издавать их только крики.

Мой любимый звук.

Пронзительный крик.

Мне было чертовски приятно снова быть дома.

— Человек, который собирается убить тебя, — прохрипел я ему, крепко прижимаясь к двери, так что моя борода терлась о холодную сталь.

Затем я запер его и еще чуть-чуть постоял снаружи, чтобы насладиться парочкой истошных криков.

У этого заключенного был пронзительный голос. Гораздо выше, чем я предполагал ранее, должно быть его легкие были более здоровыми, чем у большинства.

Я обязан прийти сюда позже, чтобы послушать еще немного.

Пройдя через тюремный блок и остановившись перед комнатой для наблюдения, я ввел свой код и застыл в ожидании, пока дверь откроется. Диего сидел за столом, но обернулся ко мне, когда я вошел.

Он встал, чтобы обнять меня и ударить кулаком в плечо.

— Ну как? Полет прошел нормально?

— Небольшая тряска над Мексиканским заливом. Ничего, с чем бы я не справился после нескольких рюмок.

Он отстранился и снова сел.

— Мы ожидаем шторм.

Я сел рядом с ним и закинул ноги на стол, скрестив ботинки.

— У меня было предчувствие.

— Это значит, что снова будет адский день.

Нет, это означало, что нас ждет день, наполненный криками.

Во время шторма все заключенные будто сходили с ума. Мы так и не могли понять, почему. Мы полагали, что их выводили из себя раскаты грома и блеск молний в их маленьких камерах. Как только начинались проливные дожди, мы знали, что все они просто одичают.

Диего ненавидел крики.

Шэнку было плевать на них.

А потом появился я, желая, чтобы крики были как можно громче и чаще.

— А где Шэнк?

— Он сказал, что ему нужно отдохнуть, — пожав плечами, ответил Диего.

Так Шэнк обычно говорил, когда собирался трахаться. Так что, скорее всего, он в городе и не вернется ближайшие несколько часов.

Разве только...

— А нашему уборщику промыли желудок?

Я посмотрел видео, чтобы проверить, что делает заключенный № 1504. Он держался за выступ окна, пытаясь подтянуться, но не мог даже оторвать ног от земли.

— Игрушка, — сказал Диего.

Он понял, о ком я.

Игрушка, который получил прозвище за то, что делал все, что ему скажет Шэнк, был не старше двадцати двух лет. Он представлял собой тощего наркомана с головой без передних зубов и языком, разрезанным пополам, как у змеи. И то, и другое сделал с ним Шэнк — первое молотком, второе пилой. Он утверждал, что от этого у Игрушки голова стала только лучше.

— А он водил его в клинику?

— Никуда он не ходил. Шэнк сделал все сам. Засунул ему длинную трубку в горло и накачал водой.

— Он просто Бог!

Я не спорю. Но кровь и дерьмо я еще могу вынести, но рвота, которая хлещет как из пушки — это уже выше моих сил. Мне пришлось бежать сюда и обнимать толчок, чтобы успокоить свой желудок.

Я не мог не посмеяться над такой иронией судьбы.

— Игрушка был в довольно плачевном состоянии, — продолжил он, — синющие губы, выпускающие пузыри из слюны, закатившиеся глаза. Это было ужасно.

— Как он сейчас себя чувствует?

Диего нажал несколько кнопок, проверяя обстановку снаружи здания. По ступенькам бродила кошка, которая обнюхивала дверь и терлась о бетонные стены. Мы ничего не имели против котов. Но если бы это было животное, которое копало, его бы безжалостно застрелили. Мы не могли допустить, чтобы здесь что-то копалось, с учетом того, что происходило в подвале.

— Он вроде как на верхнем этаже отсыпается, насколько мне известно, он еще живой.

— Я пойду приготовлю заключенным что-нибудь пожрать, а потом проведаю его.

— Договорились, — согласно кивнул Диего.

Я оставил наблюдение и отправился на кухню. Хотя, сложно было назвать это место так. Это был только холодильник, раковина и несколько шкафов. Не было никаких устройств, чтобы подогреть еду.

В отличие от большинства тюрем, мы не считали, что когда заключенный ест в последний раз, то ему нужно готовить что-то достойное. Поэтому я не напялил на себя гребаный фартук и не готовил для них стейк со свежим салатом. Они ели то, что мы им давали, а мы никогда не подогревали это дерьмо.

Сегодняшний обед — это несколько банок колбасного фарша, который я бросил в миски и разбавил водой, чтобы получилось больше. Затем я добавил немного сухой овсянки и остатки лапши, которую нашел в холодильнике. Положил все это на подносы в столовском стиле, как те, на которых мы ели, когда учились в школе. Добавил небольшие коробочки с молоком и несколько консервированных персиков. Затем положил все подносы на тележку и отправился разносить их.

Большинство заключенных даже не шевелились, когда я открывал их камеры. Они знали, что лучше не дергаться. Я носил по пушке на каждом бедре, и был вдвое крупнее любого из них. Но они со страхом смотрели на меня, их лица багровели, они старались даже не дышать, задаваясь вопросом, не пришел ли я к ним, чтобы продолжить пытки. Они не двигались даже тогда, когда видели поднос с едой. У меня сложилось ощущение, что это происходило только тогда, когда я запирал за собой дверь камеры.

Последней я навестил нашу заключенную. У нас не так часто были телки среди них, может одна в месяц. Эта цыпочка была новенькой. Она прибыла, когда я был в Майами. Она сидела, прижавшись спиной к стене и обхватив руками живот. Черная косметика ручьями стекала по ее щекам, а рыдания эхом отражались от стен.

Но мне хотелось, чтобы она кричала.

Слезы и плач никак не вдохновляли меня, и могли только больше разозлить.

— Жри! — я пододвинул ей поднос. Часть колбасного месива выплеснулась через край и выпала на пол.

— А если я скажу вам, что беременна? Это что-то изменит? — слюни намочили всю нижнюю часть ее лица, когда она открывала рот, ниточки из них тянулись от губы к губе.

Она собиралась стать матерью?

Мне хотелось рассмеяться ей в лицо.

Меня этим не разжалобить.

Я не особо уважал матерей, особенно тех, кто сделал что-то, что привело их сюда.

— Я уже на четвертом месяце. Вот почему я...

— Мне плевать, — прошипел я сквозь зубы, — потому что ничего из того, что ты скажешь, не вытащит тебя отсюда.

— Но мой неродившийся малыш, он не...

— Закрой пасть!

Она практически нажимала на спусковой крючок. Меня мало что выводило из себя. Но сейчас ярость обжигала, будто тысяча комаров жалило одновременно. Если я сейчас не выйду из этой камеры, то она сдохнет через несколько секунд.

— Пожалуйста, — всхлипнула она мне вслед, когда я собрался уходить. — Просто оставьте дверь незапертой, и я уйду сегодня ночью. Вы больше никогда не увидите и не услышите меня.

Мы находились на острове. У нее не было документов и денег, чтобы уехать отсюда. Единственным выходом было уходить вплавь. Но в двухсот метрах от нее океан, который кишит акулами. То, как мы убьем, будет не так страшно и больно.

Хотя, кто знает.

— Я не могу дать тебе возможность сбежать.

Она села прямо, и выглядела более возбужденной, чем следовало бы.

— А у кого же мне тогда попросить дать мне этот шанс?

Я помотал головой, едва сдерживаясь от смеха. Дверь в моей руке просто ждала момента, когда я ее захлопну.

— Ты неправильно меня поняла.

Я вынул ключ из кармана, чтобы запереть дверь.

— Я просто собираюсь убить тебя!

— Ты скотина! — ее крики стали яростными, и она в отчаянии начала бить руками по полу. — Ты собираешься убить ...

— Заткнись! — рявкнул я в ответ, закрывая дверь.

Она даже не чувствовала ответственности за ребенка, и так и не поставила его на первое место, желая тупо спасти свою шкуру. И она хотела, чтобы я пожалел ее?

Я вынужден был ее разочаровать, потому что в моем сердце не было ни капли сочувствия.

Она была бы отвратительной матерью.

Такой, какая была у меня.