Золотая бабушка

Женщина вздохнула, но всё же вошла внутрь, а мы — гуськом за ней. Юрий Степанович начал обхаживать Любовь Михалну. В своей манере дурака-весельчака он ей то стул пододвинет, то водички принесёт да в глаза заглядывает. Я бросала короткие взгляды на Кислого. Выражение его лица было спокойным, но вена на шее взбухла. Ему не нравилась активность Юрия Степановича. Но что он мог поделать?

Помню, как это меня поразило. Не то чтобы я считала Любовь Михалну непривлекательной. Для меня было странно осознавать: старики — тоже люди. Они ухаживают за женщинами, которые им понравились, ревнуют этих женщин, им хочется любить. Наверное, они иногда тоже встречаются, ну, как парочка. Что они делают? Гуляют по парку? Целуются?

Я взглянула на Любовь Михалну с другой стороны. Сначала она была для меня колоритной бабушкой с богатой историей. Но сейчас я смотрела на неё, как на простого человека без возраста. И она была интересной, красивой. Неудивительно, что Любовь Михална волновала мужские сердца и невольно заставляла кавалеров выпрямить спины рядом с ней. Она смотрела на Юрия Степановича небрежно и с лёгким высокомерием, как бы говоря, что она ему и не по карману, и не по уму.

— Давно ты тут живёшь, Юра?

— Как из академии выпустился. Сначала так… Ради смеха. Лепилось здесь хорошо, а работы почти нет. Сидишь, охраняешь заповедную зону, понимаете ли. Тут зверюг трогать нельзя и ещё с полсотни растений.

— Приятная работа.

— Приятная, — Кислый наконец подал голос. — Ну-ну.

— Ой, не начинай, — буркнул Юрий Степанович.

— Выкаблучиваешься тут, а я молчи?

— Чего сейчас об этом говорить? — отмахнулся Юрий Степанович.

— Да я устал тебе уже тридцать лет одно и то же говорить, — Кислый нахмурился.

— Так не говори, — плюнул Юрий Степанович

— Давно надо было тебе в скульптуру вернуться. Ты самый талантливый скульптор из всех, кого я знаю. Но самый невыносимый остолоп.

Увидев сердитое лицо своего старого возлюбленного, Любовь Михайловна хихикнула.

— Какие же вы одинаковые, — женщина тепло улыбнулась и посмотрела на меня.

— Вы обо мне? — я искренне удивилась.

— О точно! — подхватил Толик. — Сразу видно, что родственники. На меня Оля недавно наорала.

— Ничего я не орала.

— Орала-орала, чтобы я песни выпускал.

— Да потому что вы такие талантливые, но ведёте себя как два остолопа, — я непроизвольно закрыла рот, когда поняла, что повторила слова отца.

— Вот это ты и сказала! — уличил меня Толик.

— Ты ведь моя дочь, — как-то неловко произнёс Кислый.

После этого Любовь Михална наконец решила достать настойки Лёли и заставила Юрия Степановича всем налить. И пока он хлопотал по хозяйству, она в первый раз наконец по-серьёзному поговорила с Кислым, предварительно выгнав молодёжь (и меня в том числе) в другую комнату. Мы брыкались, мы сопротивлялись. Но вы уже знаете, какая она, Любовь Михална. В общем, приложились ухом к двери — мало что слышали, но старались. Воспроизвожу не дословно, уловив суть.

— Я удостоился разговора? Надо же.

— Не ёрничай.

— Ты мне отвечаешь, только когда я ёрничаю.

— Справедливо, — Любовь Михална вздохнула. — Знаешь, Скульптор, я уже тоже начинаю думать, что наша встреча — судьба. Но ты не обольщайся. Это лишь значит, что мне необходимо сделать кое-что прежде… Хм, — она замялась. — В общем, что с тобой не так? Ты уже старик. А до сих пор ведёшь себя, как мальчишка.

— Ты о моих провокациях? Да, прости. Задевает меня твоя холодность. Всё-таки не чужие люди.

— Нет. Чужие, Скульптор. Самые чужие. Но я хотела не об этом с тобой поговорить, — Любовь Михална откашлялась. — Ты видишь, что твоя дочь ходит за тобой по пятам? Что она заглядывает тебе в глаза, что она хочет, чтобы ты обратил на неё внимание? Почему ты с ней холоден?

— С чего ты решила, что я холоден к Оле, — он опрокинул стакан залпом.

— А по ней всё видно. Да и по тебе. Вы оба — книги открытые. Всё по лицу читается. Да и она мне говорила, что хочет твоего внимание. Если честно, то ей просто не повезло родиться в вашей семье. Оля — очень нежный ребёнок, который мечтает о большом семейном счастье. Но родилась она у увлечённых художников, к её большому несчастию. Бывает и такое.

— Ты спустя пятьдесят лет приехала, чтобы уличить меня в том, что я плохой отец? — спокойно спросил Кислый.

— Возможно. Но ты не серчай. Я ведь тоже плохая мать, — и Любовь Михална опустошила стакан за раз.

— Я боюсь говорить со своей дочерью, потому что я с самого начала думал, что буду плохим отцом. Какие дети? Им, наверно, нужно какое-то внимание. Нормальные советы. Здоровые родители. А ты и сама знаешь, что у меня нездоровая голова. Что я впадаю в разные маниакальные состояния. Если мы будем тесно общаться, то я сделаю ей только хуже, — громкий глоток. — А в чём твоя проблема?

— Сын не смог оправдать мои завышенные ожидания, и я теперь не могу его понять, признать и узнать таким, какой он есть. А времени у меня и нет.

Любовь Михална и Кислый чокнулись.

— Люба, ты стала ещё красивее, — начал было Кислый, настроившись на романтичный лад.

— Эй, дети, — Любовь Михална проигнорировала порыв Кислого, — заходим! Толик, Витася, расчехляйте гитары. Чувствую, самое время.

Мы ввалились обратно. Юрий Степанович тыкал Кислого и посмеивался. Мол, вот и тебя отшили. Самого Павла Кислого!

Тем временем Толик с Витасей достали гитары, которые покорно лежали всё время в чехле, ожидая своего выхода на сцену. Вы замечали, когда в компании достают гитару, то у вечеринки сразу появляется какое-то очарование. Что-то магическое есть в этом незамысловатом инструменте.

Я уже засыпала, вишнёвая настойка дала-таки в голову. Остальные звуки перестали существовать кроме голоса Толика: «Ветер гонит стаи листьев по небу, нагие ветви подняты, как руки у тебя. Даришь мне букетик одуванчиков и говоришь: «Храни его… Иначе я умру». Как же донесу домой подарок твой, я на таком ветру…».

В полусне мне казалось, что я — семя одуванчика, лечу по серому небу. Мне одиноко, я не могу дотянуться до солнца: оно скрылось за тучами, потерялось в серости. Вернётся ли оно? Мое солнце, я скучаю.

Как мне нравилась эта песня.

Любовь Михална смотрела на Кислого, наконец улучив момент, когда он сам не сверлил её взглядом. Она думала о том, что как же ей хотелось заплакать у него на плече, как раньше. Как хотелось вернуться в молодость, вернуться к своему Пашке. Это был, конечно, не он. Это был совсем не её Пашка. Только пах он так же, и от этого кружилась голова. Она чувствовала, что букет с одуванчиками всё-таки до дома не донесла.