Правда, которую мы сжигаем

— Я видела запись, — шепчет она. — Полагаю, это было на его компьютере для шантажа. Я случайно увидела его, и я-я… — ее голос заикается, когда ее пальцы тянутся к ключице, потирая место, где находится ее шрам, там же, где у меня есть собственный шрам.

—Ты, ты, что? У меня нет времени на весь день.

— Я пригрозила, что обращусь в полицию, а на следующий день меня надели наручники и отправили в психбольницу. Фрэнк трус, но он умен. Он знал, что если люди сочтут меня сумасшедшей, даже если я выберусь, они никогда мне не поверят, — ее глаза возвращаются к Сайласу, и они смягчаются, умоляя его.

— Пожалуйста, я могу вам помочь. Я могу сблизить тебя с моим отцом, а это то, что тебе сейчас нужно, верно? Способ, который не поднимет тревогу перед всеми здешними копами? Я могу помочь вам, ребята, если вы готовы помочь мне.

Я стою с напряженной челюстью.

Когда-то я попался на это — еще один поступок, еще одна маска, которую она натянула на себя, чтобы получить от людей то, что она хочет. Ничто из этого не является подлинным. Настоящей Сэйдж нет, потому что она даже не знает, кто она.

Это она пытается сплести свою паутину вокруг Сайласа, вокруг всех нас, но теперь я знаю лучше, и что бы Сайлас ни сказал ей, я больше никогда не подпущу ее к мальчикам, ко мне.

— Нам не нужна твоя помощь, и тебе не нужно вмешиваться, — отвечает он, пристально глядя на нее.

— Но я…

— Я сказал нет, Сэйдж.

— Почему? — кричит она, ее поза устойчива, хотя ее глаза мокрые, она отказывается плакать.

Наступает пауза, прежде чем Сайлас встает, смотрит на небо и снова опускает глаза.

— Потому что это не то, чего хотела бы Роуз.

Никто больше ничего не говорит, и она быстро понимает, что не переубедит его. Она переключает внимание на других парней, умоляя, не говоря ни слова, но все они стоят твердо, не поддаваясь ее желаниям.

Затем она впервые смотрит на меня.

До этого момента она полностью избегала меня по уважительной причине. Я тот, кто должен поговорить с ней. Я был бы слишком резок и груб, и ребята бы заметили, что что-то не так.

Я держал то, что сделал со мной Сэйдж, близко к груди. Никто не знал об этом, потому что я не хотел, чтобы они знали, что меня разыграли. Что меня, блядь, предали.

— Рук? — мягко говорит она, и мой желудок переворачивается.

Ее рот слегка приоткрыт, ветер треплет ее волосы, и, клянусь на секунду, я чувствую ее запах. Она выглядит так же, как и в доме у озера.

Просто девушка с мечтами.

Девушка с крыльями, которые подрезал этот город.

Но я знаю, что скрывается под маской.

Какая же она ядовитая и гнилая на самом деле.

— Почему ты еще здесь? Ты просто позоришь себя, — я стараюсь говорить ровно, монотонно, стараясь не показывать никаких эмоций.

В отличие от ее реакции на Сайласа, на Алистера ее броня трескается. Я смотрю, как мои слова разбиваются о ее лицо и из трещин льется боль. Мои слова сделали именно то, чего я хотел, — они причинили ей боль.

Я хочу, чтобы меня охватил прилив возбуждения, чтобы адреналин струился по моим венам. Я хочу чувствовать себя хорошо, отомстив, отдав ей хоть немного того, что она сделала со мной.

Я ничего этого не чувствую.

Я чувствую то же самое, что и наблюдая за горящим домом у озера.

Пусто и так чертовски больно.

Но к черту это.

Трахни ее. Я знаю, что у нее есть скрытые планы — она всегда так делает, — и я не позволю ей испортить то, ради чего мы работали.

— Убирайся отсюда. Возвращайся туда, откуда, черт возьми, ты пришла. Ты здесь не нужна.

Я всегда любила снег.

Он холодный, но нежный, и у людей такие вещи не ассоциируются.

Холодные вещи никогда не считаются нежными. Его всегда считают жестоким и горьким, в отличие от солнца, которое всегда описывается как веселое и сияющее.

Холодные вещи впиваются в вашу кожу, жалят своей низкой температурой и оставляют ощущение пустоты.

Но мне это всегда нравилось.

Мне нравится, как холод замораживает все, сохраняя об этом неизгладимое воспоминание.

Когда я была молода, я просыпалась раньше всех. Прямо перед тем, как солнце поднялось из-за туч, я на цыпочках подкрадывалась в комнату Розмари, мягко будив ее простой просьбой: «Давай выйдем на улицу и поиграем в снегу».

Втайне я сидела у своих окон, отчаянно ожидая, когда первая снежинка слетит вниз и растает на земле, и я смогу выбежать из своего дома и упасть на снег. Ощущение жжения на щеках, когда ветер обдувал их, боль в пальцах, когда холод пропитывал мои перчатки. Это было то, чего я с нетерпением ждала каждый год, или, может быть, это было из-за Роуз.

Она всегда делала такие вещи лучше, превращая маленькие моменты в большие воспоминания.

Снег уже не тот.

Я смотрю, как он падает с неба на мое нагретое лобовое стекло и почти сразу растворяется. Сияние неоновых огней пробивается сквозь белые хлопья, падающие на мое заднее окно. В зеркале заднего вида я вижу «Тилли» во всей красе зимней страны чудес.

Сейчас февраль, и я гарантирую, что внутри у них все еще горят гирлянды, а из динамиков все еще играет Jingle Bells. Владелец считает, что Рождество длится с первого ноября, пока клиенты не начнут жаловаться на всякую ерунду.

— Ты слышала, о чем я тебя спросил, Пип?

Я киваю, все еще глядя на закусочную в зеркало, чувствуя себя достаточно плохо, находясь в одной машине с этим мужчиной. Взгляд на него может быть пальцем в моем горле, который вызывает у меня рвотный рефлекс. Запах его лосьона после бритья прилипает к моей машине; мне придется часами выветривать это.

— Да. Я просто не сочла нужным тебе ответить. Я уже говорила тебе, я здесь только месяц. Я ничего не видела и не слышала. Ни ебаного писка, — как будто я сказала бы тебе, если бы знала, чертов идиот.

Я хочу, чтобы он перестал называть меня Пип. Я возненавидела это гребаное прозвище, когда он впервые произнес его вслух, отвратительно дав его мне, потому что я была маленькой. Я не видела его с тех пор, как мне исполнилось тринадцать, а теперь я встречалась с ним дважды менее чем за два месяца.

— Ты меня не обманываешь? Никто не говорил о том, что видел их рядом с Грегом Уэстом перед его смертью? Или Крис Кроуфорд, которого все еще нет? Это очень маленький городок, наполненный сплетнями, Сэйдж. Я знаю, я тоже вырос здесь, и мне просто трудно поверить…

— Ничего не было, Каин. Я не собираюсь повторять. Либо верь мне, либо нет. Для меня это не имеет значения, — перебиваю я, желая, чтобы этот разговор закончился.

Он прислал мне сообщение с просьбой встретиться здесь, чтобы проверить мои успехи.

После того, как Сайлас отослал меня, как собаку с поджатым хвостом между ног, а Рук фактически сказал мне, чтобы я пошла на хуй, дальше у меня ничего не вышло.

Интересно, заметили ли его друзья, как враждебно он относился ко мне. Какими резкими были его слова, как будто они укоренились в чем-то более глубоком. Это была первая вспышка эмоций, которую он показал мне с тех пор, как я вернулась. Эти глаза горели и трещали. Я пробудила все чувства, которые он оставил ко мне, даже если они были плохими.

Это было похоже на зажигание спички. Маленькое пламя, но лучше, чем ничего.

Я ненавижу себя за то, что цепляюсь за его обиду. Это заставляет меня чувствовать себя слабой и жалкой, но я не могу отрицать — по крайней мере, себе, — что я бы ни за что не приняла его гнев и его ненависть. Потому что даже это, всего лишь это означает, что я существую внутри него, пусть даже немного.

После той ночи больше не было возможности поговорить ни с кем из них, на самом деле.

Сайлас всегда с одним из мальчиков, и я знаю, что остальные трое не будут уделять мне времени дня. Что также означает, что быть рядом с Лирой и Браяр бессмысленно.

Но я не прекратила эти отношения.

Я начала получать удовольствие от их компании. Даже если Лира немного… странная. У нее есть коллекция насекомых, от бабочек до жуков. Они закреплены внутри стеклянных витрин, которые она вывешивает на стене, или внутри прозрачных куполов на ее полках. На столах разбросаны изображения кузнечиков и богомолов. Это ее хобби, и я его уважаю. Но не буду врать, это все меня немного пугает. Тем не менее, я также лучше вижу людей после пребывания в этой палате. У каждого есть что-то, что помогает справиться с нанесенным ему ущербом.

К тому же, мне нравится, что она странная. Она понимает, какая она другая. Они обе, и иногда я не могу не ревновать. Когда они сидят и говорят о том, что им нравится, чего они хотят в жизни, всегда поворачиваются, чтобы задать мне одни и те же вопросы, а я просто сижу с пустыми мыслями.

Что мне нравится? Чего я хочу? Помню ли я, каково это — наслаждаться вещами? Быть страстной?

— На этот раз я приму этот ответ, Сэйдж. Но в следующий раз лучше приготовь что-нибудь для меня, слышишь? Ты здесь не контролируешь ситуацию. Я.

Я чувствую, как он двигается, чувствую, как его рука приближается к моему лицу. Его пальцы тянутся к выбившейся пряди моих волос.

— Мне было неприятно видеть, как ты стрижешься. Она всегда была такой красивой, когда была длинной.

Я отталкиваюсь от него.

— Убирайся из моей машины, пока я тебя не убила, — я до сих пор отказываюсь смотреть на него. — И перестань называть меня Пип, или я оторву тебе яйца.

Он жестоко смеется.

— Ты нежный цветок, Сэйдж. Фарфоровая кукла. Вы все лаете и не кусаетесь. Что бы ты ни говорил, ты и мухи не обидишь.

На этом разговор заканчивается. Он вылезает из моей машины, закрывает дверь и идет через парковку к своей тонированной машине.

Только когда он выезжает с парковки, я выдыхаю. Я упираюсь руками в кожу головы, впиваясь черепом в плюшевый подголовник, и начинаю чувствовать, как ледяные слезы текут по моему лицу.

Каждый раз, когда он уходит, меня трясет.

Я бы никогда не позволил ему или кому-либо другому увидеть это, но он прав. Я могла огрызаться на людей, могла им угрожать, но внутри я слишком мягка. Вот почему я хочу держать всех как можно дальше — я знаю, как легко было бы причинить мне боль.

Видя его, я всегда возвращаюсь к тому времени, когда никого не было, чтобы мне помочь. Назад к одиноким ночам, когда он пялился на дверь, надеясь, что кто-то, кто угодно, войдет внутрь и остановит его, только чтобы его подвели.

Теперь я отчаянно пытаюсь собрать крошечные осколки себя, сильно порезав пальцы. Осколки застряли у меня в руках. Больше нет ни клея, ни скотча, чтобы собрать меня обратно.

Поэтому я просто собираю все это в свои руки и прижимаю осколки к груди. Возможно, они были бы бесполезны для кого-то еще, но я так отчаянно цепляюсь за то, что осталось от меня, за то, что осталось от того, кем я была, потому что без этих разбитых осколков у меня ничего нет.

Говорят, самое дно — лучшее место для восстановления фундамента. Где вы восстанавливаете, когда нет дна? Когда это просто постоянное падение, все глубже в нескончаемое забвение, навеки погружающееся в бескрайние воды.