Платье для смерти

— Я только что разговаривала с Джимми, — сказала она.

— Я думала, это была Элейн?

— До этого. Маму выписывают из больницы. Они хотели провести последние обследования завтра, но она закатила истерику, и ее обследовали пораньше. Она в порядке. Джимми помогает ей со сборами.

У Лоры не было слов. Она просто обняла сестру, и они так и стояли обнявшись.

— Это так мило, — услышали они слова Кангеми сквозь грохот вертолетов. — Правда. Но мне нужно провести осмотр внутри и допросить вас. — Он указал на Лорины ноги. — А где твоя обувь?

Ее разрывали тысячи вещей. Она хотела поговорить с папой, обнять Руби и вернуть маму домой. А так же была еще необходимость поговорить с Джереми о ее разговоре с Шелдоном. Причем срочно.

— Мои туфли — длинная история, и я тебе ее с радостью расскажу, но Руби нужно забрать маму из больницы.

— Сегодня таксистом не работаю. Попробуй завтра.

Лора скрестила руки.

— Ты мне должен.

— Как так?

— Тебе стоит делать то, что умеешь, потому что я снова тебя сделала.

Он рассмеялся.

— Карнеги, ты..

— Ты знаешь, что я права. Ну, давай же. Ты сможешь допросить ее завтра. Да и какая разница? Ты же знаешь, что она принца не убивала. Никто не убивал. Разве тебе не нужно расследовать настоящие убийства?

Он осмотрел Руби с головы до ног, затем Лору, затем снова Руби.

— Ой, ладно, проваливай, — сказал он Руби. — Придешь завтра в участок в десять. Опоздаешь на минуту, найду за что арестовать.

Руби, умчалась, прежде чем Лора успела даже поблагодарить детектива.

На то, чтобы описать Кангеми события прошлых дней, потребовалось два часа. Допрос проходил рядом с шафрановым платьем — самой прекрасной вещью, которую она когда — либо видела. Мама была настоящей художницей.

Когда любопытство Кангеми было удовлетворено, Лоре осталась довольна, она на секунду только прикрыла глаза и успокоилась. Ей хотелось спать. Хотелось все забыть. Забыть отца, бегущего в женских туфлях. Забыть размазанную губную помаду, девушек в клубе, прекрасные дизайнерские туфли. Хотелось забыть о письмах, которые он оставил, чтобы они поняли — ему не безразличны. Но только эти письма были бесполезны, ведь они уже стали ему чужими.

Но когда она, закрывая глаза, мечтала, чтобы отец исчез, в воспоминаниях появлялся пляж. Ощущения острого песка между пальцами ног, ее волосы, щекочущие лицо на ветру. Она копала яму, и чем глубже она копала, тем быстрее ямка наполнялась водой. Папа хотел научить ее строить дренаж, как выкачивать воду из ям, чтобы копать еще глубже. Глубже, чем кто — либо до нее. Но она так и не научилась и ее яма превращалась в соленое озеро.

Она встала и посмотрела на океан, где Руби, в смехотворно юном возрасте, занималась бодисёрфингом с отцом. Лора хотела спросить его о чем — нибудь, привлечь его внимание, но Руби была такой свинюшкой. Она все время крала маму и папу. Взгляд маленькой Лоры снова переместился на маму, лежавшую на песке под зонтиком. Руби, скрестив ноги на одеяле, ела бутерброд, вероятно, придумывая новые способы помучить свою младшую сестру.

— Папа! — кричала Лора в воды океана. Его не было среди волн с Руби, и не было с ней на берегу. Где же он был?

Он высунул голову из набегающей волны. Она толкнул его вперед, превратившись в полосу белой пены. На секунду он потерялся под пеной, но Лоре не испугалась. Он не вынырнул. Она его не видела. Неужели его не было слишком долго? Она подошла к воде. "Папа!" Его нигде нет. Паника охватила девочку. Где он мог быть? Утонул? Она снова позвала его, но по — прежнему без ответа. Посмотрев на станцию спасателей, она увидела парней, евших бутерброды и явно не смотрящих в их сторону. Они не видели отца, и она тоже.

Уже тогда она все это видела. Папа ушел. Умер, утонул. Ушел из ее жизни. Стало так больно от одиночества и отчаянья, что села в свою ямку — лужу и, как все четырехлетние дети, заревела. Она захлебывалась рыданиями, так ей было больно. И совсем не заметила, как ее накрыла волна, прямо в этой ямке. Так неожиданно. Она не могла вскочить, ноги увязли в песке. Нос обожгла соль, а вода оглушила ее. Она точно умирала. Вода убила папу, а теперь заберет и ее от мамы и Руби. Волна унесет ее тело обратно в море, где она навсегда будет потерянной и одинокой.

Затем появились руки, и она почувствовала рывок и посасывающее чувство в пятках, когда ее вытащили из ямы. Папа перевернул ее и похлопал по спине, пока вода не отступила. А потом обнял, плачущую.

— Что случилось, Лала? — спросил он с паникой в голосе.

Из — за слез, она едва могла что — то говорить.

— Ты ушел. Я думала, что ты ушел.

— Никогда, Лала. Я никогда не уйду. Меня только что немного потянуло вниз по пляжу. Я бы никогда не оставил тебя.

Никогда. Он сказал никогда.

Хотелось сердиться. Хотелось выжать из этого воспоминания столько гнева, сколько она могла. Хотелось в этом гневе схватить папу и его недо — девушку — недо — парня и швырнуть за борт, и смотреть, как они тонут. Но она не могла, потому что воспоминания не злили ее. Она не чувствовала ничего, кроме печали, царапавшей броню старой ярости, помятой, что казалось одного удара хватит, чтобы пробить этот старый металл. А под металлом ничего не было. Пусто. Броня гнева была оболочкой, защищающей просочившуюся любовь. В какой — то момент за последние двадцать лет она отпустила свою злобу и даже не догадывалась об этом.

— Папа? — сказала она, подходя к нему и Филомене. — Ты должен отвезти платье в Брунико.

Полиция простаивала на пристани. Береговая охрана что — то кричала в громкоговоритель, будто бы принц ответил по — прошествие такого количество времени.

Папа и его любовник посмотрели на нее, полными от слез глазами. Их планы и мечты рухнули. Сбежать с пристани, когда по ней снуют туда — сюда власти, не было никакого шанса.

— Какой в этом толк?

— Рядом с тобой сидит бруниканская принцесса. Одень ее снова в платье. Никто не станет отрицать то, что у него перед глазами. Она выйдет за тебя замуж. Ты станешь верховным принцем и изменишь эти глупые законы.

— Но я не хочу быть верховным принцем.

— Папа, мы не всегда выбираем себе работу по душе. Но ты останешься с принцессой. И правда, это такая маленькая страна.

Казалось, он задумался на секунду.

— Ты бы стала наследницей престола.

— Руби, — возразила она. — Она бы стала наследницей. Я бы просто приезжала снимать шикарный номер в отеле на неделю.

— В отпуск, — подтвердила Филомена, как будто уже прониклась этой идеей.

— Ага, — саркастично ответила Лора. — У меня? Отпуск?

Глава 22

Лора осторожно повернула ключ. Ее план состоял в том, чтобы незаметно проскользнуть в теплую постель Джереми и рассказать ему все утром. Он оставил для нее свет включенным, поэтому она вошла, не запнувшись и ничего не сломав.

Как только она повернула за угол из холла, она увидела его сидящим за кухонной стойкой, перед ним лежали бумаги с рядами цифр.

— Привет, — сказала она. — Сейчас час ночи.

— Я ждал тебя и мучил себя бумагами.

Она бросила ключи на стойку.

— Я вернула платье.

— Ты что?

— Оно в руках у собственника. Ваш залог будет возвращен вам через сорок восемь часов.

Его реакция была быстрой и уверенной. Джереми так крепко обнял ее, что ее показало, что он ее задушит. Он уткнулся лицом в шею, шепча благодарность и похвалу в промежутках между поцелуями.

— Расскажи мне, как ты это сделала, — сказал он, прижавшись губами к ее губам.

— Тяжело рассказывать, когда ты меня целуешь.

Его руки прошлись по ее талии и занырнули под рубашку.

— Тогда расскажешь мне завтра. Не могу перестать целовать тебя.

Хотелось упасть в его объятья. Все ее тело требовало этого. И разум услужливо подыскивал оправдания, чтобы так и поступить, но когда его руки схватились за ее пояс, она отстранилась.

— Джереми. Я не могу.

— Почему нет? — Поцелуй в плечо.

— Это было бы нечестно.

Он отодвинул ее от себя и вгляделся в лицо. Прямо на ее глазах превратившись в камень, Джереми отступил назад и прислонился к барной стойке, скрестив руки. На нем была еще школьная футболка и спортивные штаны с дырками и потертостями того же времени.

— Нечестно? О, это нужно объяснить еще с прошлой недели.

— Не нужно сразу злиться и защищаться.

— Говори.

Стоя там, между ним и дверью, Лора как никогда почувствовала себя уязвимой. Она хотела сесть, но подумала, что, может быть, её быстро попросят на выход.

— Я увольняюсь.

— Ты что?

— Я принимаю предложение Барри.

— О, Боже, нет. Ты шутишь. — Джереми прижал ладони к глазам. Типично его жест, выражающий отчаяние и разочарование. Лора никогда не думала, что он именно так себя поведет в ответ на ее слова.

— Пожалуйста, — сказала она. — Послушай. Если ты еще хочешь поддерживать «Портняжек», а мы хотим, чтобы ты это делал. Я знаю, что больше не смогу заходить в твою мастерскую, но я буду прямо через улицу и буду работать с Руби. Я не первая, кто так работает, Джереми. Пожалуйста. Я помогу тебе найти замену. Не расстраивайся.

— Как мне не расстраиваться? Лора, без тебя я не справлюсь.

На это у нее ответа не было. Не хотелось говорить что — то резкое. Она и так причинила ему боль. Как бы она ни не хотела, Лора действительно причинила ему боль.

— Мне очень жаль, Джереми. Мне очень жаль. Но ты мой первый босс. Мой первый парень. Мой первый и единственный. Но я так не вырасту. Это не правильно.

Джереми поднял подбородок и закрыл глаза. Очертания его шеи и челюсти так и манили к ним прикоснуться, но Лора не могла. Не тогда, когда она просто взяла и вырезала его из части своей жизни.

— Я знал это, — сказал Джереми. — Как только ты мне сказала, что он предложил тебе контракт, я знал, что ты его примешь. — Он принялся складывать свои бумаги. — Я даже не могу себе этого объяснить.

— Не позволяй этому встать между нами, — прошептала Лора. Его гнев никогда не был направлен на нее, и она боялась, что он не позволит ей отстраниться.

— Встать между нами? С чего бы? Ужинать можно раз в месяц. Ходить на свидания в хороший ресторан.

— Прекрати.

— Может быть, поездка в карете по Центральному парку.

— Замолчи.

— На ярмарке можем делиться сладкой ватой, и я выиграю тебе мягкую игрушку.

— Замолчи! Ты засранец.

— Мы работаем по восемьдесят часов в неделю! — крикнул Джереми в ответ, повышая голос в несколько раз. — Как ты думаешь, кем мы будем?

— Я не знаю.

— Отлично, Лора. Просто здорово. Эй, а может в следующий раз, ты подумаешь, прежде чем придти сюда с каким — то дерьмом?

— Я все обдумала. Я не могу вечно жить в твоей тени.

Ей показалось, что она заметила в его лице легкое понимание, а может, ей это показалось. Возможно, смирение в его глазах было неприятием того, что она говорила, а может быть, опущенные плечи были не освобождением от гнева, а освобождением от любви. Казалось, что это изменение позы заняло пятнадцать или двадцать минут, а не несколько секунд.