Идеальные незнакомцы

Глава 28

Этой ночью наши занятия любовью достигли отчаянного предела. Бешенство выпущенного на волю дикого зверя, которое утром оставляет мое тело болезненным и в синяках.

Мой разум — выцарапанный дочиста. Тыква, выдолбленная ножами, ждет свою хэллоуинскую свечу.

Джеймс ушел в темноте, прошептав прощальное слово, и поцеловал меня, когда я лежала голая под простыней, моя кожа все еще была мокрой от пота нашей страсти. После этого я не сомкнула глаз. Я просто слушала песню сверчков и одинокие голоса ночных птиц. Пьянящий аромат лавандовых полей проникал сквозь открытые окна, как самый успокаивающий бальзам.

Я сказала ему, что хочу пойти с ним на его смертельное задание, но его ответ был однозначным. Это было слишком опасно. Он не хотел рисковать. Но он выполнил другую мою просьбу.

Идея принести мне голову на тарелочке показалась ему приятно библейской.

Да, мы с ним отличная пара. Современные Саломея и Ирод, которые с радостью отрубают головы своим врагам. Мне следует начать искать компетентных семейных психологов, как только солнце выйдет из-за горных хребтов.

Но когда этот момент наступает, я уже не в постели. Я спешно одеваюсь, натягиваю джинсы и нетерпеливо дергаю футболку через голову, потому что слышу звук автомобиля, подъезжающего по длинной гравийной дорожке на улице. Горловое мурлыканье двигателя Mercedes не вызывает сомнений.

С сердцем, сжимающимся в груди, я босиком бегу через темный дом. Тяжелую деревянную входную дверь я открываю так, будто она ничего не весит. Затем, затаив дыхание, смотрю, как Джеймс паркует авто у невысокой каменной стены, окружающей круглую площадку для гольфа, и глушит двигатель.

Когда наши взгляды встречаются через лобовое стекло, мое сердце замирает в груди.

Фиолетовый синяк затмевает впадину под его левым глазом. Его нижняя губа разбита и распухла.

Он выходит из машины, закрывает водительскую дверь и идет к багажнику. Под ногами хрустит гравий. Багажник бесшумно поднимается нажатием кнопки. Затем Джеймс протягивает руку внутрь машины и достает кожаную сумку.

Она черная, закругленная с обоих концов, с двумя короткими изогнутыми ручками и молнией, проходящей между ними спереди назад. Ее можно носить через плечо, размером с большой кошелек. Это похоже на сумку, которую можно использовать для хранения шара для боулинга.

Джеймс закрывает багажник и поворачивается, чтобы посмотреть на меня. В сладковатом рассветном воздухе его голос разносится по подъездной дорожке. — Дорогая, я дома.

Он поднимает сумку, как трофей.

Я прижимаю дрожащие руки к своему колотящемуся сердцу.

Потом у меня подкашиваются ноги, и я падаю на пол на колени.

***

В конце концов, я не могла смотреть на то, что содержалось в сумке. Я сказала Джеймсу закопать ее где-то далеко в лавандовых полях, потом пошла в дом, приготовила кофе и омлет и стала ждать, когда он вернется.

Когда он вернулся, мы об этом не говорили. Мы больше никогда об этом не говорили.

Я осталась в Провансе до конца лета, сообщив Келли, что разорвала отношения с Джеймсом и нуждаюсь в смене обстановки, а Эстель — что Париж показался мне слишком переполненным и жарким. Я сказала, что вместо этого поехала в маленькую рыбацкую деревню на побережье, которая мне понравилась и куда я, возможно, захочу переехать.

Будучи хорошими подругами, они обе меня поддержали. Они не задавали много вопросов. Они просто хотели, чтобы я была счастлива, и могли сказать по моему голосу, что я была счастлива.

Джеймс договорился с Кристофером с помощью одного телефонного звонка. Я не знаю, что было сказано, но позже Крис прислал мне электронное письмо, в котором сообщил, что мое имя и лицо было удалено с компьютеров и камер наблюдения в отеле Saint Germaine, поэтому меня никогда не будут связывать с инцидентом, произошедшим там. Он сказал мне, что любит меня и всегда будет любить, и чтобы я связалась с ним, если мне что-то понадобится.

Я так и не ответила.

Сейчас сентябрь. Я почти закончила свой роман. Лавандовые поля уже собраны. Цветущие ряды фиолетовых и синих цветов вернулись к своим нормальным земляным оттенкам коричневого и зеленого. Они будут лежать под землей всю зиму и весну, пока снова не вспыхнут одним великолепным, кратковременным буйством цвета следующим летом.

Но не каждое поле в округе лежит под паром. Один небольшой участок оказался на удивление плодородным. На одном крошечном гектаре растет крошечный росток жизни.

— Ребенок? — шепчет Джеймс, широко открыв глаза, когда я показываю ему маленькую пластиковую палочку.

— Ребенок. — Я смеюсь, когда он расплакался. Всегда большие крутые парни самые мягкие внутри.

— Когда? — спрашивает он, взволнованно сжимая меня в объятиях. — Нам надо готовиться!

Мы на улице, в саду. Прекрасный осенний день: голубое небо, свежий воздух, герань в горшках цветет багровым цветом вокруг фонтана, который журчит. Я никогда не была счастливее.

— Еще рано, — бормочу я, обнимая его крепкие плечи. Я прижимаю поцелуй к его сильной шее — Я точно не знаю, какой у меня срок, но я запишусь на прием к врачу.

Он отстраняется и улыбается мне. Его глаза сияют. Щеки мокрые. Он такой красивый, что мне больно в груди.

— Давай посмотрим на календарь и попробуем разобраться!

— Я рада, что тебе это так нравится.

Он делает вид, что возмущен. — Ты думала, что я буду полным идиотом и спрошу, кто отец?

— Нет. Но... я не была уверена...

Весь его смех и дразнилки исчезают. Он спрашивает: — В чем ты не была уверена?

Избегая его взгляда, я расстегиваю верхнюю пуговицу на его рубашке. — Ну, если быть до конца честной... — Я поднимаю взгляд и вижу, что он смотрит на меня с неистовой интенсивностью. Мой голос понижается. — Я не была уверена, как ребенок впишется в твой образ жизни.

Он медленно выдыхает, затем притягивает меня ближе, обхватывая рукой мой затылок и кладя ее на свое плечо. — Если ты не заметила, дорогая, я был здесь с тобой каждый день.

Я хмурюсь. — И… что?

— Я не работал.

Он говорит это так, будто в его словах есть какой-то глубокий смысл. Если так, то я его не улавливаю. — Да, — говорю я осторожно, — было мило видеть тебя здесь.

Он откидывает голову назад и смеется, пугая меня. — Что тут смешного?

— Ты. — Все еще смеясь, он берет мое лицо в свои ладони. — Ты знаешь столько сложных слов, а мило — это то, что ты произносишь в девяти случаях из десяти.

Я сказала: — Мило — это хорошее слово.

Когда он улыбается, я хлопаю его по плечу. — Прекрати!

— Я уже прекратил. — Он нежно целует меня, растирая большими пальцами мои щеки.

— Прекратил что?

— Я прекратил.

— Прекратил что? — Когда он просто стоит и улыбается мне нежными глазами, я задыхаюсь от понимания. — Ты прекратил?

— Боже, ты такая медлительная. Ты уверена, что у тебя есть высшее образование?

Смотря на него с недоверием, я говорю: — Моя бабушка говорила мне, что я такая бестолковая, что умру с голоду с буханкой хлеба под мышкой.

Он скривился. — Похоже, она очаровательная женщина.

— Сицилийцы не выделываются. Вернемся к той штуке с прекратить.

Он снова целует меня, на этот раз чуть глубже. — Хм?

— Когда это случилось?

— Как только я понял, что хочу провести с тобой остаток своей жизни. После этого моя работа потеряла смысл. Если бы я был ответственным за то, чтобы заботиться о тебе, я не мог бы летать по всему миру, убивая плохих парней, которые иногда пытаются убить меня в ответ.

Я вспоминаю его разбитое лицо и рассеченную губу, когда он вернулся той ночью из Германии с кожаной сумкой, и вздрагиваю. — Так ты можешь просто уйти? Без всяких последствий?

Его лицо темнеет. Какое-то мгновение он просто молча смотрит на меня.

Я быстро говорю: — Просто скажи, буду ли я или ребенок в опасности.

— Нет, — мгновенно отвечает он, качая головой, — Но помнишь, я говорил тебе, что нарушу правила, чтобы ты была моей? Так вот, я их нарушил. Все правила. И за все в жизни надо платить цену. Однажды эта цена будет названа, и я не смогу от нее отказаться.

Черт, звучит плохо.

Он стоит и ждет, что я засыплю его вопросами, и я знаю, что он ответит на них, если я это сделаю. Но я научилась очень хорошо справляться с двусмысленностями. Теперь я эксперт по навигации в темных, опасных водах жизни, и я знаю, что когда бы ни была названа эта его цена, я с ней справлюсь.

Мы справимся с этим вместе.

Перейдя на более светлый тон, я говорю: — Надеюсь, ты не ждешь, что я тебя поддержу, Ромео. Тебе все равно придется разделить со мной эту ношу, наемный убийца ты или нет.

Медленно его лицо расплывается в улыбке. — А я думал, что ты феминистка.

— Какое отношение имеет то, что я феминистка, к тому, что ты не лентяй?

— Я думал, что феминизм — это про равенство.

— И?

— А что, если я хочу сидеть дома и присматривать за ребенком, пока ты работаешь?

Этот человек так хорошо умеет говорить, что я смотрю на него с открытым ртом. Серьезно, это мастерство уровня джедаев.

Он смеется и крепко сжимает меня. — Я собираюсь найти календарь, чтобы мы могли выяснить, когда прибывает Джеймс Младший. — Он разворачивается и направляется обратно в дом, оставляя меня кричать ему вслед: — А что, если ребенок будет девочкой, шовинист?

Когда он исчезает в открытой французской двери, я слышу его смех. — Тогда мы назовем ее Джейми.

Слабо смеясь, я сажусь в одно из мягких кованых кресел, окружающих квадратный деревянный стол, за которым мы любим ужинать по вечерам. Оливковые деревья оживают от птичьего пения. Солнце греет мне голову. Я играю пластиковым тестом на беременность, улыбаюсь, как сумасшедшая, и качаю головой над тем, как вселенная сговорилась, чтобы привести меня сюда, к этому моменту.

Затащить меня через канализацию и проверить на прочность, прежде чем наградить такими прекрасными подарками.

Когда Джеймс возвращается, держа в руках настенный календарь, я насмехаюсь.

— Что случилось с твоим супершпионским телефоном?

Он закатывает глаза. — Твоя бабушка была права. Разве ты не заметила? Я не пользовался этим телефоном уже несколько недель.

— Еще раз встанешь на сторону моей бабушки, и этот ребенок будет последним, которого ты сможешь сделать, мой друг.

Он бросает календарь на стол передо мной, целует меня в макушку, а затем направляется к овощным грядкам, буйно растущим вдоль стены с одной стороны внутреннего дворика. Я смотрю на его ягодицы — восьмое чудо света — когда он идет.

Когда я возвращаюсь к календарю, то замечаю, что его тема — осенние листья на Восточном побережье. — Красивые картинки, — кричу я Джеймсу, — Ты когда-нибудь видел, как меняются листья в Центральном парке в сентябре? Это волшебно.

Он говорит что-то, что я не могу разобрать из-за щебетания птиц, которое становится все громче. Без сомнения, они борются за последние дикие сливы в живой изгороди. В моих ушах тоже стоит далекое жужжание, механический шум, что-то далекое и немного раздражающее. Гадая, не пашет ли фермер одно из полей полбы неподалеку, я перелистываю календарь на страницу сентября.