Сводные. Дилогия

Глава 17

Я жду очень долго.

Время тянется бесконечно. Сначала мой отец не уходит от Кая, а после в спальню Кая заходит Оксана. Эта часть длится как раз меньше всего. Она выбегает из спальни, хлопнув дверью, и потом они долго сидят за праздничным столом вместе с моим отцом.

Оксана всхлипывает, и в тишине только звенят их бокалы, когда отец подливает ей вина.

Праздновать уже нечего, но они не уходят из-за стола, откуда прекрасно видно дверь моей спальни. Поэтому я просто сижу на полу, прислонившись спиной к двери, и жду, когда они уйдут к себе. Больше ничего не остается. Сна нет ни в одном глазу, а звонить Каю — бесполезно. Разговор по телефону его не поддержит.

Все было бы проще, если бы я согласилась с ним, и мы признались бы родителям еще во время его второго переезда. Говорить им сейчас — худший сценарий из всех.

Но я уже и не верю, что может быть подходящее время для таких признаний. Кай был прав. Никто из них не будет готов к наши отношениям.

Сидя в темноте, на полу, возле двери собственной спальни, я думаю о том, как мы обязательно признаемся. Пусть снимут карантина, я перееду в Академию, Кай — в квартиру матери. Жить с отцом я не смогу, а никак иначе он не поймет, что я уже достаточно взрослая, чтобы самой решать, с кем мне быть.

Наверное, будем встречаться с Каем только на выходных, но хотя бы так, чем прятаться. Ждать, как сейчас.

Из спальни Кая не доносится ни звука.

Кажется, я все-таки засыпаю, прямо сидя на полу, мечтая о том, как это будет потом, когда нам больше не придется скрываться, а просыпаюсь из-за удара. Глухого, странного удара, и по полу как-то странно тянет холодом.

Вскакиваю на ноги и подлетаю к двери Кая. Стучу тихо, но настойчиво. Кай щелкает защелкой.

— Разбудил? Прости.

Я вижу, что он пьян. Понимаю за долю секунды, а бардак за спиной в его комнате объясняет и грохот, и его состояние. Почему-то хочется уйти, поговорить завтра, но в спальне родителей зажигается свет. Тонкая полоска под дверью пугает меня сильнее, чем пьяный Кай, которого я никогда не видела таким.

Прячусь в его спальню, отпихнув в сторону, и закрываю дверь.

Кто-то из родителей идет по коридору. Останавливается и прислушивается. За окном на удачу взрывается забытый и одинокий салют.

Мой отец, а это он, я узнаю тяжелые шаги, разворачивается обратно в свою спальню.

— Все нормально? — доносится голос Оксаны.

— Да, показалось…

Остаток разговора скрадывает закрытая дверь и расстояние пустого коридора между нами.

Кай тем временем отпихивает рюкзак, зачем-то под кровать, на которой вперемешку с постельным бельем разбросаны, кажется, все его вещи. Распотрошенный шкаф стоит с распахнутыми дверцами.

— Что происходит? — голос меня подводит. — Что это значит?

Он разводит руками, тянется к пачке, но та оказывается уже пустой. Рядом лежит другая. Тоже пустая. Тогда Кай тянется к бутылке с вином и опрокидывает в себя половину стакана.

— Нормального ответа не будет? Почему ты собираешь вещи, Кай?

— Искал твой подарок, — отвечает он, не моргнув глазом.

Ложь? Он лжет мне? Разве он не обещал больше не делать этого?

— Подарок?

— Новый год же.

Я киваю. И вспоминаю про свой подарок. Теперь он кажется глупым и неуместным, хотя поначалу считался идеальным. Лучше бы я ограничилась дезодорантом. Дарить его сейчас было бы уместней.

Кай действительно достает из рюкзака коробочку, при виде которой мои глаза лезут на лоб.

— Открывай.

На бархатной подушечке вижу хрупкую подвеску в виде крылышек.

— Бабочка? — непонимающе переспрашиваю я.

Я была готова увидеть балерину, пуанты, что угодно. Почему крылья?

— Фея, — отвечает он хриплым голосом. Тянет за шнурок, поглаживая блестящие крылья пальцем. — Ты, Юль, как фея. Та, ради которой ты столько репетируешь. Твой выпускной спектакль. Прости, забыл, как ее зовут.

— Сильфида.

— Точно. Можешь не носить, если не нравится… Знаю, что это просто бижутерия…

— Мне нравится.

Поднимаю распущенные волосы, обнажая шею, и Кай завязывает шнурок на моей шее. Тонкие блестящие крылья ложатся точно в вырез платья.

Я представляла себе этот вечер иначе, и теперь не знаю, как выкручиваться с ответным подарком.

— У меня тоже есть для тебя кое-что… — говорю срывающимся голосом.

Кай задумчиво кивает, снова делая глоток вина. Подхожу и отбираю у него бокал. Утопить свое горе не выйдет. Может, в моем подарке все-таки будет хоть какая-то польза.

— Расстегни мое платье.

Кай вскидывает одну бровь.

— Я пил, Юль. Не надо.

Тогда выйдет, что я ничего ему не подарила. Дергаю молнию своего платья, и ткань падает к моим ногам. Под платьем у меня самое эротичное белье, какое я только смогла найти на свой размер. Прозрачный лиф, пояс для чулок, сами чулки и очень тонкие трусики. Почти ниточки.

— Я думала, вечер пройдет иначе… И хотела сделать тебе сюрприз.

Кай пытается смотреть мне в глаза, но взгляд неминуемо соскальзывает ниже. На все, что ниже моего лица.

— Дай мне пять минут, — вдруг говорит он.

В каком смысле?

— А сама иди под одеяло.

Чего?!

— Не то замерзнешь, — Кай распахивает окна, впуская морозный воздух. Сбрасывает с себя свитер, штаны, оставаясь только в боксерах. — Я быстро в холодный душ. Ты еще не под одеялом? Мне нужен холод, чтобы хоть чуть-чуть протрезветь, а ты замерзнешь.

Он даже говорить стал быстрее. И по-моему, уже протрезвел, стоило ему увидеть мое белье.

***

Стою под ледяным душем, надеясь, что холод выбьет из меня последнюю дурь. Но выводы сделаны. И уже давно.

Спасибо, мама.

Хотя… Она просто указала мне на мое место. В очередной раз. А если она еще и узнает про долг, а потом про нас с Юлей… Все закономерно. Я слишком долго пускал свою жизнь под откос, чтобы в одно мгновение она могла сама собой исправиться.

Мне и отвечать.

Выхожу босиком в одном полотенце в собственную спальню, где так холодно, что зуб на зуб не попадает. Балеринка сдержала слово, лежит на кровати и сверкает глазищами из-под одеяла. Контраст порочного белья на ней, о котором я знаю, и невинности в этих растрепанных волосах на лице без косметики мгновенно бьет в голову. Сильнее любого алкоголя. Круче любого наркотика.

Закрываю окна, откидываю в сторону полотенце с бедер. Юля смущается, но смотрит на меня с еще большим жадным любопытством.

Сейчас ее взгляд ощущается, как раскаленная спичка, поднесенная к моей обнаженной коже. Ступаю к кровати, но она выскальзывает из-под одеяла на долю секунды раньше. Предвосхищает мое движение. Запрокидывает голову, глядя на меня, и медленно облизывает губы.

Если и есть что-то в этом мире, о чем я обязательно буду вспоминать за мгновение перед смертью, то вот эту картину. Как горят ее глаза, как вспыхивают стыдом щеки, но как она отбрасывает волосы за плечи, а после ведет руками по моим бедрам медленно, нерешительно, сжигая дотла любые предохранители, которые помогали бы мне выстоять перед соблазном. Я готов наброситься на нее, но напарываюсь на блеск крылышек на ее груди, как на острый клинок, вогнанный прямо в сердце.

Чертов смертный принц не должен касаться феи.

В этот момент ее губы смыкаются на моем члене.

Запрокидываю голову, не в силах сдержать громкого стона, когда она дразнит меня кончиком языка. Меня разрывает на части, и я ударяю бедрами сильнее. Она давится, кашляет, а в глазах мгновенно вспыхивает испуг.

Прости, фея.

Как и чертов принц, я тоже эгоист.

Опрокидываю ее на кровать, накрывая телом. Не могу смотреть в ее глаза, поэтому целую в щеки, губы, закрываю ладонью ей веки.

На ней лучшее белье, которое я когда-либо видел. И может быть, лучше уже и не увижу. Другой такой, как Юля, не будет.

Она ерзает, стонет, касается меня руками. Знаю, балеринка. Ты хотела, чтобы это выглядело, как подарок. Но ты и представить не можешь, сколько улыбок ты уже подарила мне. Их было бы вполне достаточно.

Отвожу в сторону трусики, чтобы ее подготовить, но она снова обыгрывает меня. Обхватывает член пальцами, направляет в себя, а после приподнимает бедра, как никто ни разу не делал до нее, и сама насаживается.

От неожиданности я охаю и едва не падаю на нее сверху.

— Это что такое? — шиплю.

— Ты портишь мне подарок! — цедит в ответ.

Толкает в грудь, стараясь опрокинуть меня на спину. Сдаюсь и перекатываюсь сам, и она, довольная, устраивается сверху. Отбрасывает в сторону кружевной лифчик, обнажая всю себя, и приподнимается.

А потом делает бедрами неуловимое движение и опускается.

Ох.

Ее бедра движутся так, что стоны сыплются из меня вперемежку со сдавленными матами. Она танцует, верхом на мне, руками упираясь в мою грудь, и единственное, что я могу сделать и что она позволяет мне делать, это ласкать ее в ответ.

Восьмерки, полукруги — сейчас я в полной мере могу оценить ее спортивную подготовку и способности к классическому танцу.

— Хорошо, Дмитриева, а теперь заново! — выдыхаю ей в губы, копируя интонации доставучей преподавательницы.

Резко сажусь и, обхватив ее за бедра, насаживаю на себя. Юля впивается ногтями в мои плечи и громко стонет. Но веду я недолго. Она находит точку опоры и снова двигается так, что у меня мигают звездочки перед глазами.

Это лучший подарок, балеринка, вот только… я его недостоин.

Крылья феи царапают мою грудь, когда я прижимаю ее к себе, так тесно, как только могу. И двигаюсь за нас обоих, доводя прежде всего до экстаза ее, и Юля скребется ногтями по моим плечам так сильно, что кожа начинает гореть. Значит, я на правильном пути.

Опрокидываю ее на спину, приподнимаю ягодицы и снова беру.

Потому что не могу иначе. Лучше, чем она не будет. Круче, чем с ней уже ни с кем не будет.

Но она хрупкая фея. А я долбанный смертный.

Она кусает губы, давясь стонами, и напрягается всем телом, замирает, обхватывает меня так, что я с трудом, рывками продолжаю двигаться. А потом она кричит, чересчур громко, так что я опять едва не падаю на нее, потому что должен срочно заставить ее замолчать, но вместо этого нахожу ее губы и вдруг кончаю сам, захлебываясь собственными стонами и ее рваными судорожными вдохами.