Цена нелюбви

Я собираю в кулак все свое мужество, как в те далекие дни, когда возвращалась домой, стараясь не бежать и тем самым провоцировать погоню. Я не иду по коридору на цыпочках, а марширую, стуча каблуками. Я подхожу к детской ванной комнате, верь, естественно, нараспашку, и я вижу нашего первенца во сем его половозрелом великолепии вплоть до россыпи прыщей на заднице. Широко расставив ноги и выгнув спину, он расположился под углом к унитазу так, чтобы я могла видеть его пурпурный член, сверкающий тем, что я сначала приняла за желе, но, благодаря серебристой обертке на полу, поняла, что это несоленое масло. И тогда же я впервые узнала, что у моего сына выросли тонкие, необычайно прямые лобковые волосы. Хотя большинство мужчин выполняет это упражнение с закрытыми глазами, Кевин глаза приоткрыл, чтобы бросить через плечо на свою мать лукавый, сонный взгляд. Я, в свою очередь, свирепо уставилась прямо на его член — вряд ли я сделала бы это в парке, скорее отвела бы глаза, поскольку отросток столь невпечатляющий, что остается только удивляться, из-за чего столько шума. Я подошла и захлопнула дверь.

По коридору прокатился сухой смешок. Я протопала в кухню. Кофе пролился мне на юбку.

Ты, должно быть, удивляешься, почему я просто не ушла? Ничто не мешало мне схватить Селию, пока у нее еще оставался один глаз, и вернуться в Трибеку. Я могла бы оставить вашу тесную компанию: тебя с твоим сыном и тот ужасный дом. В конце концов, все деньги принадлежали мне.

Вряд ли ты поверишь, но мне это просто не приходило в голову. Вероятно, я Так долго вращалась на твоей орбите, что прониклась твоим пылким убеждением: счастливая семья не может быть мифом, а если и может, то лучше умереть, цепляясь за прекрасное, но недостижимое, чем в пассивном, циничном смирении угрюмо думать, что ад — это другие люди, связанные с тобой родственными узами. Я ненавижу перспективу поражения; если, вынашивая Кевина, я подняла брошенную мною же перчатку, терпеть Кевина на постоянной основе — гораздо более серьезное испытание. В моем упорстве, возможно, был и практический аспект. Кевину было почти пятнадцать. Он никогда не заговаривал о колледже, ни словом не обмолвился о своем взрослом будущем; ни разу не проявил ни малейшего интереса ни к одной профессии и, насколько я знала, все еще цеплялся за желание жить на пособие, высказанное в пятилетием возрасте. Однако теоретически наш сын мог покинуть дом через три года. Следовательно, останемся только ты, я и Селия, и тогда-то посмотрим на твою счастливую семью. Те три года уже почти прошли, и они оказались самыми длинными в моей жизни, но тогда у меня не было дурных предчувствий. И может, это покажется тебе слишком простым объяснением, я любила тебя. Я любила тебя, Франклин. Я и сейчас тебя люблю.

Тем не менее я чувствовала себя как в осажденной крепости. Моя дочь наполовину ослепла, мой муж сомневался в моем душевном здоровье, а мой сын издевательски тыкал свой намазанный маслом пенис мне в лицо. Усугубляя ощущение круговой осады, Мэри Вулфорд выбрала именно тот момент для своего первого возмущенного визита в наш дом — и последнего, если подумать, поскольку в следующий раз мы встретились в суде.

Тогда она еще была очень тоненькой, ее волосы, уложенные в строгую прическу, были черными до самых корней, так что я и не подозревала, что они крашеные. Даже для соседского визита она разоделась в костюм от Шанель. На лацкане респектабельно поблескивала скромная, но дорогая брошка-веточка. Кто бы подумал, что через каких-то три года она будет шаркать по «Гранд юнион» в Найаке в мятой юбке и кофте и разбивать сырые яйца в тележке другой женщины.

Она коротко представилась и, несмотря на холод, отклонила предложение войти. «Моя дочь Лора — красивая девочка, — сказала она. — Матери всегда так считают, но я верю, что ее привлекательность очевидна и остальным. С двумя важными исключениями: она сама и этот ваш юноша».

Я хотела успокоить ее, мол, мой угрюмый сын не в силах увидеть ничью привлекательность, однако почувствовала, что это всего лишь преамбула. Звучит недобро, учитывая, что всего через год мой сын убьет ее дочь, но боюсь, я сразу же невзлюбила Мэри Вулфорд. Ее движения были резкими, глаза бегали, словно подгоняемые каким-то постоянным внутренним смятением. Однако некоторые люди холят собственные несчастья, как другие балуют маленьких породистых собачек гусиным паштетом. Я сразу увидела в Мэри одну из тех, кто «выискивает проблему». По-моему, пустая трата детективных способностей. Я по собственному опыту знаю, что большинство настоящих проблем находит тебя само.

— Последний год или около того, — продолжала Мэри, — Лора пребывает в уверенности, что она слишком толстая. Она Страдает, хотя никакого избыточного веса нет и в помине. Я уверена, что вы читали об этом болезненном состоянии. Она про - пускает приемы пищи, прячет свой завтрак в мусорном ведре или лжет, что ела у подруги. Слабительные средства, диетические таблетки... достаточно сказать, что все это очень опасно. В прошлом сентябре она так похудела, что попала в больницу и лежала под капельницей. Она точно вырвала бы иглу, если бы за ней круглосуточно не следили. Вы понимаете?

Я пробормотала что-то сочувственное, почти как обычно, когда выслушивала подобные истории, хотя именно в тот раз я не могла не думать о том, что и моя дочь лежит в больнице... и не потому — я была в этом абсолютно уверена, — что сотворила с собой какую-то глупость. Кроме того, на родительских собраниях я наслушалась рассказов Карен Карпентер, слишком часто выливавшихся в хвастовство. Казалось, что престижного диагноза «анорексия» жаждали не только ученицы, но и их матери, вечно

соревнующиеся в том, чья дочь меньше ест. Неудивительно, что бедные девочки наживали неприятности.

— Мы добились улучшений. В последние несколько месяцев Лора съедала свои скромные порции за семейными трапезами, в которых она вынуждена участвовать. Она даже немного поправилась... на что ваш сын Кевин поспешил указать.

Я вздохнула. По сравнению с нашей гостьей я, должно быть, выглядела измученной. Неудивительно, что я не сумела выдохнуть о-боже-что-наделал-этот-мальчик, чем ее и разъярила.

— Вчера вечером я поймала красавицу дочь, когда она изрыгала в унитаз свой ужин! Я также заставила ее признаться, что она это делает всю последнюю неделю. Почему? Один мальчик в школе все время обзывает ее толстой. Она не весит и ста фунтов, а ее дразнят «поросенком»! Нелегко было вырвать из нее его имя, и она умоляла меня не приходить к вам. Но я считаю, что пора нам, родителям, брать на себя ответственность за деструктивное поведение наших детей. Мой муж и я делаем все, что в наших силах, чтобы Лора не наносила себе вред. Пожалуйста, и вы с мужем постарайтесь, чтобы ваш сын не причинял вред нашей дочери!

Я дернула головой, как собачка на ветровом стекле.

— Каак? — протянула я. Может, она подумала, что я пьяна.

— Мне не важно как!..

— Вы хотите, чтобы мы поговорили с ним? — Мне пришлось сжать губы, чтобы они не изогнулись в ухмылке, похожей на кривую ухмылку Кевина.

— Конечно!

— Сказать ему, что надо щадить чувства других и помнить Золотое Правило? — Я оперлась о дверной косяк, чуть ли не со злобой глядя на Мэри. Она в тревоге попятилась. — Или, может, мой муж, должен поговорить с ним, как мужчина с мужчиной, и объяснить ему, что настоящий мужчина не жесток и не агрессивен, а нежен и чуток?

Мне пришлось умолкнуть на секунду, чтобы подавить смех. Я вдруг представила, как ты бодро входишь в кухню с докладом: «Ну, дорогая, это все колоссальное недоразумение! Кевин говорит, что бедная худышка Лора Вулфорд просто неправильно услышала! Он не называл ее «толстой», он сказал «классная»! И он не называл ее «поросенком», он сказал, что она «здорово» пошутила!» Наверное, я все же ухмыльнулась, потому что Мэри побагровела и взорвалась:

— Я понятия не имею, почему вам это кажется смешным!

— Миссис Вулфорд, у вас есть сыновья?

— Дора — наш единственный ребенок, — благоговейно выдохнула она.

— Тогда вспомните старые детские стишки — из чего сделаны мальчики. Я бы с удовольствием вам помогла, но как это осуществить? Если мы с Франклином что-нибудь скажем Кевину, вашей дочери будет только хуже. Может, вы научите Лору... как это дети говорят? Утереться.

Я расплачусь за этот приступ реализма, хотя вряд ли могла знать тогда, что мой грубый совет всплывет в гражданском суде два года спустя с несколькими едкими преувеличениями.

— Ну, благодарю вас ни за что!

Глядя вслед Мэри, топающей вниз по каменным плитам, я думала о том, что ты, учителя Кевина и теперь эта Мэри Вулфорд заставляют меня взять на себя ответственность. Весьма справедливо. Однако если я так чертовски ответственна, то почему я чувствую себя такой беспомощной?

Селия вернулась домой в начале марта. Кевин ни разу не навестил ее в больнице, а я, защищая дочь, его и не поощряла. Когда мы собирались за Селией, ты предложил взять его в больницу, но тут же пошел на попятный, сославшись на его душевную травму. Знаешь, Кевин даже ни разу не спросил, как ее здоровье. Посторонний вряд ли догадался бы, что у него есть сестра.

Я почти не продвинулась в приспособлении к ее новой внешности. Ожоги, испещрившие всю ее щеку, включая висок, начали заживать, покрывшись корками, и я умоляла ее не расковыривать их. Селия терпела, а я вспоминала Виолетту. Никогда прежде не сталкиваясь с монокулярной модой, я ожидала, что ее глазная повязка будет черной, и короткие «обратные кадры» Ширли Темпл The Good Ship Lollipop, возможно, утешили меня болеутоляющими видениями моей маленькой белокурой пиратки. Думаю, я предпочла бы черную повязку, тогда я купила бы ей треуголку в жалкой попытке превратить жуткий кошмар в отвлекающий маскарад.

Однако ее глазница оказалась залеплена специальным пластырем под цвет кожи, сделавшим левую половину ее лица пустой, а опухоль сгладила контур лица. Как будто ее лицо, больше не трехмерное, превратилось в почтовую открытку с картинкой на одной стороне и чистой белой поверхностью на другой. Я бросала взгляд на правый профиль и видела моего прежнего, жизнерадостного ребенка. Взгляд на левый профиль, и мой ребенок был стерт.

Это новое качество ее лица — сейчас-ты-меня-видишь, сейчас-ты-меня-не видишь — заставило меня по-новому и болезненно осознать, что дети — скоропортящийся продукт. Хотя я всегда из двоих своих детей предпочитала Селию, как только она вернулась домой, я прекратила все попытки скрывать это. Селия теперь не отходила от меня ни на шаг. Я позволяла ей тихонько следовать за мной по дому и ездить со мной по разным делам. Я уверена, ты был прав в том, что не следует допускать ее отставания в учебе, и потому, чем скорее она привыкнет демонстрировать свое увечье, тем лучше. И все же я взяла отпуск и осталась с ней дома еще на две недели. Селия потеряла некоторые из своих навыков: например, она не могла завязать шнурки на кроссовках, и нам пришлось овладевать этим умением с нуля.

Я оберегала ее от Кевина, как ястреб. С того самого момента, как Селия научилась бегать и хватать, он обращался с ней как с домашним зверьком, овладевшим определенным набором трюков, и теперь все так же гонял ее. Признаю, в ее отношении к нему не чувствовался страх, однако в ответ на любую мелкую, безобидную просьбу — принести ему крекер или бросить пульт от телевизора — мне чудилось мимолетное замешательство, она словно застывала на мгновение или проглатывала комок в горле. И хотя прежде она умоляла позволить ей принести его колчан и почитала за честь, когда Кевин разрешал выдернуть стрелы из мишени, в первый же раз, как он небрежно предложил ей возобновить свои обязанности, я решительно воспротивилась: я знаю, что он осторожен, но у Селии остался лишь один глаз, и она больше не приблизится к стрельбищу. Я думала, Селия захнычет. Она всегда отчаянно хотела доказать свою полезность Кевину и любила смотреть, как стрелы брата безошибочно летят в яблочко. Но она лишь бросила на меня благодарный взгляд, а на ее лбу вдоль линии роста волос заблестел пот.