Брокен-Харбор

* * *

Стоянка трейлеров находилась дальше вдоль пляжа – может, ярдов на сто севернее дома Спейнов. Когда мы с Ричи брели в темноте к логову Конора Бреннана и обратно – уже с Конором, считая, что закрыли дело, – то наверняка прошли там, где когда-то стоял трейлер моей семьи.

В последний раз я видел свою мать именно у трейлера, в наш последний вечер в Брокен-Харборе. По случаю отъезда вся семья решила поужинать в “Уилан”, а я быстро соорудил себе пару сэндвичей с ветчиной в нашей кухоньке и собирался пойти на пляж, к приятелям. В песчаных дюнах мы закопали фляжки с сидром и несколько пачек сигарет и обозначили место заначки, привязав к стеблям тростника синие целлофановые пакеты. Кто-то обещал принести гитару; родители разрешили мне гулять до полуночи. В трейлере висел аромат дезодоранта “Мускус рыси”; густой солнечный свет, падающий в окна, бил в зеркало так, что мне приходилось пригибаться и смотреться в зеркало сбоку, чтобы уложить намазанные гелем волосы в аккуратные шипы. На койке Джери лежал ее открытый и уже наполовину собранный чемодан. На Дининой постели валялись белая панамка и солнцезащитные очки. Где-то смеялись дети, а мать звала их ужинать; вдалеке играло радио – “Все, что она делает, – магия”[28]; я подпевал себе под нос новым, уже сломавшимся голосом и представлял, как Амелия откидывает волосы с лица.

Накинув джинсовую куртку, я сбежал вниз по лесенке и замер. Мать сидела на складном стульчике перед трейлером и, запрокинув голову, смотрела, как небо окрашивается в персиковые и золотые тона. Нос у нее обгорел, а пучок мягких светлых волос растрепался после целого дня на пляже, где мама нежилась на солнце, строила с Диной замки из песка, гуляла вдоль воды рука об руку с отцом. Подол ее длинной хлопковой юбки – голубой в белый цветочек – взлетал и трепетал на ветру.

– Майки, – улыбнулась она мне. – Ты такой красивый.

– Я думал, ты в пабе.

– Там слишком людно. (Для меня это должно было стать первой подсказкой.) Здесь так чудесно, так спокойно. Смотри.

Я для вида глянул на небо.

– Ага. Красиво. Я иду на пляж, помнишь? Буду…

– Посиди со мной минутку. – Она поманила меня рукой.

– Мне пора. Парни…

– Знаю. Всего несколько минут.

Я должен был догадаться. Но ведь в последние две недели она казалась такой счастливой. Она всегда была счастлива в Брокен-Харборе. Только в эти две недели в году я мог быть обычным парнем, мне нечего было опасаться, кроме того, что ляпну какую-нибудь глупость при парнях, у меня не было никаких тайн, кроме мыслей об Амелии, от которых я краснел в самый неподходящий момент, и мне не нужно было ни за кем следить – кроме здоровяка Дина Горри, которому она тоже нравилась. Целый год я был начеку, усердно трудился, и мне казалось, что я заслужил право расслабиться. Я совсем забыл, что Бог, мир или кто-то другой – тот, кто высекает правила в камне, – не раздает выходные за хорошее поведение.

Я присел на край другого стула и постарался не трясти коленом. Мама откинулась назад и вздохнула – удовлетворенно, мечтательно.

– Только посмотри. – Она протянула руки, указывая на игривый, стремительный прибой.

Ветер был теплый, бледно-лиловые волны плескались о берег, а воздух на вкус был сладко-соленым, словно карамель, и лишь тонкая дымка на закатном горизонте предупреждала, что ветер может перемениться и злобным шквалом обрушиться на нас ночью.

– Другого такого места нигде нет, точно. Я бы хотела остаться здесь навсегда. А ты?

– Ага, наверное. Тут прикольно.

– Скажи, та блондинка, папа которой любезно поделился с нами молоком, – твоя подружка?

– О господи! Мама! – Меня перекосило от смущения.

Она ничего не заметила.

– Хорошо. Это хорошо. Иногда я беспокоюсь – вдруг у тебя нет девушки из-за… – Она снова чуть слышно вздохнула и смахнула волосы со лба. – Ну вот и славно. Она милая девушка, и улыбка у нее чудесная.

– Да. – Улыбка Амелии, ее взгляд искоса, изгиб ее губы, в которую хотелось впиться зубами. – Наверное.

– Заботься о ней. Твой папа всегда обо мне заботился. – Мать улыбнулась и похлопала меня по ладони. – И ты тоже. Надеюсь, эта девочка знает, как ей повезло.

– Мы с ней всего несколько дней.

– Ты собираешься и дальше с ней встречаться?

Я пожал плечами:

– Не знаю. Она из Ньюри. – Мысленно я уже отправлял Амелии сборники песен на кассетах, надписав адрес самым аккуратным почерком, и воображал, как она слушает их в своей девчачьей спальне.

– Не теряйтесь. У вас будут красивые дети.

– Мам! Мы знакомы всего…

– В жизни всякое бывает. – Что-то промелькнуло на ее лице, быстро, словно тень птицы на воде. – Да, всякое бывает.

У Дина Горри миллион младших братьев и сестер, поэтому его родителям плевать, где он. Сейчас он наверняка уже на пляже, только и ждет, чтобы воспользоваться первым же шансом.

– Мам, мне пора. Я пойду, ладно?

Я почти соскочил со стула, готовый припустить через дюны. Она поймала меня за руку:

– Подожди. Я не хочу оставаться одна.

Я с надеждой оглянулся на тропу, ведущую к “Уилану”, но она была пуста.

– Папа и девочки вернутся с минуты на минуту.

Мы оба понимали, что это не так. В “Уилане” собирались все отдыхающие, и Дина сейчас с визгом играет в салки с другими детишками помладше, папа играет в дартс, Джери сидит на стене перед пабом и с кем-нибудь флиртует. Мама не выпускала мою ладонь.

– Мне нужно кое о чем с тобой поговорить. Это важно.

Моя голова была занята мыслями об Амелии, о Дине, в крови уже вовсю кипел дикий запах моря. В дюнах меня ждали ночь, сидр, смех и тайны. Я подумал, что мама хочет поговорить о любви, девушках или, боже упаси, о сексе.

– Ага, ладно, но только не сейчас. Завтра, когда вернемся домой. Серьезно, мам, мне пора – у меня встреча с Амелией…

– Она тебя дождется. Останься со мной. Не оставляй меня одну.

В ее голосе, словно ядовитый дымок, появилась первая нота отчаяния. Я вырвал руку, будто обжегся. Завтра, дома, я буду готов к этому – но не здесь, не сейчас. Несправедливость ситуации резанула меня как хлыстом по лицу, оглушила, возмутила, ослепила.

– Мама, не надо.

Она продолжала тянуться ко мне:

– Майки, пожалуйста. Ты мне нужен.

– Ну и что? – вырвалось у меня. Я задыхался, мне хотелось оттолкнуть ее с дороги, вытолкать прочь из своего мира. – Как же меня задолбало о тебе заботиться! Ведь это ты должна заботиться обо мне!

Она потрясенно открыла рот. Закат позолотил седину в ее волосах, сделал молодой, мерцающей, готовой раствориться в его слепящих лучах.

– О, Майк. Майк, мне так жаль…

– Да, знаю. Мне тоже. – Я ерзал на стуле, пунцовый от стыда, раздражения и невыносимого смущения. Мне еще сильнее захотелось убраться оттуда. – Забудь. Я не хотел.

– Неправда. Хотел, я знаю. И ты прав – ты не должен… О боже. О, сынок, прости меня.

– Все нормально. Все хорошо. – Яркие цвета вспыхивали в дюнах, бежали к воде, перед ними вытягивались длинноногие тени. Послышался девичий смех, я не мог разобрать, Амелия это или нет. – Можно я пойду?

– Да, конечно, милый. Иди. – Пальцы ее теребили цветастую юбку. – Не волнуйся, Майк, больше такое не повторится, обещаю. Прекрасного тебе вечера.

Когда я вскочил – уже поднимая руку, чтобы в сотый раз проверить, не растрепались ли волосы, проводя языком по зубам, чтобы убедиться, что в них ничего не затряло, – она поймала меня за рукав.

– Мам, мне надо…

– Знаю. Я на секундочку. – Она притянула меня к себе, прижала ладони к моим щекам и поцеловала в лоб. От нее пахло кокосовым маслом для загара, солью и летом.

Потом все винили отца. Мы – он, я и Джери – старались сохранить наш секрет, и это получилось у нас слишком хорошо. Никто даже не подозревал, что иногда мама плакала днями напролет, что могла несколько недель лежать в постели, уставившись в стену. Однако в те времена соседи заботились друг о друге – или следили друг за другом, это как посмотреть. Вся улица знала, что маме случалось по нескольку недель не выходить из дому, что бывали дни, когда она едва могла пробормотать “привет” или, вжав голову в плечи, бежала прочь от любопытных взглядов.

Взрослые пытались быть потактичнее, однако в каждом соболезновании сквозил немой вопрос; парни в школе даже не старались. Всех интересовало одно: когда она ходила потупившись, не прятала ли она фингалы? Когда безвылазно сидела дома, не дожидалась ли, пока срастутся ребра? Если она вошла в воду, значит, до этого ее довел мой отец?

Взрослых я затыкал холодным непонимающим взглядом, а одноклассников, которые слишком наглели, избивал до крови, пока сочувствие ко мне не иссякло и учителя не начали оставлять меня после уроков за драки. А ведь мне нужно было возвращаться вовремя, чтобы помогать Джери управляться с Диной и брать на себя часть работы по дому, – на отца надеяться не приходилось, он и говорил-то с трудом. Тогда я и начал учиться сдержанности.

В глубине души я не винил их за вопросы. Это смахивало на обычное плотоядное любопытство, но даже тогда я понимал, что дело не только в этом. Они хотели знать. Как я и сказал Ричи, причинно-следственная связь – это не роскошь; отними ее, и мы окажемся парализованными, будем цепляться за крошечный плот, раскачивающийся на бурных волнах бесконечного черного моря. Если моя мать могла войти в воду “просто потому”, значит, так могли поступить и их матери, и они сами – в любую ночь, в любую минуту. Когда мы не видим закономерности, то складываем фрагменты вместе, пока она не появится – поскольку нам это необходимо.

Я дрался, потому что они видели неверную закономерность, а вывести их из заблуждения я не мог. Я понимал, что они правы в одном: ничто не происходит без причины. И только мне одному было известно, что в смерти матери виноват я.

Постепенно, ценой огромных усилий и боли, я научился с этим жить. Обойтись без этого понимания я бы не сумел.

“Никакой причины нет”. Если Дина права, то жить в этом мире нельзя. Если она ошибается, если – и это должно быть правдой, – если мир нормален и с оси сорвалась только странная галактика у нее в голове, значит, все это случилось из-за меня.

Я отвез Фиону в больницу.

– Вам нужно будет зайти к нам и дать официальные показания по поводу браслета, – сказал я, остановив машину.

Она на секунду зажмурилась.

– Когда?

– Сейчас, если не возражаете. Я могу подождать, пока вы передадите сестре вещи.

– Когда вы собираетесь… – она указала подбородком в сторону здания, – сообщить ей?

Арестовать ее.

– Как можно скорее. Вероятно, завтра.

– Тогда я приду потом. А до тех пор побуду с Дженни.

– Вам будет легче, если вы зайдете сегодня вечером. Прямо сейчас вам будет с ней тяжело.

– Да, наверное, – без выражения ответила Фиона.

Она вылезла из машины и пошла прочь, держа мусорный мешок в обеих руках и отклоняясь назад, словно несет непосильный груз.