Брокен-Харбор

10

Придерживаясь незаселенных улиц, мы с Ричи вели нашего парня под локти, будто помогая приятелю добраться до дома после пьяной ночки. Никто из нас не произнес ни слова. У большинства людей, если надеть на них наручники и потащить к полицейской машине, как минимум возникнет пара вопросов, но только не у нашего подопечного. Постепенно шум моря стих, уступая место другим ночным звукам – пронзительным крикам летучих мышей, шуршанию ветра, дергающего брошенные куски брезента. Какое-то время издали доносились редкие отрывистые вопли подростков, эхом отскакивавшие от бетона и кирпичей. Я услышал резкий всхлип – кажется, наш парень плакал, – однако не повернул головы. Больше я не позволю ему дергать за ниточки.

Мы посадили его на заднее сиденье. Ричи привалился к капоту, а я отошел в сторонку, чтобы сделать несколько звонков – отправить патрульных на поиски машины, припаркованной где-то неподалеку от поселка, отпустить “приманку” домой, предупредить ночного администратора, что нам понадобится комната для допросов. В Дублин мы возвращались в молчании. Населенная призраками тьма поселка, кости строительных лесов, возникающие из ниоткуда и ясно различимые в свете звезд; затем – быстрая гладь шоссе, дорожные рефлекторы, вспыхивающие и гаснущие, огромная любопытная луна, летящая за нами. Затем постепенно вокруг возникли цвета и городское движение – пьянчуги, забегаловки; мир за окнами возвращался к жизни.

В отделе было тихо; когда мы проходили мимо двери, только двое дежурных оторвались от своего кофе, чтобы посмотреть, кто вернулся с добычей с ночной охоты. Мы отвели парня в комнату для допросов. Ричи снял с него наручники, а я зачитал задержанному права – скучающим монотонным голосом, словно это просто бессмысленная волокита. При слове “адвокат” он яростно замотал головой, а когда я вложил в его руку ручку, без вопросов поставил подпись – корявую закорючку, в которой можно было разобрать только первую “К”. Я взял лист и вышел.

Мы понаблюдали за ним сквозь одностороннее зеркало. Я впервые смог как следует его разглядеть. Коротко подстриженные каштановые волосы, высокие скулы, выступающий подбородок с двухдневной рыжеватой щетиной. Одет в поношенное черное пальто, теплый серый свитер с горлом и линялые джинсы – в самый раз для ночной слежки. На ногах не кроссовки, а трекинговые ботинки. Он оказался старше, чем я предполагал, лет тридцати, и выше – около шести футов, но настолько тощий, словно находился на последней стадии голодовки. Из-за худобы он выглядел моложе, меньше – безвредным. Возможно, именно обманувшись этой иллюзией, Спейны впустили его в дом.

Никаких порезов или синяков, но они могли быть скрыты под одеждой. Я повернул вправо регулятор термостата.

Приятно было увидеть его в этой комнате. Большинство наших комнат для допросов не мешало бы помыть, побрить и принарядить, однако я люблю каждый их дюйм. Они – наша территория, и они сражаются на нашей стороне. В Брокен-Харборе он был тенью, которая проходит сквозь стены, йодным запахом крови и морской воды, его глаза – осколками лунного света. А здесь он просто парень. В этих четырех стенах все становятся обычными людьми.

Ссутулившись, он неподвижно сидел на неудобном стуле и пялился на лежащие на столе кулаки, будто готовясь к пытке. Он даже не осмотрелся, не взглянул на линолеум, испещренный давними следами от потушенных окурков и расплющенными комками жвачки, стены, расписанные граффити, стол, привинченный к полу, картотечный шкаф и тусклый красный огонек видеокамеры, следящей за ним из угла под потолком.

– Что нам о нем известно? – спросил я.

Ричи наблюдал так напряженно, что почти касался носом стекла.

– Он не под кайфом. Сначала я подумал, что он сидит на герыче, уж очень тощий, однако нет.

– По крайней мере, не сейчас. И это хорошо: если мы от него чего-то добьемся, не хотелось бы, чтобы он потом свалил все на наркоту. Что еще?

– Одиночка. Ночной образ жизни.

– Точно. Все говорит о том, что он предпочитает держаться подальше от людей, не вступая в непосредственный контакт, – ему доставляет удовольствие наблюдать. Вот и к Спейнам он влез, когда их не было, а не пока они спали. Значит, когда придет время поднажать, надо выбить его из равновесия, навалиться обоим сразу. И, раз он сова, сделать это лучше ближе к рассвету, когда он подустанет. Еще что-нибудь?

– Обручального кольца нет. Скорее всего, живет один – никто не заметит, что он пропадал где-то всю ночь, не спросит, чем он занимался.

– Для нас тут есть и плюс, и минус. Нет соседа, который подтвердит, что во вторник наш парень явился домой в шесть утра и четыре часа подряд гонял стиральную машину, но, с другой стороны, ему не от кого скрываться. Когда найдем его конуру, там нас, возможно, будет ждать подарочек – окровавленная одежда или та ручка из свадебного путешествия. Или трофей, который он прихватил позавчера ночью.

Парень пошевелился, ощупал лицо, неуклюже потер губы, которые распухли и потрескались, словно он долгое время провел без воды.

– С девяти до пяти на работе не сидит, – сказал Ричи. – Возможно, безработный или самозанятый, а может, устроился посменно или на неполный день, то есть при желании он может всю ночь провести в том логове, не боясь наутро уснуть в офисе. Судя по одежде, он из среднего класса.

– Согласен. И судимостей у него нет – как ты помнишь, в базе отпечатков не оказалось. Скорее всего, у него даже нет ни одного знакомого с отсидкой. Сейчас он сбит с толку и напуган. Это хорошо, но запугивание мы прибережем на потом. Пока что нам нужно, чтобы он расслабился, и для начала посмотрим, что он поведает нам по-хорошему, а уж потом застращаем его так, что он в штаны наложит. Хорошо еще то, что до тех пор он от нас не уйдет. Парень из среднего класса, наверняка уважает власть, не знает, как работает система… Нет, он останется, пока мы сами его не вышвырнем.

– Да. Наверное. – Ричи рассеянно рисовал абстрактные узоры на запотевшем от его дыхания стекле. – И это все, что я могу о нем сказать. Знаете что? По-моему, его можно отнести как к организованным, так и к дезорганизованным убийцам: гнездышко он обустроил, однако опустошить его не позаботился. Ему хватило ума на то, чтобы проникнуть в дом, но не на то, чтобы бросить оружие на месте преступления. У него достаточно выдержки, чтобы выжидать месяцами, но он даже двух дней после убийства не потерпел, прежде чем вернуться в логово, а ведь наверняка должен был знать, что мы будем начеку. Что-то я его не понимаю.

В довершение всего для убийцы парень был слишком хилый. Впрочем, на этот счет я не обманывался: самые безжалостные преступники, которых я ловил, выглядели кроткими, как котята. Особенно смирными – уставшими, насытившимися – они становились сразу после убийства.

– У него, как и у всех ему подобных, выдержки не больше, чем у бабуина, – сказал я. – Нам всем хоть раз в жизни хотелось кого-то убить – только не говори, что тебя такое желание никогда не посещало, – однако эти парни отличаются от нас тем, что себя не останавливают. Копни поглубже – и обнаружишь зверя, который вопит, швыряется дерьмом и готов вырвать тебе глотку. Вот с кем мы имеем дело. Никогда об этом не забывай.

Ричи глянул на меня с недоверием.

– Думаешь, я к ним несправедлив? – спросил я. – По-твоему, общество обошлось с ними слишком жестоко и я должен их пожалеть?

– Не совсем… Только… Если он себя не контролирует, то как ему удавалось так долго сдерживаться?

– Он и не сдерживался. Просто мы что-то упускаем.

– Вы о чем?

– Ты сам сказал: по меньшей мере несколько месяцев парень просто наблюдал за Спейнами – ну, может, изредка пробирался в дом, когда их не было. Это не доказательство его невероятной выдержки – ему элементарно хватало этого для кайфа. И вдруг он прямо-таки выпрыгивает из зоны комфорта и от бинокля переходит к прямому контакту. Такое на ровном месте произойти не могло, а значит, около недели назад случилось что-то важное. И нам надо выяснить, что именно.

Наш парень потер кулаками глаза, уставился на ладони так, словно на них кровь или слезы.

– Я тебе вот еще что скажу: он очень привязан к Спейнам.

Ричи перестал рисовать:

– Думаете? А я полагал, что тут ничего личного. Он так держал дистанцию…

– Нет. Он не профессионал, иначе уже был бы дома – сразу бы просек, что не арестован, и даже в машину садиться бы не стал. И он не психопат, Спейны для него не случайные объекты, которые показались ему увлекательными. Мягкое убийство детей, а в случае взрослых – убийство лицом к лицу, изуродованное лицо Дженни… Он испытывал к ним какие-то чувства. Он считает, что был близок к ним. Вполне вероятно, что Дженни просто улыбнулась ему, стоя в очереди к кассе, однако, по его мнению, они связаны.

Ричи снова дохнул на стекло и вернулся к своим узорам – на этот раз он рисовал помедленней.

– Вы абсолютно уверены, что он тот, кто нам нужен, да?

– Для уверенных заключений пока рано, – ответил я. Не мог же я объяснить, что когда парень сидел в машине со мной рядом, в ушах у меня так стучало, что я боялся слететь с шоссе. От него исходил запах зла, сильный и отталкивающий, словно вонь аммиака, – казалось, парень пропитан им насквозь. – Но если тебя интересует мое личное мнение, тогда да. О да, черт побери. Он тот, кто нам нужен.

Парень поднял голову, словно услышав меня, – глаза такие красные и опухшие, что больно смотреть. Его взгляд скользнул по комнате и на секунду задержался на зеркале. Возможно, он смотрел полицейские сериалы и знал, что это такое; возможно, та штука, которая вибрировала в моей голове по пути сюда, сейчас визжала, словно летучая мышь, у него в затылке, предупреждая о моем присутствии. Его глаза впервые сфокусировались – он посмотрел прямо на меня, сделал быстрый глубокий вдох и стиснул зубы, готовый ко всему.

От желания зайти в комнату у меня покалывало кончики пальцев.

– Пусть помаринуется еще минут пятнадцать, – сказал я. – Потом зайдешь ты.

– Я один?

– Ты ближе к нему по возрасту, с тобой он будет поменьше трусить.

Вдобавок я рассчитывал еще и на классовые различия: благополучный мальчик из среднего класса легко мог сбросить Ричи со счетов, приняв его за тупого гопника из бедного района. Мои сослуживцы были бы в шоке, если бы узнали, что я позволяю зеленому новичку вести допрос, однако Ричи был не обычный новичок, и, кроме того, мне показалось, что для этой работы нужны двое.

– Просто успокой его, и все. Если сможешь, узнай имя. Принеси ему чашку чая. Дела даже близко не касайся и, ради всего святого, не допускай, чтобы он попросил адвоката. Я дам тебе пару минут, потом войду сам. Идет?

Ричи кивнул:

– Думаете, мы добьемся от него признания?

Почти никто из них не признаётся. Им можно показывать отпечатки пальцев на оружии, кровь жертв на одежде, записи с камер наблюдения, на которых они бьют жертву по голове, а они все равно будут разыгрывать оскорбленную невинность и скулить, что их подставили. В девяти случаях из десяти чувство самосохранения оказывается сильнее логики и здравого смысла, и ты молишь небеса, чтобы тебе достался десятый человек – тот, у кого чувство самосохранения недоразвито, тот, кому важнее, чтобы его поняли. Тот, кто испытывает потребность тебе угодить, а иногда даже слышит голос совести. Тот, кто в глубине души не хочет спасать себя, тот, кто стоит на вершине скалы и борется с желанием прыгнуть. Человек с внутренним надломом, который можно найти и использовать.