На всю жизнь и после

Глава 7. Часть 1

Свой день Никита встречал в маленькой квартирке, примерно двадцать квадратов, такие называют студиями — это когда до кухонного стола или плиты можно достать ногой, лёжа на кровати. После пробуждения Никита долго лежал на постельном белье не первой свежести, листая ленту с новостями в телефоне и проверяя сообщения в многочисленных социальных сетях. Слева от кровати стоял компьютерный стол, если быть точным, это был обычный стол, на котором стоял персональный компьютер. Его окружили стаканы, кружки, двухлитровые бутылки колы, полулитровые с коньяком на донышке и две пустые водочные чекушки. На поверхности стола за пределами клавиатуры комками скопилась пыль. Изюминкой беспорядка были всевозможные обёртки, бумажки, плёнки, тюбики и салфетки. Никита складировал стопкой рядом со столом коробки от пицц, которые вот-вот сравняются с ним по высоте. В раковине отмачивались третий день две кастрюли и одна сковородка. Поверхность кухонного стола была щедро сдобрена хлебными крошками, сахаром, оранжевыми каплями засохшего жира и раскрытыми пакетами и банками, которые не были поставлены на своё место.

Никита, огорчённо вздыхая, перекатился и уселся на край кровати. По его лицу было ясно, что прошедших часов сна ему недостаточно. Он сладко зевнул, потирая глаза, натянул старые, тряпичные тапочки коричневого цвета и, шаркая по пыльному линолеуму, направился в ванную. Ноги безразлично ступали по островкам грязи, которая налипла на разлитую колу. Никита почистил зубы. Брился он обычно, только если щетина вырастала слишком буйно, в этот раз обошёлся без бритья. После выхода из ванной переоделся в рабочую одежду: белая рубашка с коротким рукавом и синие брюки. Синий и белый были цветами его кондитерской. В качестве обуви он выбрал чёрные ботинки, которые прикрывали щиколотку и в отличие от других пар туфель выглядели наиболее опрятно. Обувался он, стоя с использованием длинной ложечки для обуви. Чёрные ботинки Никита выбрал ещё потому, что на улице застоялась ранняя весна и на улице царила слякоть. Накинув чёрное пальто в пол, он вышел из квартиры.

Кондитерский магазин находился неподалёку от квартиры, в десяти минутах пешком. Вышел Никита из дома в девять утра, когда на улицах спадала основная масса людей, спешащих на работу. Магазинчик начинал работать с десяти, поэтому у нашего незадачливого кондитера было мало времени, чтобы подготовиться к открытию. Так проходил каждый день, поэтому Никиту недостаток времени не смущал. С утра поток клиентов не был таким большим, и он ожидал основного наплыва как раз к обеду. Но за двадцать минут до полудня к нему зашёл юноша — завсегдатай этого заведения. На нём были графитовые брюки и белая рубашка. На причёске ёжик растекалось красное пятно в окружении светлых волос. Лицо его было бледным и бесстрастным.

— О! Доброе утро, Борис, каким ветром занесло? Опять за халвой?

— Опять за халвой, — голос юноши звучал безразлично. Он просто доносил информацию и эмоционально её не подкреплял.

— Я не устану это говорить, но ты прямо копия Виктор. Он из тебя вылепил такого же чудика с лицом кирпичом. Только без обид. Ферштейн?

— Я сам от этого не в восторге.

— И что вы едите такого, что у вас только мышцы растут? Я-то помню, каким ты дрыщём был. Со мной не поделитесь секретами? — поинтересовался Никита и похлопал себя по выпирающему животу, — А-то мне тоже бы не помешало.

— Мы тренируемся много: отжимания…

— Не-не-не, это не про нас. Ешь ты что такого?

— Ем, как и все. Как обычно, ничего особо не поменялось.

— Я тоже как все, но пока мышцами не оброс. Может унта нашёл, который как пластический хирург? Раз-раз, — Никита раскатисто махнул рукой слева на право, — и ты такой вот…водолаз.

— Да, именно водолаз. Сам бы хотел к такому обратиться, а не вкалывать. Но жизнь унта такова — правила и работа. Даже если это работа над собой.

— Татушки новые есть?

Борис подвернул правый рукав до локтя. С дула Беретты кокетливо свисали серебристые наручники. Неподалёку на внешней стороне предплечья задрал своё дуло электрошоковый пистолет.

— Он добавил рогатку и красиво раскидал вокруг неё камушки здесь, не знаю, как эту часть обозвать, — ребро предплечья, наверное. И тут прям зеркально от Беретты две обоймы. Виктор уговорил сделать; говорит, что лишними не будут. Стоит признаться, красиво получилось, чем-то напоминает бабочку.

— Рогатку сам бил?

— Конечно. Тоже нашёл сапожника без сапог, — проговорил Борис безучастно. На его лице ещё год назад могла расцвести улыбка, но нет, лишь пустота.

— Да никто не сомневался, что ты профессионал. Просто взгляни на меня. По мне сразу видно, что я хозяин кондитерской. А таких разукрашенных как ты каждый второй, — сказал Никита и закивал с глупым выражением лица, будто ожидал подтверждения.

— Ладно, пора возвращаться. Халва как обычно.

Никита развёл руками, поджал губы и направился к витрине у стены. За стеклом с еле заметными пятнышками белого налёта, на верхней полке располагались украшенные клубникой кусочки торта с белым кремом и стекающему по нему шоколадному ганашу, песочные корзинки с утопающими в них черникой и малиной, чизкейки с шоколадом и чизкейки «Нью-Йорк» — самые ходовые и чаще идут в комплекте с кофе на вынос. На полке ниже царство эклеров, их помадки были разных цветов: от обычного шоколада до «зелёной лужайки» с ягодами. Соседство с ними делили макаруны разнообразных цветов, они лежали красиво рядами в одной коробочке. Ниже расположились кусочки тортов на любой вкус: со светло-фиолетовым кремом и чёрной смородиной, из шоколадных коржей с прослойками заварного крема и стружками белого и чёрного шоколада, с кусочками желе в масляном креме между бисквитами. Далее шли пирожные «Картошка» и пончики с глазурью белого цвета с разноцветными шариками посыпки, занимающей практически всю поверхность. Пончики отличались только глазурью, рядом с белыми лежали розовые без обсыпки, после бирюзовые с ореховой присыпкой, с молочным шоколадом и белыми полосками, бежевые со стружкой миндаля. На самой нижней полке лежали пахлава, щербет, чак-чак и халва шоколадная, арахисовая, с зёрнышками мака. Никита достал приличный кусок подсолнечной, которая была ближе к стенке витрины, и упаковал в бумажный пакетик.

— Прошу, свежая, ну, или почти. Точно не помню.

— Продавец из вас так себе.

Борис чувствовал внутри себя пустоту, во всех смыслах этого слова, она стала обыденностью и не отступала ни на секунду. Если вспомнить его тренировки с материализацией предметов из татуировок на куске сала, то у него были перерывы между коротким ощущением полости внутри. Сейчас если он и шутил, то делал это не от всей души и не смеялся. Его мозг просто понимал, что это может быть смешно и выдавал шутку. Чувства и эмоции Борис перестал испытывать поздней осенью. Это, конечно же, не произошло в одночасье, процесс был затяжной и завершился лишь в начале декабря. Для бабушки он пытался выдавливать из себя эмоции или изображать их по примеру Виктора, но очевидно, что она заподозрила неладное.

— Когда общаешься со своим, так сказать, человеком, говоришь то, что думаешь. Поэтому могу принять такую честность за плюс.

— А с людьми ты такой же честный? Они же для нас больше чем просто свои, — Борис никакого ехидства в эти слова не закладывал, но показать он это мог только поднятым вверх большим пальцем.

— Эх, хорошо, что мы придумали этот знак. А-то после этих слов, да ещё и твоим холодным голосом, я даже немного напрягся.

— Ну, не увиливай. Мне же нужно учиться.

— Ты же знаешь, что унта или хинта деньги не особо волнуют. Мы не будем жертвовать здоровьем людей ради выручки, поэтому такие пищевики как я усердно следят за свежестью продукции.

— И на этом всё? Может надо ещё зачем-нибудь последить?

— Ой, не надо. Вот не хватало мне ещё от тебя нравоучений, — в голосе Никиты читалось недовольство, а ещё несерьёзность. — Тоже мне Виктор два ноль. Я делаю как нужно, а как не нужно не делаю. Не нравиться, можешь вызвать меня на поединок и если победишь, в чём я сильно сомневаюсь, тогда будешь наводить тут свои порядки.

— Ну да, в моей победе над тобой я тоже сомневаюсь, — сказал Борис и окинул взглядом магазинчик. — Хотя местечко знатное, можно в будущем попытать удачу.

— Ты это дело брось. Решил ещё и вторым Аристократом стать? Что ж ты меня не копируешь? Я ведь не плохой унт. И палец не забывай поднимать.

Борис промолчал.

— Ладно. Что там с Ириной, всё по-прежнему?

— Слишком. Как увидит меня, проходит мимо совсем близко, но при этом молчит, даже не здоровается. Причем заходит постоянно с разных сторон, — сказал Борис и нарисовал квадрат вокруг свёртка с халвой, — то спереди пройдёт, то сзади, то по бокам. Может это ритуал, какой?

— Ни у хинтов, ни у унтов нет таких ритуалов. Мы это обсуждали много раз и про это я уже говорил тебе то же самое. Причина должна быть в другом.

— Последний раз, когда я мог с ней пообщаться был летом при первой встрече. Тогда одержимые ворвались в салон Консуэлы, — Борис увидел, как посветлели глаза Никиты на последнем слове, — Один из них поранил её ногу. Виктор в тот раз затянул бой, понятно для чего — просто часть тренировки. Может она из-за этого точит зуб на меня или на Виктора, хотя нет, скорее на меня.

— Да, обижать женщину — это самое глупое дело. Она же не успокоится пока ты не пожалеешь об этом, причём пожалеешь сполна. Я бы даже сказал, пока не завоешь.

Неподвластное страху сознание юноши пыталось найти объяснение поведению Ирины. Даже был вариант, что он ей симпатичен, и она так хочет привлечь его внимание. Но Борис, хоть и лишённый чувства стеснения, не решился спросить Ирину напрямую: она ведь может соврать. Лучше придерживаться тактики невмешательства и тотального безразличия. Рано или поздно она сама выдаст себя.

— Я воспитан женщиной, которую глубоко уважаю. Если я и обижу женщину, то не нарочно. Ладно, мне пора возвращаться. Хорошей торговли.

Борис забрал пакетик с халвой и поднял левую руку вверх, направляясь к выходу.

— И тебе побольше чистых добряков под иглой.

— Хотя нет, погоди, — разворачиваясь на пятках, сказал Борис и достал из кармана телефон, — Вот смотри, у тату-салона тысячи положительных отзывов до моего прихода туда. А вот мой последний, единственный отрицательный. Говорит, что ему было больно.

— Пустой разговор. Виктор опытнее тебя, он умело собирает осколки человеческих душ и соскребает с них безин. Не переживай, когда-нибудь научишься. Всё давай, хотел свалить, так проваливай.

Борис мог чётко ответить на вопрос — почему он остался в мире унтов. Во-первых, он заявил, что является фанатом жизни, а после этих слов ему нельзя перетягивать одеяло только на себя. Если он должен жить, значит, это относится ко всем остальным. Конечно же, Борис не может спасти абсолютно всех, но ему по силам найти способ прекратить бойню в своём новом окружении, которое, несомненно, заблуждается. Во-вторых, Виктор держит своё слово и не предпринял ни одной попытки манипулировать своим подмастерьем. Юноша однозначно заметил бы желание обмануть его, учитывая то, что он по-прежнему был на стороже и не думал расслабляться. Состояние постоянной подозрительности, сосредоточенной прозорливости стало его частью, он и шага не мог ступить, пока не проанализирует действия мастера. В-третьих, Виктор объяснил, как можно избежать участия в наказаниях тех, кто преступил правила. Но стоит заметить, он ни разу не упомянул Никиту, который, как казалось Борису, тоже не желает в них участвовать. Хотя подтверждения своей догадке он найти не смог, потому что казнь Цирюльника была последней на его памяти.