Вавилонские ночи

ГЛАВА 1

Серж Виньон проснулся.

Стряхнул с лица спящую кошку и сел в кровати, благодаря Бога (это первое, что он всегда делал поутру) за то, что разведен. Кошка по имени Джейн, поджарое и грациозное полосатое создание, забралась ему на колено и соблазнительно замурлыкала. Иногда, проснувшись, Виньон боялся повернуться на бок: а вдруг окажется, что его жена Адель все еще здесь, лежит и недовольно сопит на своей половине кровати. Так продолжалось вот уже три года. Вместо этого он просыпался оттого, что Джейн устраивалась у него на лице и не давала дышать — не самый противный расклад после десяти лет, проведенных с Адель.

Он женился на ней в тридцать семь лет (поздновато для француза), до этого намучившись из-за неудачных романов. Море коротких связей, море разбитых сердец. Он терпеть не мог кого-то бросать, поэтому постоянно изобретал хитроумные способы по доведению своих партнерш до той стадии, когда они чувствовали себя несчастными и бросали его сами. Ему казалось, что так дипломатичнее, он совершенно не возражал против превращения себя в объект ненависти. Во всяком случае так продолжалось до тех пор, пока кто-то не попытался его пристрелить. Поэтому он взял в привычку каждое утро трогать крошечный сморщенный шрам на боку, след от пули, и всякий раз норовил впасть в уныние, вспоминая, что был на волосок от смерти. В больнице он много всякого передумал. А еще завел шашни с медсестрой, которая зашла к нему в палату без трусиков и исполнила приятный, хотя и по-больничному стерильный минет, пока он шарил под ее накрахмаленной белой юбкой.

Разумеется, он женился на ней не поэтому. Виньон был привлекательным мужчиной, да и оральный секс во Франции дело не то чтобы неслыханное. Все произошло позже, когда он выписался из больницы. Они начали встречаться, потом жить вместе. Виньон дивился ее холодноватой независимости, ее деловитости, ее чистоте. В ней было что-то дзенское, это его и покорило. Она его не любила. Он тоже ее не любил. Все было великолепно, безупречно и не запятнано дурацкими чувствами, которые отравили ему все предыдущие годы. Наконец они поженились и вместе поплыли к ясному, открытому горизонту.

Первые полгода он нежился в своеобразной антисептической матримониальной нирване. Потом медленно и вероломно его настигло понимание обманчивости сложившейся ситуации. Он-то исходил из идеи, что если супруги с самого начала не любят друг друга, значит, не скатятся из любви в разочарование. И до поры до времени так оно и было. Чего он не предусмотрел, так это одной тонкости: изначальное отсутствие взаимной любви не исключает зарождения взаимной ненависти, что и случилось довольно быстро.

Виньон и Адель ежедневно на протяжении всех десяти лет подумывали, а не прикончить ли друг друга. Пламя отвращения теплилось тихо и ровно, как постоянно зажженная горелка. В один прекрасный день Адель сказала ему: «Знаешь, я тебя презираю», — а потом они обнялись, и Виньон помог ей собрать вещи. С той поры они не перемолвились ни словом. Вскоре после этого к нему на задний двор забрела Джейн — маленькая, тощая и больная. Он ее выхаживал, пичкал лекарствами, позволял ей спать в коробке возле его кровати. И однажды он проснулся от того, что она сидела у него на лице. Наконец-то и к нему пришла подлинная любовь.

Виньон встал и натянул на голое тело джинсы. Прошел в кухню, насыпал корма для Джейн и налил ей воды, потом вытянул из пачки «Житан», валявшейся на столе, сигарету и вышел во дворик покурить. Курение — единственная вредная привычка, от которой он не желал отказываться, во всех остальных отношениях он был практически само совершенство. Однако в доме он не курил никогда.

Жил он в Грассе, на склоне горы, возвышавшейся над Ниццей. Из двора его дома открывался потрясающий вид на город, тянувшийся до самого моря. Дом достался ему в наследство от родителей, здесь он в детстве проводил все каникулы. Особняк был лакомым кусочком, Виньон накрепко это усвоил, поскольку американцы с завидной регулярностью пытались склонить его к продаже. Одним из самых главных его удовольствий было раз за разом отказывать им. Стоял солнечный майский денек. С моря дул легкий бриз, и можно было бесконечно любоваться шлюпками и яхтами, бороздящими воды бухты Ангелов.

День как нельзя лучше подходил для восхождения в горы, однако от Виньона требовалось встретить в аэропорту американскую звезду и ее свиту. Короткая стрелка едва перевалила за семь, и в его распоряжении оставалось целых три часа. Он докурил сигарету, а потом прошел в комнату, которую сам же переоборудовал в скалодром. Фанерные стены топорщились под причудливыми углами и были усеяны керамическими зацепками, замаскированными под куски скальной породы. Со временем зацепки расшатывались, и Виньон периодически их менял, сочиняя для себя новые маршруты, бросавшие вызов его мастерству. Самый свежий вел наверх, а потом по потолку через всю комнату. Пока у Виньона не получалось преодолеть и половину пути.

Он натянул на ноги тесную итальянскую скалолазную обувь и окунул ладони в холщовый мешок с мелом. Потом начал восхождение. Добрался до середины и, как подстреленная утка, шмякнулся на мат. Сдаваться было нельзя. Как только вся эта кутерьма с занудами-американцами (а других американцев не бывает, это известно наперед) закончится, у него как раз хватит средств на скалолазный тур в Доломитовые Альпы. Можно будет нанять проводника и провести две недели, карабкаясь по скалам. Свежий воздух, ни тебе городов, ни машин, ни гребаных американцев.

Благодать.

Когда самолет приземлился, Виньон уже ждал в аэропорту. Они прилетели на компактном «Голдстаре», без сомнения под завязку набитом их имуществом — ох уж эти американцы, кочевники западной цивилизации! К счастью, это прибыла кинозвезда, поэтому никто не удосужился проверить багаж (видимо, боялись в самом деле найти что-нибудь запрещенное). Неподалеку крутилась представительница дирекции фестиваля, приглядывала, все ли идет гладко.

Виньона пригласили обеспечивать безопасность, хотя, как ему только что сообщили, актриса привезла с собой личного телохранителя. Ну да, естественно. Небось какой-нибудь тощий и смазливый жиголо, личная игрушка звезды, которого обозвали телохранителем, только чтобы как-то втиснуть в фестивальный бюджет. Вопреки ожиданиям, актриса сошла по трапу не с молодым любовником, а в сопровождении уменьшенного и более нервозного своего клона. С ними был крупный мужчина с лицом боксера.

Женщина из фестивальной дирекции, Ева Шмидт, представилась гостям и забрала у стюардессы паспорта. После чего представила Виньона. Все пожали друг другу руки. Когда Виньон приблизился к американцу-здоровяку и заглянул ему в лицо, то понял — он действительно тот, за кого себя выдает. Вопрос оставался только один: какого черта он вообще тут делает?

— Виньон будет отвечать за вашу безопасность, пока вы здесь, — продолжала мадемуазель Шмидт. — Вам об этом сообщали?

— Да, — подтвердила Пам. — Нам прислали все разъяснения по электронной почте.

— Я хочу, чтобы господину Шпандау предоставили все полномочия, — заявила вдруг Анна. — Координировать действия по охране будет именно он.

Все изумленно уставились на нее. Виньон и мадемуазель Шмидт переглянулись.

— Боюсь, это невозможно, — возразила мадемуазель Шмидт. — С этой целью мы пригласили месье Виньона, он бывший полицейский, человек очень опытный. К тому же прекрасно знает город.

— Меня это не волнует, — отрезала Анна. — Да будь он хоть сам гребаный генерал Дуглас Макартур[50] в балетной пачке. Отвечать за все будет господин Шпандау, и только он.

— По-моему, мадемуазель Шмидт мягко пытается до вас донести, — вступил в разговор Виньон, — что тут есть небольшая загвоздка с лицензией. Французские законы предписывают господину Шпандау пройти тщательный врачебный осмотр и регистрацию. И ему ни при каких обстоятельствах не позволят иметь при себе оружие.

— По-вашему, он похож на человека, который без пистолета не справится? — осведомилась Анна.

— Тогда, — продолжил Виньон, выкладывая на стол главный козырь, — остается еще вопрос языка. Vous parlez Français, non? — обратился он к Шпандау. Тот покачал головой и невольно залился краской. Виньон улыбнулся: — Ну вот вы уже и сами видите, в чем проблема.

— Где эта чертова машина? — взорвалась Анна и погнала всех вперед.

На вилле когда-то в прошлом размещался винный заводик, выпускавший чрезвычайно легкое и освежающее розовое вино. Никто не знал, из-за чего производство в конце концов прекратили, тем более что вино, по всеобщему мнению, было хорошее. В пятидесятые годы заводик продали некоему английскому лорду, который пытался возродить выпуск вина, однако не переносил сырости и скорпионов. Здание переходило из рук в руки еще трижды, пока в восьмидесятые его не приобрела состоятельная американская чета. Новые хозяева тут же взялись за перестройку здания и пригласили знаменитого итальянского архитектора, который сохранил в прежнем виде только оболочку дома, полностью переоборудовав все внутри. Новая двухэтажная постройка задействовала даже пещерообразные пространства шириной в полметра внутри полых каменных стен. Эта окружающая жилые помещения зона служила для защиты и для вентиляции и являла собой нечто вроде двойных стеклопакетов в окнах — так сама собой отпала проблема повышенной влажности, а хозяева смогли оснастить дом ультрасовременными кондиционерами и сантехникой, к которой американцы питают слабость прямо-таки на генетическом уровне. Решение оказалось поистине гениальным, и гости неизменно испытывали приятное изумление, подходя к старинным тяжелым дверям каменной винодельни и переносясь в мир яркого освещения и новейших технических достижений.

У дверей делегацию встречала госпожа Мэй, англичанка, агент по недвижимости. Анна прошествовала мимо нее, словно шотландская королева Мария Стюарт. Госпожа Мэй засеменила следом, стараясь не отставать. Она представила Анну целому штату прислуги, повару, который выглядел точь-в-точь как Дэвид Нивен[51], и хрупкой женщине средних лет, которая делала все остальное. Повар немного владел английским, а женщина средних лет — и того лучше. Анна благожелательно с ними побеседовала, не обращая ни малейшего внимания на нервно подергивавшуюся у нее за спиной госпожу Мэй. Той не терпелось поскорее показать постояльцам оставшуюся часть дома, а во время обеденного перерыва улизнуть на свидание к любовнику-испанцу.

— Не желаете ли осмотреть оставшиеся комнаты? — не выдержала госпожа Мэй.

— Какой кухне отдаете предпочтение вы сами, когда готовите? — поинтересовалась Анна у повара Франца. Она не выносила, когда у нее за спиной стояли и поторапливали, и если кто-то имел неосторожность так поступить, Анна упрямо отказывалась двигаться с места. Всю жизнь люди вокруг Анны куда-то протискивались и толкались, и не было еще случая, чтоб суета в итоге пошла ей на пользу. Чем сильнее напирали сзади, тем медленнее Анна продвигалась вперед.

— Провансальской, — ответил Франц. — Прежде всего, конечно, морепродуктам, а также итальянским блюдам.