Вавилонские ночи

ГЛАВА 4

Время было обеденное, и кафе при гостинице «Негреско» в Ницце было до отказа забито публикой, съехавшейся на фестиваль. Теми, кто не мог себе позволить «Мажестик» или «Карлтон». И сам зал, и персонал имели потрепанный вид, как будто штат набирали из числа пенсионеров, выстроившихся в очередь с черного хода и ожидающих, пока кому-то из официантов не надоест и он не освободит им местечко. Здание гостиницы считалось национальным достоянием, но чего только не объявят достоянием французы — даже Жака Тати[57].

Шофер высадил Шпандау у дверей. Войдя в кафе, Дэвид заметил уже сидевшего за столиком и прихлебывавшего кофе Виньона. Тот с усталым видом разглядывал каменистый пляж, отделенный от отеля набережной Променад дез Англе. Двое слоняющихся по залу престарелых официантов подавали перемороженные морепродукты второсортным продюсерам, а те хмурились, стоило только их пышнотелым подружкам засмотреться на более дорогие блюда в меню. Когда Шпандау подошел и уселся напротив Виньона, тот поднял на него взгляд, но выражение его лица не изменилось. Он снова принялся сверлить взглядом пляж. Официант по-английски осведомился, не желает ли Шпандау чего-нибудь выпить. Шпандау заказал «Будвайзер», наперед зная, что в меню его нет, — просто захотелось побыть капризным клиентом. Он старался помалкивать, но его бесило, что окружающие постоянно принимают его за американца. Впрочем, он сам понимал, что беситься глупо — он ведь и выглядел как типичный американец, но легче от этого не становилось. Он даже не прочь был выглядеть как американец, и это еще больше его злило. Возможно, дело было в том, что он чувствовал себя при этом как гигантский кактус посреди Таймс-сквер. Иногда тебя прямо-таки с души воротит от собственной неуместности. Официант вернулся и предложил «Левенбрау» вместо «Будвайзера». Шпандау заказал газировку — то, что хотел с самого начала. Потом обратился к Виньону:

— Может, просветите меня, зачем мы сюда притащились!

— Это была идея Анны. Она хочет, чтобы мы с вами поладили. Зарыли колун войны — кажется, так она выразилась.

— Топор, — поправил Шпандау. — Думаю, она имела в виду топор.

— А сказала «колун», — упорствовал Виньон.

— Ну сказала и сказала, — сказал Шпандау.

Принесли газировку. Шпандау стал выжимать в нее лимон. Капелька лимонного сока попала Виньону в глаз — это вышло случайно, но Шпандау почувствовал злорадное удовлетворение. Виньон заморгал и потер глаз накрахмаленной салфеткой.

— А вы что ей ответили?

— Сказал, что у нас с вами и так полная гармония, — ответил Виньон, то усиленно моргая, то, наоборот, раскрывая глаз пошире. — Мы оба друг друга терпеть не можем.

— Золотые слова, — согласился Шпандау. — Тогда чего ради мы тут торчим?

— Важно вести себя как профессионалы, — сказал Виньон.

— Вы хотели сказать: важно делать то, что велит заказчица, особенно если она при этом грозится выгнать вас пинком под зад? — уточнил Шпандау.

— Знаете, за что все так не любят американцев? — спросил Виньон.

— За то, что мы богаче? — предположил Шпандау.

— Были богаче, — поправил его Виньон, — китайцы уже обходят вас на повороте. Да и Евросоюз утер вам нос. Нет, все потому, что ваше эмоциональное развитие навсегда остается на уровне пятнадцатилетних подростков. Вы как малолетки, которые угнали «Мазератти» и устроили уличные гонки. В результате кто-то пострадает, а вы, как обычно, выйдете сухими из воды.

— И вы, конечно, намекаете, что Бог не на нашей стороне, — усмехнулся Шпандау.

— Если бы Бог действительно существовал, — ответил Виньон, — американцы не изобрели бы атомную бомбу, а моя бывшая жена ни за что не оттяпала бы у меня кусок земли. Или, может, правы католики, и Бог покровительствует дуракам.

Возле их столика снова нарисовался официант. Виньон заявил, что есть не будет, зато заказал коньяк. Потом добавил по-французски: «И принесите этому тупому американцу все, что он попросит». Шпандау был голоден, но подозревал, что ему сейчас кусок в горло не полезет. Поэтому тоже попросил коньяку.

— Когда мне было восемнадцать, только-только со школьной скамьи, — начал Шпандау, — мне втемяшилось отслужить в армии. Мог бы и в колледж поступить, но денег не было. Мой отец не очень-то задумывался насчет колледжей, да и насчет образования вообще, если уж на то пошло, вот я и пошел в армию.

— Я восхищен. Я сам два года отслужил в Северной Африке, в десантных частях.

— Наверное, страшно гордились собой. Короче, я вступил в ряды вооруженных сил. Как говорится, всего так и распирало от мочи и уксуса…

— Что-что?

— От мочи и уксуса. Ну, в смысле, упертый был. Слушать никого не хотел.

— Вы с тех пор хоть немного изменились?

— Так вот, терпеть не мог выполнять приказы, то и дело вляпывался в неприятности. На самом же деле — просто хотел оказаться подальше от моего немца-отца, я его ненавидел. Видимо учтя все эти обстоятельства, американское правительство направило меня в Германию в качестве военного полицейского. Рассудили так: раз я плохо подчиняюсь приказам, может, у меня лучше получится их отдавать, а раз я ненавижу mein deutscher Vater[58], то вряд ли стану вступать в неформальные отношения с местными. К тому же я был здоровяком. В армии США таких любят.

— Вы это к чему? У меня аж голова разболелась от ваших россказней.

— Потерпите немного, сейчас все поймете, — ответил Шпандау. — Итак, меня определили в военную полицию, и я два года провел в Висбадене, следя за тем, чтобы наши вояки не крутили романов с местными старшеклассницами и не катались субботними вечерами на военных машинах по картофельным полям.

— Хорошо, и что с того?

— Армейские шишки, конечно, дали промашку, с ними это часто случается. Я ненавидел своего папашу, жалкого старого фрица, но на других это не распространялось. Немцев я не возненавидел, они мне даже нравились. На самом деле в целом они мне были куда симпатичнее, чем американские солдаты, которых мне было велено не выпускать за территорию базы, и, уж конечно, симпатичнее офицеров, которые меня туда отрядили. Не вступать в неформальные отношения с местными? Да я там отрывался как мог. Моим лучшим другом был парень по имени Клаус, он делал очки. Более того, я лишился девственности, переспав с его сестрой, Магдой.

— Ради Бога, послушайте…

— Клаус был зациклен на Первой мировой войне. Постоянно нудел, мол, это была поворотная точка в истории Германии и даже всей западной цивилизации, и поражался, как редко американцы задумываются об этом. Короче, стоило мне получить увольнительную на пару дней, как Клаус с Магдой волокли меня на поезде через Люксембург во Францию — побродить в дерьмовую погоду по окрестностям Вердена или по Аргонскому лесу. Я должен был понять, каково приходилось там пехоте в войну, — те места и для пикников-то не годились, не говоря уж о боях. Вот что я вам скажу: грязи там было столько, что местное население могло бы ее экспортировать.

— Мне понадобится еще одна порция коньяка, — заявил Виньон, подзывая официанта.

— Два коньяка, пожалуйста, — сказал Шпандау старикану, когда тот наконец добрел до их столика. — Но как бы там ни было…

— Вы хоть иногда останавливаетесь перевести дух? Все техасцы что, через задницу дышат?

— Сам-то я из Аризоны, но в юго-восточной части штата о чем-то таком поговаривают. Поверьте, вы еще оцените эту историю, нужно только дослушать до конца.

Официант принес еще две порции коньяка. Первый бокал Виньона уже опустел, и он от души отхлебнул из второго. Шпандау одним большим глотком прикончил первую порцию и придвинул второй бокал поближе.

— Хотя, если не считать грязи, места были приятные. На французов Клаус плевать хотел, считал их недостаточно приветливыми…

— Зато немцы — само добродушие, — ввернул Виньон.

— А вот мне они нравились. Потом Клаус женился, Магда залетела (нет-нет, я тут ни при чем, это все личный кондитер командира части, с ним она тоже вступала в неформальные отношения), а я обнаружил, что можно запросто мотаться в Париж на транспортных самолетах, которые возили туда-обратно подразделения, участвовавшие в операции «Буря в пустыне», и доставляли омаров из штата Мэн к столу Колина Пауэлла[59]. Вот это была халява! Я мог улететь в пятницу вечером, провести выходные в Париже, а в понедельник утром явиться (трезвым или как получится) к завтраку в армейскую столовку. Тогда-то я полюбил французскую кухню. Наведывался во всякие там маленькие семейные бистро, прячущиеся в переулках на Левом берегу. Околачивался на Монмартре, на площади Тертр, жевал сэндвичи с сыром и ветчиной, наблюдал, как уличные артисты выдаивают деньги из туристов, и заигрывал с ширококостными девицами из английской глубинки. Не жизнь, а сказка.

— Да уж, представляю себе, — пробурчал Виньон. — Бутылочка терпкого красного вина, аккордеонные наигрыши, льющиеся при свете фонарей у моста Пон-Нёф, так и не прочитанный томик «Бытие и ничто» Сартра в рюкзаке, чашечка кофе, заказанная в «Дё маго» за целых восемь долларов — сумасшедшая трата только ради того, чтобы примостить свой зад там, где когда-то сиживал Хемингуэй. Только не говорите, что купили берет и после дежурных десяти минут в Лувре решили заделаться художником. — Он пригубил коньяк. — И вот вы снова во Франции, язык так и не выучили, боитесь хоть на пару шагов отойти от «Хард-рок кафе» и при этом воображаете, будто постигли тонкости нашей культуры. Господи, да вы даже кофе не можете выпить, предварительно не разбавив его водой.

— Ну да, — кивнул Шпандау, — типичное отношение. Я про американских туристов и про французов, полагающих, что все мы беспросветные дебилы и ничегошеньки не смыслим в местном укладе. Как-то раз я заглянул в одну забегаловку, где подают комплексный обед. Вошел, официантка усадила меня за один столик с местными, а я и не возражал. Но управляющий сделал ей замечание: «Не подсаживай его туда, они такого не любят. Это же американцы!» В итоге она проводила меня за отдельный столик, хотя я бы охотно пообедал в компании других посетителей. А потом официантка принесла мой салат. Точнее, это был не тот салат, что я заказал, а другой. Вторая официантка сказала моей: «Это же не то, что он заказывал». А официантка с салатом ей отвечает: «Он даже и не поймет, он же американец». И все присутствующие от души посмеялись.

— Удивительно, что кто-то из них все же проболтался вам.

Шпандау отхлебнул коньяку и улыбнулся.

— В том-то все и дело — никто не проболтался. В этом просто не было нужды. Все и так было кристально ясно.

Виньон уставился на него во все глаза. В голову закралась неприятная догадка, и ему стало не по себе. Он вдруг понял, что ему трудно смотреть собеседнику в лицо.

— Уверен, что вы ошиблись, — сказал Виньон. — Похоже, вы просто неверно истолковали их поведение.

— Нет, — возразил Шпандау. — Когда мне стукнуло девятнадцать, меня обязали пойти на языковые курсы. Немецкий я учить отказался, от испанской речи меня тошнило, вероятность столкнуться нос к носу с древнеримским солдатом была ничтожно мала, так что латынь я тоже отбросил. Оставался только французский. Всегда удивляюсь, сколько слов, оказывается, помню, хотя считал, что давно все позабыл. А вот говорить по-прежнему стесняюсь.