Долгий путь на Бимини

– Хорошо, расскажешь так.

– Не буду.

– А вроде обещал в обмен на Самеди.

– Не буду, – упрямо повторил Брид. – Я этого барона и сам могу найти.

Карререс презрительно пожал плечами, и Брид вспыхнул:

– Думаешь, мне жалко? Для себя все держу? Я тебе вот что скажу, док: ты мне понравился. Ты со мной по-человечески говорил, а капитан Брид добро помнит. Так вот не будет тебе ни карт, ни примет. Нечего там делать человеку… – он, покачиваясь, двинулся к выходу.

– Подожди, – окликнул Карререс. – Скажи хотя бы – что там?

– Туман, – неестественно внятно ответил Брид и, задев плечом дверной косяк, вышел из хижины.

– Принести факела? – спросил Ван Вогт.

Карререс вздрогнул от неожиданности, вырванный из раздумий бесшумным появлением колдуна. Только теперь доктор вспомнил, зачем вообще пришел сегодня в хижину старика: накануне скончалась одна из дальних родственниц Ван Вогта, и сейчас ее тело, накрытое холстом, лежало в пристройке. Карререс был уверен, что пол в комнате тщательно подметен, в углу аккуратно сложены чистые тряпки, а рядом стоят ведра с водой. Все готово для вскрытия. Готово для того, чтобы Барон Суббота забрал мозг несчастной.

Когда Карререс узнал о смерти этой женщины, его кольнуло чувство вины. Всего неделю назад он осмотрел ее и оставил лекарства, хорошо осознавая, что совершает ритуал ничуть не хуже, чем пляски мамбо. Всего лишь легкая лихорадка – с такой обычно справлялись домашними средствами, и вмешательство врача вовсе не требовалось. Но больная попросту не хотела жить, и никакое лечение помочь ей не могло. Мутная история была с этой женщиной. До Карререса дошли только обрывки – все участники и свидетели резонно полагали, что Самеди все обстоятельства известны из первых рук, и говорить здесь не о чем, а спрашивать – себе дороже. По случайно подслушанным фразам доктор сделал вывод, что бедняга, потеряв мужа, обезумела от горя настолько, что пыталась вернуть его хотя бы в виде зомби, – не говоря уже об иступленных попытках вымолить его у Самеди.

Когда пришел Карререс, женщина на минуту оживилась, и в ее глазах вспыхнула безумная надежда. Она заговорила, с трудом шевеля потрескавшимися, серыми от страха губами. Вслушавшись, Карререс похолодел: женщина просила его, Барона Субботу, чтобы он вернул ей возлюбленного. Она вцепилась в рукав доктора иссохшими пальцами; ее голос окреп. Запах расплавленного черного воска и куриной крови шибал в нос; в хижине было темно, и пожелтевшие белки глаз больной, казалось, светились в темноте, когда она полным страсти голосом уже не просила – требовала у Барона Субботы, чтобы он выпустил ее любимого из могилы. «Не могу», – ответил Карререс, в который раз подумав, не слишком ли далеко он зашел, потакая иллюзиям бокора. «Тогда скорее забирай меня», – ответила женщина, бессильно откинулась на подушки и отвернулась. До самой смерти она не сказала больше ни слова.

– Так нести факела? – напомнил о себе Ван Вогт.

– Нет, – покачал головой Карререс. – Я устал.

На лице бокора отразилось удивление, которое тут же сменилось тенью понимания. Ван Вогт хотел что-то сказать, но какая-то новая мысль мелькнула в его глазах, и колдун замолчал. Карререс, так не дождавшись, пока тот заговорит, вышел, провожаемый сочувственным взглядом.

Чертов Брид… Бесполезный разговор с капитаном тяжело растревожил доктора. Слишком много общего оказалось между ними. Быстро шагая по ночному городу, Карререс пытался представить, каково это – жить с визжащим от запредельного ужаса существом внутри, и с неприятным удивлением осознавал, что не только сочувствует Бриду, но и хорошо понимает его. Понимает и жалеет человека, слава о жестокости которого разошлась по всей Вест-Индии.

Карререс вдруг представил, как это происходило: Брид, захватив врасплох очередного колдуна – или негра, выдающего себя за колдуна, – заставлял проводить его обряд вызова Барона. Неспособный расслабиться и отдаться течению ритуала, Брид ни разу не ощутил то присутствие, которое негры считали явлением лоа. Да если и ощутил – тени не могли успокоить капитана. Тень нельзя скрутить и бросить в трюм, будь ты хоть трижды бессмертным. А после ритуала Брид убивал жреца – но не сразу, нет: сначала нужно было убедиться, что тот не обманывает, и ритуал был подлинным… Карререса передернуло. Неизвестно, сколько людей еще загубит Брид. С другой стороны, судя по тому, с какой готовностью капитан переключился с Ван Вогта на невесть откуда взявшегося европейца, – Брид уже начинал разочаровываться в своем методе поисков Барона.

Страх и страсть. Неудивительно, что после Бимини и без того буйный Брид превратился в ходячую бочку с порохом. «Она меня своим телом обратно склеит», – вспомнил Карререс. Скорее всего, она и разрушила… Доктор чувствовал, что, подыгрывая неграм, пользуется лишь самой грубой, самой беспощадной лазейкой, оставляя без внимания другие пути. О том, что Самеди держит в руках не только смерть, но и любовь, вспоминали редко – и еще реже об этом говорили вслух. Перед глазами Карререса вдруг появился черно-белый круг, разделенный волнистой полосой – какой-то восточный символ, который однажды показал Каррересу один побывавший в Китае знакомый. Доктор попытался припомнить, что он значил, – не то, не то, – и отогнал видение, но символ возник вновь. Карререс замедлил шаги, задумчиво хмурясь, и прищелкнул пальцами. Самые сентиментальные и меланхоличные поэты были бы довольны, сердито усмехнулся доктор.

Нужно было торопиться. Галеон на Нуэво отчаливал утром, а надо еще собраться и передать дела коллегам. Но Карререс плелся нога за ногу: он уже не был уверен, что должен уезжать из Порт-о-Пренса. Какой смысл искать индейцев, если здесь, под боком – человек, знающий дорогу на Бимини? Наверняка капитана Брида можно если не купить, то уговорить. В крайнем случае, подумал Карререс, скажу ему, что я – Самеди… Доктор поежился. Связываться с Бридом не хотелось; все нутро восставало против того, чтобы иметь дело с безумным капитаном. Не плыть с ним – было бы глупо; к тому же Карререс предполагал, что пациента интереснее Брида у него в жизни не будет. Капитан сам по себе казался болезненно притягательным, как отвратительный уродец в кунсткамере.

Мучаясь от сомнений, Карререс добрел до недавно построенной при монастыре больницы для бедняков, в которой консультировал, и вошел в приемную. Спугнутые скрипом двери, по беленым стенам заметались ящерицы. Ночной дежурный подслеповато прищурился и поспешно вскочил, узнав доктора.

– Все в порядке? – спросил Карререс.

– Да. Только один новый пациент. Белый, кажется, ирландец. Кричит, что капитан, а на вид – бродяга бродягой.

Карререс насторожился.

– Пойдемте посмотрим.

– Он спит…

Не слушая, Карререс взял лампу и вошел в палату. Тусклый луч выхватил крайнюю койку, осветив распухшее лицо. Черт не разобрать было за синяками и бинтами, охватывающими челюсть, но Карререс легко узнал рыжие патлы капитана Брида.

– И что с ним? – тихо спросил доктор.

– Переломы ребер, ноги. Ушибы. Похоже, его сильно избили.

– Неудивительно, – буркнул Карререс, представив себе толпу сыновей и внуков Ван Вогта, разъяренных покушением на главу семейства.

– Вы не волнуйтесь, месяца за три мы его поставим на ноги. Хотя без вас, конечно, будет трудно, – заискивающе добавил монах.

– Вижу, – буркнул Карререс. – Остальные?

– Ничего нового.

Карререс вышел. Его охватили досада и облегчение: вопрос разрешился сам собой. Карререс не мог два, а то и три месяца ждать, пока Брид станет на что-нибудь способен. Ему нечего было делать в Порт-о-Пренсе, да и власти уже начинали коситься на доктора с подозрением. Каррересу пришло в голову, что Брид, когда поправится, может начать гоняться за ним: рано или поздно кто-нибудь из негров проболтается. Но доктор раздраженно отбросил эту мысль. К черту капитана, пусть бесится: если он смог найти Бимини, то и Каррересу это удастся. У него еще будет время подумать о бреде Брида на корабле – если захочется. Впереди – солнечные острова, еще не испорченные белым человеком, прекрасные в своей первозданной дикости, где разум открыт, а чувства не искажены. Карререс думал о размеренной и ленивой жизни, о новом, еще неизвестном европейцам колдовстве, о том, как, пополненные знанием о первобытных дикарях, его исследования мозга приобретут еще более четкую структуру, преобразовываясь в стройную и логичную науку о чуде человеческого разума. А может, и золота удастся намыть, непоследовательно подумал доктор, припомнив разговор у губернатора.

Карререс огляделся и понял, что, задумавшись, свернул не в ту сторону и забрел в малознакомую часть города. Он лишь понимал, что находится где-то рядом с рынком. Ругнувшись, доктор зашагал дальше, надеясь, что среди одинаковых хижин мелькнет что-нибудь приметное. Он сам не заметил, как оказался в узком проходе между кое-как сколоченными прилавками. Слой мусора здесь был намного толще; резко пахло испорченной рыбой и специями. Куча мешков, набитых тростником, вываливалась из-под навеса и краем заезжала в гигантскую лужу, перегородившую дорогу. В лунном свете было видно, какая лужа глубокая, и какая густая в ней вода. Запах казался видимым и колыхался над черной гладкой поверхностью белесыми слоями испарений.

Что-то шевелилось среди выпирающих стеблей; послышался шорох, постукивание, вздох, – кто-то пробирался по мешкам, топча зелень и оскальзываясь на мокрой дерюге. Карререс нащупал за пазухой стилет и замер, ожидая. Над мешками вспыхнули отраженным, призрачным светом глаза с горизонтальными зрачками. В них явственно видно было равнодушное безумие.

Черная коза меланхолично шевельнула челюстью и отщипнула торчащий из мешка лист. Коза жевала и смотрела на Карререса. Ее глаза светились желтым.