Тёмные истории Северо-Запада

Пять пятилитровых канистр лежали на поляне так, словно кто-то выложил ими пентаграмму. Наверное, чтобы вызвать страшного бензинового демона. Андрей не усмехнулся собственной шутке. Он сидел, ждал, когда подействует обезболивающее, и смотрел на присыпанный хвоей потемневший пластик. Площадка под канистрами была удивительно ровной. Стас вчера даже предположил, что это не просто схрон. Он хитро улыбнулся, и сказал: «Какой-то саамский обряд, лопари горазды были на такие штуки».

Стас... Настя... Боря...

— Знаешь, почему ты здесь, а? — вдруг сказал он сам себе. — Потому что ты трус. Вот так. Был бы как все нормальные люди — уже бы все кончилось. А ты обосрался. Как всегда обсирался. Потом, конечно, героем себя почувствовал. А если что — опять же спасуешь. Мог же схватить копье, вырваться. Может быть, зарезал бы ублюдка. Сделал бы хоть что-то! Да хотя бы крикнул, а? Нет, твою ж мать. Ты просто сейчас идешь и ноешь. Опять ноешь.

Человеческий голос был чужд северной природе. Казался лишним, диким. Неестественно громким.

— Как же ты будешь с этим жить, Андрюша? Как?

Вопрос испугал его, и Андрей отбросил его подальше, в сумеречную часть души. Постарался отвлечься, и тут заметил что-то под слоем хвои, покрывающим землю и канистры. Стас вчера сдвинул одну из емкостей, когда открывал ее. Вечером в сумерках они все равно ничего не заметили. А сейчас…

Андрей даже забыл про боль. Подошел ближе, присел. Осторожно смел в сторону жухлую хвою у канистры. В земле красовалась жирная борозда. Несвежая, но глубокая. Кто-то от души драл землю, чтобы проделать ее. Линия терялась под листвой и иголками, и Андрей принялся расчищать площадку. Когда же закончил, то увидел что канистры лежат на лучах пятиконечной звезды. Поначалу он подумал, что это пентаграмма, но никаких кругов вокруг нее не было. Просто звезда. Пять вершин. Пять канистр. Может, действительно какой-то обряд? Или тупая шутка?

Как-то в Хибинах они и сами устроили на одном перевале небольшое представление. Сложили пару пирамид-могил из камней, повесили бумажку, где прощались с «Севой Антатольцевым» и «Игорем Пьяных». Потом в Интернете искали туристов, кто видел эти «могилы». Стас и Илья (он не смог в этом году выбраться, на его счастье) особенно радовались отзывам о Севе и Игоре.

Сейчас казалось, что дурацкий был розыгрыш. Детский. Но ничем не хуже такой вот звезды. Андрей поднялся на ноги. Нужно идти.

Зачем?

— Мама, — нашел он ответ. — Мама этого не переживет. Никак не переживет.

«А ты сам-то переживешь?»

Перед уходом Андрей задержался. Что-то заставило его поправить сдвинутую вчера Стасом канистру. Восстановить звезду.

— Тебе стало легче? — сказал Андрей, выпрямившись. — Стало? А?

«Не накручивай!» — послышался голос мертвого брата.

— Слабак и трус. Слабак и трус! — проигнорировал его Павлов.

Он достал ракетницу, посмотрел на нее так, словно в первый раз увидел. Почему-то ему захотелось выстрелить в чертову звезду. Сжечь этот поганый лес к паршивой бабушке. Спалить тут все дотла. Потому что это важно. Потому что нужен выстрел. Всего один выстрел!Время гореть!

Мысль причиняла почти физическую боль. Ему показалось, будто он слышит, как кто-то хрипло кричит ему, умоляя нажать на спусковой крючок. Руки задрожали, по спине пробежался холодок и прогнал потусторонний голос.

— Ты сошел с ума, — сказал Андрей сам себе. Облизнул пересохшие губы, чувствуя, будто совершает еще одну непростительную ошибку в своей жизни.

Он убрал оружие обратно и побрел к едва видной звериной тропке, у которой вновь посмотрел на экран смартфона. Сигнала нет. Ну разумеется, нет. Андрей зашагал по тайге, думая о том, привыкнет ли к тому, что закрывая глаза, будет видеть, как умирает Боря. День за днем. Неделю за неделей.

И что скажет мама, когда узнает о судьбе младшего сына?

— А-а-а-а-а-а! — заорал он, прогоняя мысль. С яростью набросился на трухлявую березку и повалил ее в болото.

— Чтоб вы сдохли! Чтоб вы сдохли!

Спустя несколько минут безумие ушло, оставив только пустоту. Андрей остановился, посмотрел на изодранные в кровь руки, сжал-разжал пальцы.

— Я должен был хотя бы закричать. Должен был.

Он повторял эти слова весь день, теряя частицу «хотя бы». Когда сел посреди болота перекусить и сжевал безвкусную шоколадку, когда переплывал через речку, чтобы сократить путь. Когда ломился сквозь молодой ельник. И братское «не накручивай» становилось все тише и тише, пока совсем не исчезло.

— Я должен был закричать, — сказал Павлов, когда телефон пиликнул смской. Андрей услышал сигнал, когда карабкался на скалу. Он сел на нагретый солнцем камень, достал мобильный. Телефон показывал сразу четыре палки.

«У вас все в порядке?» — сообщение от жены.

Боря был свидетелем на их свадьбе. А Стас в день сочетания Собака Старшего познакомил друзей со смущающейся Настей, которая через два года стала ему супругой. Эти связи останутся до конца. И время такие раны не лечит. В каждом взгляде ему суждено увидеть упрек:

«Отчего уцелел ты, а не они?»

— Потому что слабак. Слабак и трус. Жирный трус...

Он закрыл сообщение от жены, оставив его без ответа, и посмотрел вниз, на голые камни скал.

В горле что-то екнуло, тело словно окатило ледяной водой. Андрей положил мобильный в карман. Одинокий, промокший, опустошенный, он сидел на скале и смотрел на текущую внизу речку.

***

— Олма кэллт тэдт соаррьм, — шептал мужчина, выводя на земле звезду. — Тассьт пэлль валльтэ олма кэллт.

Он нервничал, каждый раз проводя черту рядом с выходом из Ротаймо. Мужчина засыпал его, но он знал — посланцам такая преграда не помешает. Знал, что они приходят с рассветом, а не в середине дня, но все равно боялся. В груди неприятно ныло. Так ныло с тех пор, как он нашел в лесу тех шестерых парней-байдарочников. Шесть обглоданных зверьем ребят, застигнутых смертью прямо в палатках.

Участковый сказал, что у него нет никаких идей, кому это могло бы понадобиться, и смирился, что раскрыть дело не получится. Друзья в деревне говорили о бандитах с Кандалакши. А мужчина молчал и просто знал причину. Потому что дед рассказал ему о вере предков. Убедил его, что когда-нибудь они вернутся. Показал, где могут появиться выходы из Ротаймо. Дед научил его искать их, передал ему защитные слова.

И они пригодились.

Вчера он нашел это место у скалы. Здесь пахло гнилью. Смертью. Отсюда они выходили. Мертвые люди с копьями. Мужчина встал, глядя на звезду. Отряхнул руки и повторил:

— Тассьт пэлль валльтэ олма кэллт.

Его лодка чуть шуршала бортом о камыши. В них лежали канистры с бензином. Дед говорил — огонь уничтожит выход, но сдержать их может лишь звезда с тяжелыми лучами. Тассьт — так называл ее дед. Запри и сожги — так он учил.

Когда мужчина поставил последнюю канистру, у него вдруг сильно заколотилось сердце, закружилась голова. В груди закололо. Перед глазами задвоилось. Мужчина шагнул к лодке, где лежал карабин, и едва не рухнул на землю. В горло словно запихали тяжелый камень.

— Пэлль.. валььтэ...

В груди заболело так резко, что мужчина чуть не потерял сознание. На онемевших ногах он дошел до лодки, потянулся к карабину, чтобы закончить дело. Это важно. Это важнее всех болей. Нужен выстрел. Всего один выстрел в канистры, и огонь закроет выход из Ротаймо. Он его только запер. Время гореть. Надо просто пройти по тропке наверх, прицелиться в крайнюю канистру и нажать спусковой крючок.

Но сердце не выдержало. Мужчина упал в воду рядом с лодкой и ушел в те края, где не нужно ни о чем беспокоиться. Его труп спустя восемь дней обнаружил патруль рыбнадзора.

Канистры и пентаграмму у скалы два хмурых инспектора не заметили.

А еще через три года Андрей, сидящий на скале, сунул себе в рот дуло сигнальной ракетницы и нажал на спусковой крючок.