Тёмные истории Северо-Запада

Древо (Санкт-Петербург)

Я не заметил, когда все началось. Шел первый месяц лета, в городе воцарилось тепло, и небо стало чуточку светлее. Я одержимо мечтал об отпуске, которого не видел уже третий год, и все свободное время висел в телефоне, проглядывая различные предложения туроператоров. Приценивался. Разочаровывался. Вновь искал.

И крутился в ежедневной суете, как лемминг в центрифуге. Работа и мечты о путешествии, дорога домой с прикованным к экранчику смартфона взглядом, поздний отход ко сну, ранний подъем и новый цикл. Жизнь шла своим чередом по протоптанной колее, никак не соприкасающейся с окружающим миром.

Поэтому когда в лифте мне сказали:

- Дашенька моя тоже убегла. - Я вздрогнул от неожиданности и бесцеремонности чужого вмешательства в мой отработанный ритм. А также удивленный тем, что в лифте есть кто-то еще кроме меня. Со мною поднималась крошечная старенькая Савльева с третьего этажа, когда-то давно я даже дружил с ее внучкой. В школе еще. В памяти осталась только фамилия.

- Найдется, не волнуйтесь, - выдавил я из себя растерянно.

- Нет, Юрочка. Третий день ее нет. Всегда на второй возвращалась, лапушка моя. Никогда так долго не гуляла. Скорее всего там же она, где и остальные.

В тот момент я не понял ее слов. Для меня это все было банально и скучно. Старушка переживала за свою кошку, как и положено женщине, чьи дети давно улетели из гнезда и звонят лишь по праздникам, а муж, прожившей с нею почти полвека - ушел на встречу с Всевышним после инсульта.

- Ничего, вернется, - сказал я. - Это же кошка. Они всегда возвращаются.

Она покачала крошечной головой в смешной шапочке, посмотрела мне в глаза:

- На сердце неспокойно что-то, Юрочка. Дурное грядет, - устало и ужасающе серьезно произнесла она, вновь перепутав мое имя. Двери лифта открылись, Савельева вышла на площадку, и мы пожелали друг другу доброго вечера.

Только на следующий день, во вторник, я понял о каких «остальных» говорила старушка с третьего этажа. Доска объявлений у парадной пестрела сообщениями о пропаже домашних любимцев. Собачки, кошки, попугаи. На самой двери на уровне ручки скотчем кто-то прилепил записку с сердечками и фотографией пушистого персидского кота. Детской рукой на ней было старательно выведено: «Помогите найти Барина!».

В среду объявления покрывали дверь целиком. Здесь искали даже крысу Пирата и шиншиллу Шушу. Будто чья-то злая воля высосала из окрестных дворов всех любимцев разом, не глядя на породы и виды. А в четверг за ярмарку несчастья принялся наш дворник, коротышка откуда-то из Средней Азии. Я возвращался домой, когда увидел, как тот обдирает с дверей пугающие призывы о помощи.

- Черт знает что происходит, а? - сказал я, остановившись.

Он вздрогнул, испуганно посмотрел на меня, затем быстро отвернулся и, втянув шею в плечи, принялся с ожесточением скоблить металл, отколупывая намертво прилипшую бумагу.

- Нелюбители домашних животных какие-то у нас объявились, похоже, хе. Есть любители, а есть, хе-хе, нелюбители.

У меня было настроение поболтать. Однако дворник что-то забормотал на своем тарабарском, и веселья не разделил. Наоборот, его затрясло еще сильнее. Решив, что он просто не понимает меня - я приложил ключ к домофону и посмотрел на азиата в профиль. Коротышка был бледен, по лицу текли крупные капли пота, в глазах стоял такой ужас, что мне захотелось броситься наутек. То, что жило в зрачках дворника, страдало безумием.

- Дарахт… Дарахт...Ба гурба! Ороиш дарахт, - лихорадочно повторяли потрескавшиеся черные губы. Меня он не видел. - Ба начот. Дарахт.

Я ушел. Захлопнул за собой дверь в парадную и почти минуту стоял, слушая захлебывающий голос, беспрестанно повторяющий “Дарахт” и ритмичные скребки по металлу.

Шшш.Шшш.Шшш.

Будто у дворника выросли кошачьи когти, и он стачивал их о железо. Мои пальцы заныли, и я потер кончики, разминая, прогоняя ощущение забившейся под ногти краски. Потом же поспешил домой, на шестой этаж, с испорченным отчего-то настроением и неприятным чувством тревоги.

Чертов скрежет преследовал меня весь оставшийся вечер. Я проходил по коридору мимо входной двери и не мог отделаться от мысли, что дворник до сих пор стоит там, внизу и скребет, скребет, скребет. Куски засохшей бурой краски забиваются под ногти, пальцы кровоточат, оставляют полосы на железе, колкие шипы вонзаются все глубже, глубже, а он бормочет свое «Дарахт» и не останавливается.

Я даже вышел на лестничную площадку, как будто вынести мусор, но на самом деле — прислушаться. Лязгнула крышка мусоропровода, стеклянные банки из-под томатов застучали по грязному ходу, удаляясь, раскалываясь, исчезая в горе помоев там, внизу. Я же слушал молчание парадной. Было тихо. Очень тихо. Непривычно, для подъезда шестиэтажного дома. Скрежет раздавался только у меня в голове.

А еще в соседней квартире очень жалобно мяукала кошка.

Я постоял у окна, глядя на темнеющий двор и черные коробки гаражей, а затем вернулся домой, планируя быстро поесть, свалиться в кровать и посмотреть какую-нибудь драму. Я люблю драмы. Когда их смотришь один, в особо прочувственные моменты можно и слезу пустить, на душе сразу легче становится, светлее. И никакого удара по репутации — для всех ты по-прежнему суровый мужчина.

А после фильма (или под его звуки) было не менее ценным повернуться носом к стенке, обнять подушку (об этом тоже не хотелось бы никому говорить) и уснуть. Мой обычный вечер.

Но не сегодня. Кино показалось пресным, несмотря на Де Ниро и Брэдли Купера. Сон не шел. Зудели пальцы. Под ногтями будто что-то застряло.

Город уже спал, под окнами почти затихли автомобили, оставив пустые дороги с мигающими желтым светофорами для ночных гонщиков, а я лежал на спине, под одеялом, и смотрел в потолок. Мне казалось, что внизу опять заскребли по железу заскорузлые ногти. Я приподнялся на локте, вслушиваясь и кляня себя за богатое воображение.

Ночь изменилась. Я вдруг отчетливо услышал в ней голос. Он шел не с улицы, не из соседского телевизора. Невнятный, с мужской хрипотцой и женской мелодичностью. Но сколько я не вслушивался - не мог разобрать ни слова. Пульсирующая, неразборчивая речь пропитала ночь, стала темнотой. Проникла и в меня тоже.

И я восторженно замер, чувствуя, что еще чуть-чуть, и мне откроется истина, которую доносил до меня неведомый. Еще самая капелька, и мне станут известны ответы на все вопросы. Вообще на все. Слова вот-вот должны были обрести смысл, и изменить мою жизнь. Дыхание замерло в груди, сердце сладко заныло. Боже, как я ждал этого осознания. Как тянулся к нему!

Пьяный крик с улицы выдернул меня из объятий темноты, и я в гневе бросился к окну и, только распахнув его, очнулся. Сильно тряслись руки. Я стоял мокрый от пота, задыхающийся. От частых ударов в груди кружилась голова. Ноги подкосились, я сел на пол, держась рукой за грудь.Сердце заныло, застучало. Голос исчез, и оставил после себя лишь липкое ощущение страха. Ужаса перед тем, что этот неведомый, обещающий волшебство, вернется.

И мне это понравится.

Борясь с дурнотой, я побрел на кухню, где влез в коробку с медикаментами. Порылся в ней немного и вытащил упаковку фенозепама. Остаток с последнего нервного срыва. Дурное средство. Но мне помогало. Всегда.

Я забросил крошечную таблетку в рот, запил ее водой, вслушиваясь в темноту. На улице запел пьяный мужчина, и его заунывное, и при этом маршевое, «Звезда по имени солнца» казалось воплощением одиночества в ночной мгле.

Он ведь спас меня. Гулящий пьяница в сонном мегаполисе. С этими мыслями я забрался под одеяло, и когда пришла теплая волна феназепама – провалился в сон.

Утром на лестничной площадке мне повстречался сосед. Мы иногда здоровались за руку, но даже не знали имен друг друга. Выглядел он неважно: под глазами в мешки собрались плохие мысли, лоб хмурился.

- Привет...

- Доброе, - максимально бодро ответил ему я.

Лифт дополз до нашего этажа, хрустнул, остановившись. Двери распахнулись, и я прошел внутрь.

Сосед остался на площадке. Он смотрел прямо перед собой и шевелил губами.

- Едешь? - спросил я. Он вырвался из плена дум, торопливо шагнул в лифт.

- Ночью кот окно разбил, представь? - вдруг сказал он. - На кухне. Там у меня не стеклопакеты стоят. Высадил форточку! Вот как?!

- Ничего себе!

- Жена говорит - весь день норовил слинять. Я когда с работы пришел - она его даже в комнате заперла, чтобы между ног не прорвался. Вечером чуть не рехнулись от его канючинья. Я бы выпустил, но ты читал, да? Внизу? Вот, не стали выпускать. А ночью скотина выпрыгнул. Насмерть. Фигня это все, что они на четыре лапы падают. Фигня. Я вышел... И... Там увидел...

Он резко замолчал. Мы вышли на первом этаже. Спустились по лестнице. Он посмотрел на меня с сомнением, будто хотел чего-то спросить, но я опередил его:

- Доброго дня. Все будет хорошо!

И торопливо, делая вид, что безмерно опаздываю, поспешил на автобусную остановку. Я не хотел, чтобы он сказал лишнее. Не хотел ни минуты больше пребывать в его компании, чтобы не коснуться темной паутины, окутавшей соседа. Она была у него в волосах, она высовывалась из рукавов и вязкими дорожками оплетала ноги.

Сосед ее не видел. Да и была ли эта липкая субстанция на самом деле — мне знать не хотелось.

Иногда, пока важные слова не сказаны, можно сделать вид, что ничего не было. Можно немножечко оттянуть неприятный момент.

В течение занятого заботами рабочего дня я то и дело возвращался в памяти к ночному страху. И каждый раз шумно вздыхал, прогоняя мысли. Коллеги притворялись, что не замечают этих резких, свистящих вздохов, но я-то видел, какие косые взгляды они бросали в мою сторону.

Начальник несколько раз поднимался из-за своего стола и вопросительно поднимал левую бровь, а я лишь виновато улыбался. Тревога грызла сердце. Предвестники старых, почти забытых панических атак бродили вокруг меня и сжимали грудь. Мне казалось, что на этот раз это не нервы. Что на этот раз мне ударит прямо в сердце. Что сейчас-то оно и содрогнется в последний раз. Под конец рабочего дня, страшась остаться в офисе в одиночку, я быстро собрался и поспешил на улицу, к людям, и бродил по летним проспектам допоздна. Когда же ноги сами вывели меня к двору, то торопливо пересек его, поднялся к себе и сразу же принял таблетку.

После чего около часа лежал на кровати вслушиваясь -пробьется ли сквозь пелену седативных тот странный зов. Гул не вернулся. Да и дом молчал, лишь урчали под окнами двигатели пролетающих мимо моей жизни автомобилей. Я даже не заметил, как уснул.

А ночью меня разбудил крик на лестничной площадке. Я открыл глаза. Во тьме мигали зелеными огоньками электронные часы. 03.43. Приснилось?

Словно в ответ мне вопль повторился, но сейчас он звучал как-то тише... Слабее. Я опустил ноги на теплый ковер у кровати, нащупал тапочки и, стараясь не шуметь, прошел к двери, прислушался.

Подъезд молчал.

Может, все-таки, показалось?

Я вслушивался в тишину, не смея открыть дверь, и в какой-то момент мне послышалось жалобное всхлипывание. Кто-то там, снаружи, тихо-тихо плакал, из последних сил, а потом вдруг отчетливо проскулил: