Нечего бояться

— А при чем тут блины?

— Это если кто в волка перекинется, а обратно превратиться не может, то надо дать ему домашнего хлеба. Ну или вот блинов, так тоже можно. Он сразу обратно в свой ум войдет. Вадим его теперь отыщет и домой приведет.

— Но они же… они что, так и будут теперь тут дальше жить?

— А куда им деваться? Да и зачем? Тут они свои, тут про них уж знают, кому надо. А кому не надо, тот и не узнает. С приезжими вот только беда… но их теперь мало у нас. Хотя Василий-то, может, и уйдет, как один останется, отец-то совсем старый уже.

— Отец? Это Вадим, что ли?.. Он ему отец?

— Да я не знаю толком, но вроде так.

— А что ж отец у него побирушкой живет столько лет?! Почему Василий его к себе не возьмет? У него и дом приличный, и вообще… Как-то это не по-людски.

— Так они ж и не люди. Им и не надо. Это же не настоящая их жизнь тут, рядом с нами. Это все так, одна видимость. Настоящие-то они… в другом месте.

— А ты про них много знаешь, я смотрю.

— Да вот уж… знаю.

— И давно?

— Давно. Их раньше тут трое было.

— Господи! Прямо половина деревни — оборотни…

— Нет, не половина, всего трое.

— А третий кто был?

— Да ты ее не знаешь.

— Ее?

— Ну да. Волчица она была. На охоте ее застрелили, по ошибке.

— Кто?

— Николай.

— Дядя Коля?..

— Да. Он ненароком, с перепугу. Выстрелил насмерть, потом смотрит — а там женщина. Он домой вернулся и на другой день помер.

* * *

Они все-таки ушли из деревни. Может, насовсем, а может, потом вернутся. Ушли ночью, когда я спала, но я так и вижу их в воображении — два волка бегут рысцой по белому полю, один за другим, впереди седоватый и белесый, хромой на одну ногу, он задает темп, а за ним рослый, широкогрудый, и шерсть отливает в желтизну.

Старший за всю жизнь ни разу не нападал на людей, и когда для него настанет время навсегда перейти туда, в их настоящий мир, он завещает младшему не трогать себе подобных. Оборотни ведь тоже немного люди. Может быть, в большей степени люди, чем некоторые из нас.

Городская квартира встретила меня ласковой солнечной тишиной. Зима подходит к концу — вот уже и метели унялись, и вечера застенчиво румяны в преддверии весны. Но иногда я вспоминаю ту чернильную февральскую тьму, и тогда мне кажется, что я слышу стук когтей по полу в коридоре, хотя собаки у меня давно уже нет. Это меня не пугает. Я прислушиваюсь, но звуки стихают, и я возвращаюсь к своим делам и думаю, что мне надо опять завести собаку, ну или еще кого-нибудь. Главное — я не боюсь. Больше не боюсь.