Германское подполье в 1942—1944 годах

Выразителем такой позиции был дирижер и композитор Вильгельм Фуртвенглер, когда предстал перед судом по денацификации в Берлине. В своем пламенном воззвании к суду он попытался оправдать свою работу в нацистской Германии. «Искусство, — сказал он, — должно стоять выше политики». Те профессоры и артисты, которые на собственном опыте познали, что нацистский режим сделал с их призванием, не захотели бы согласиться с мнением Фуртвенглера.

Студенты оказались особенно подвержены нацистской философии. К 1939 году они в подавляющем большинстве были членами нацистской партии или сочувствовали ей. Конечно, были и исключения как среди преподавателей, так и среди студентов, и случай, произошедший в 1943 году в Мюнхенском университете, является ярким примером университетской оппозиции Гитлеру и войне.

Когда после разгрома немцев в Сталинграде русское радио заполнило эфир названиями взятых в плен частей немецких войск, в каждом немецком городе и деревне поднялась волна горечи и недовольства. В то время в университетах оставалось мало физически здоровых студентов-мужчин. Так, например, в Мюнхенском университете основную массу составляли девушки, инвалиды и нацистские «студенческие лидеры». Однажды в феврале 1943-го гаулейтер Баварии Гизель обратился к студентам Мюнхенского университета и заявил, что студентки-женщины лучше послужили бы нацистскому государству, рожая детей, чем получая высшее образование. Аудитория освистала его, оттолкнула стоявших в дверях эсэсовцев, сбросив некоторых с лестницы, и устроила демонстрацию на улицах Мюнхена.

Двадцатипятилетний студент-медик Ганс Шолль и его сестра Софи, двадцати одного года, изучавшая биологию, восприняли эту демонстрацию как знак того, что пришло время начать открытую агитацию против Гитлера. Еще в своем родном городе Ульм они боролись с гитлерюгендом и имели проблемы с гестапо. В университете они собрали вокруг себя небольшую группу и рассылали по всему рейху анонимные письма интеллектуалам и другим образованным людям, призывая их использовать свое влияние и объединяться против нацизма. С помощью почтенного профессора Карла Губера, преподававшего философию, Шолли печатали и распространяли листовки, содержавшие такие лозунги, как «Выходите из партийных структур… Боритесь с партией… Имя Германии навсегда покроется позором, если вы, наконец, не подниметесь, чтобы взять реванш… Погибшие в Сталинграде взывают к вам… Наш народ поднимается против порабощения Европы национал-социалистами». Их друзья из Вены и Йены распространяли эти листовки у себя.

В конце концов они слишком осмелели. 19 февраля 1943 года Ганс и Софи разбросали сотни своих листовок с балкона университета. Комендант здания увидел их и донес в гестапо. Суд над ними состоялся уже через три дня, и его сочли настолько важным, что из Берлина прилетел сам Фрейслер, чтобы председательствовать на процессе. Софи так страшно пытали, что на суде она появилась со сломанной ногой. Но она держалась и не уступала Фрейслеру. «Вы не хуже нас знаете, — сказала она, — что война проиграна. Почему у вас не хватает смелости признать это?»

В тот же вечер ее и ее брата обезглавили. Вскоре после этого были казнены профессор Губер и другие члены «клики Шолля», как назвали ее нацисты. Эти события имели глубокие последствия для Мюнхена. Весь город был потрясен смелостью молодой девушки. Сегодня ее имя носит одна из школ Берлина.

Между университетскими преподавателями и заговором Бека — Гёрделера существовали некоторые контакты.

Осенью 1942 года пастор Бонхёффер посетил Фрейбургский университет и убедил нескольких доверенных преподавателей подготовить меморандум о позиции конфессиональной церкви в деле восстановления Европы, основанном на предположении о поражении Германии. За этим последовала тайная встреча преподавателей и церковных лидеров с Гёрделером. В результате этой встречи появилась рукопись, ставшая частью интеллектуального арсенала путча. После 20 июля эти преподаватели: Адольф Лампе, Константин фон Дитце, Герхард Риттер, Вальтер Юкен и Эрик Вольф — были арестованы, но вошедшие в Берлин русские освободили их.

Кроме них Гёрделеру помогали несколько преподавателей Берлинского университета, в особенности профессор права Рудольф Сменд. Сменд и Гёрделер были близкими друзьями, и первый посоветовал потенциальному канцлеру, как прорваться сквозь правовую путаницу, которую создали нацисты, чтобы обезопасить себя, — не простая задача, что мог бы подтвердить любой военный правительственный чиновник.

Одной из самых странных фигур подполья был Альбрехт Хаусхофер, сын знаменитого гитлеровского геополитика. Это был толстый, эксцентричный, романтичный и, безусловно, блестящий человек. Так же как и его отец, он занимался геополитикой и путешествовал по всему миру. Кроме того, он был закадычным другом Рудольфа Гесса, и в те дни, когда он был нацистом, входил в штат Риббентропа, а затем Папена.

Впервые он засомневался в здравомыслии нацистов, когда Гитлер захватил Чехословакию. Позднее Хаусхофер убедился в том, что Германия не сможет завоевать мир, если считать критерием прозорливости нацистов перелет Гесса в Англию. «Как можно делать политику с такими глупцами?» — спросил он, услышав о безумной авантюре Гесса.

Гитлер, который был совсем не уверен, что за действиями Гесса не стоит сам Альбрехт, вызвал его в Берхтесгаден. Хаусхофер с легкостью оправдался, но позднее написал Гитлеру, что война будет иметь катастрофические последствия для Германии. Он был арестован, но вскоре отпущен, вероятно, из уважения к его отцу. Тогда он сблизился с заговорщиками и, в конце концов, стал душой заговора. После 20 июля он попытался перейти швейцарскую границу, но был схвачен в Баварских Альпах. За несколько дней до освобождения Берлина Альбрехт и несколько других заключенных тюрьмы Лехртерштрассе (Альбрехт знал о контактах Гиммлера с Попицем) были убиты эсэсовцами. Русские обнаружили его мертвое тело в подвале соседнего с тюрьмой дома, разрушенного бомбежкой.

Альбрехт Хаусхофер был типичным порождением германского молодежного движения, которое способствовало приходу катастрофы и, в конце концов, само стало ее жертвой. В последние дни перед смертью он написал серию сонетов на мятых клочках бумаги, добытой у тюремщиков. В них отражена история его разочарования в нацизме и разрыва с отцом — отцом, который «помог дьяволу вырваться в этот мир». Но Альбрехт осознал как свое участие в этом, так и свою вину. Его вина была совсем не в том, за что его посадили в тюрьму, а в том, что:

Я рано осознал масштаб потерь,
Я упреждал, но я не бил в набат,
И ныне знаю я, что виноват…

Приговор, который вынес себе Хаусхофер, применим ко многим немецким интеллектуалам. Они тоже виновны в своем осторожном равнодушии. И вина большинства из них больше, чем вина Хаусхофера. Потому что он, когда с запозданием понял, во что нацизм превратил Германию, не остался молчаливым наблюдателем. Он рисковал своей жизнью и лишился ее.