25 оттенков русского. От древних славян до бумеров и зумеров

О «фиасках», «апогеях» и других неведомых вещах

<…>
Прочли:
— «Пуанкаре терпит фиаско». —
Задумались.
Что это за «фиаска» за такая?
Из-за этой «фиаски»
грамотей Ванюха
чуть не разодрался:
— Слушай, Петь,
с «фиаской» востро держи ухо!
даже Пуанкаре приходится его терпеть.
<…>
Последние известия получили красноармейцы.
Сели.
Читают, газетиной вея.
— О французском наступлении в Руре имеется?
— Да, вот написано:
«Дошли до своего апогея».
— Товарищ Иванов!
Ты ближе.
Эй!
На карту глянь!
Что за место такое:
А-п-о-г-е-й? —
Иванов ищет.
Дело дрянь.
У парня
аж скулу от напряжения свело.
Каждый город просмотрел,
каждое село.
«Эссен есть —
Апогея нету!
Деревушка махонькая, должно быть, это.
Верчусь —
аж дыру провертел в сапоге я —
не могу найти никакого Апогея!»
<…>

В конце своего стихотворения Маяковский делает вывод: «…то, что годится для иностранного словаря, газете — не гоже». Поэт мастерски разбивает эти два слова в пух и прах, и даже в самом заголовке для усиления впечатления сознательно склоняет несклоняемое. Не это ли та самая война, о которой говорил вождь революции Владимир Ильич Ленин в заметке «Об очистке русского языка»: «Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?»

Эту «войну» продолжил писатель Борис Тимофеев, и, забегая вперёд, без прискорбия отмечу, что проиграл. Именно он в середине прошлого века удивлялся, зачем использовать глаголы пролонгировать, лидировать, лимитировать, репродуцировать, превалировать, если есть русские слова продлевать, возглавлять, ограничивать, воспроизводить и преобладать. Но больше всего Тимофеев негодовал по поводу употребления слова субпродукты вместо требухи. А что мы имеем сейчас? Все глаголы в языке остались, причём русские варианты более популярны в разговорной речи, а иностранные чаще используются в деловом стиле общения. Зато заграничное слово субпродукты основательно прописались во всех стилях речи, а родная требуха употребляется крайне редко, может быть, оттого что слово звучит несолидно, напоминает чепуху какую-то.

В наши дни клеймить заимствования продолжил автор статьи «Гастарбайтеры языка» Вадим Глаголев. Он сравнил иностранные слова с пакостью, которую дети тащат в рот: «Часто нахальный чужак лезет на место, у которого есть законный, живой и здоровый владелец». Больше всего Глаголеву обидно за слово образ, которое незаслуженно выместил имидж. Пожалуй, соглашусь. Образ — очень красивое, нежное, родное слово, а имидж со своим иностранным ДЖ на конце так не воспринимается. Но это уже дело вкуса…

Кстати, Глаголев считает, что в криминальной сфере всё наоборот: «Рэкетир звучит куда благопристойнее вымогателя, киллер явно профессиональнее убийцы (а тем более мокрушника), и даже давно обрусевший бандит серьёзнее и солиднее исконного разбойника, которому в утешение осталась только его роль в фольклоре».

Подводя итоги этой главы, хочется проанализировать результаты многовековой борьбы с иностранщиной в языке. Что же стало с заимствованиями? Их судьба сложилась по-разному. Я выделила четыре группы иностранных слов, существующих или существовавших ранее в русском языке.

1. Пришли и ушли — в своё время были модными, но не выдержали конкуренции с русскими аналогами, а мода на них прошла (эдиция — издание, антишамбера — прихожая, еложь — похвала).

2. Остались в языке, но употребляются в определённой сфере, а русские аналоги отстояли своё право быть общеупотребительными (амнистия — прощение, депрессия — уныние, пассия — страсть).

3. Остались в языке, потеснив при этом русские аналоги (валет — хлап, анкета — вопросник, парикмахер — брадобреи).

4. Остались в языке и прекрасно сосуществуют со своими русскими «братьями» на правах синонимов (орфография — правописание, шофёр — водитель, оригинальность — самобытность, киллер — убийца, голкипер — вратарь).

С первыми тремя группами слов всё понятно: заимствования либо были отвергнуты, либо нашли своё место. Самой подозрительной группой, на мой взгляд, является четвёртая. Почему эти слова всё-таки живут рядом? Почему одно из них не уходит в другую сферу, не устаревает, не исчезает из языка? У меня два ответа на этот вопрос. Во-первых, может быть, ещё не время, но позже это произойдёт. Во-вторых, эти синонимы всё-таки отличаются оттенками значений, стилистической окраской, совместимостью с другими словами, то есть они не всегда взаимозаменяемы. Не каждый убийца — киллер, а водителя троллейбуса, например, вряд ли язык повернётся назвать шофёром.

А более современные пары, такие как тьютор и наставник, тинейджер и подросток, менеджер по клинингу и уборщик, пока нельзя назвать равнозначными синонимами, но, возможно, у них всё впереди…

В этой книге нам ещё предстоит более подробный разговор о новейших заимствованиях, но немного позже.