…В борьбе за советскую лингвистику: Очерк – Антология

Главному редактору издательства «Наука» тов. А.П. Чугунову. Ответ на отзыв анонима о сборнике «Проблемы лингвистической поэтики».

Любое усилие рецензента осмыслить и оценить подготовленную к печати рукопись можно только приветствовать. Это само собою разумеется, если перед нами попытка конструктивного прочтения с ориентацией на всю проблематику предмета, попытка филолога выполнить свою первейшую обязанность – понимать текст. Но даже если рецензент не в состоянии (не может или/и не желает) не выдавать свой угол и свое поле зрения за единственно возможные, следует, прежде всего, попробовать извлечь из отзыва нечто конструктивное. В данном случае этому мешает и индивидуальный стиль рецензии, отвечающий методологии ее автора («назойливо подсовывает», «маскируя это неприкрытым (!) нигилистическим отношением» – с. 3 и т.п.), но отвлечемся на время от этой приснопамятной манеры.

1. Выход в свет важного сб. работ Ю.Н. Тынянова («Наука», 1977, рукопись была уже в изд-ве) заставляет внести в формулировку на с. 40 моей статьи уточнение (см. начало с. 2 отзыва).

2. Недоумения относительно концовки статьи В.Н. Топорова легко было бы устранить прямой ссылкой на известные работы (или просто имя) М.М. Бахтина, к которым явно относится следующая за процитированной рецензентом в отрыве от контекста фразой статьи (с. 5 – 6).

3. Из замечаний по статье В.В. Иванова (и карандашных помет в ее тексте) следует, что ряд упомянутых автором поэтов рецензент, вопреки всякой очевидности, не считает «крупнейшими» (ср. с. 130 машинописи и с. 3 – 4 отзыва). Раздражение рецензента не менее субъективно, чем эта оценка. Но и в случае компромисса остается неясным, каких именно «других поэтов» имеет в виду рецензент (в связи с проблемой именного стиля) или хотя бы какие именно контексты, упоминание которых он считает, очевидно, обязательным для самой постановки проблемы. Редактор, естественно, готов обсудить любые конкретные соображения и на этот счет.

4. Уводящим в сторону от сути дела выглядит недовольство мимолетным упоминанием в статье В.Н. Топорова «фрейлины царского двора» и т.п. (с. 5 отзыва). Было бы не просто смешно снимать эти строчки (существенные в сводке данных о поэте); ведь проницательный рецензент вскрыл – в год 60-летия Октября и в то самое время, когда «происходит борьба советского народа за укрепление силы и могущества своей Родины» (с. 4; а я-то не знал), – что-то вроде редакторской ностальгии по монархии. Подумать только…

Рецензент – не лингвист (хотя, возможно, и дипломирован), не специалист в области лингвистической поэтики; не могу назвать его и филологом – это значило бы презирать советскую филологию. Этот «филолог» даже не понимает оскорбительности, недопустимости такого рода тезисов, как его ни на чем не основанное утверждение, будто бы, «по словам» Григорьева (с. 1 отзыва; пусть кто-нибудь попробует найти в сб. такие слова или мысли), «только деятельность ученых и поэтов прошлого – это <…> настоящая наука и поэзия русского народа» (!! – это знаки заслуженных рецензентом пары плюх). Желание и «право» рецензента читать между строк должно иметь пределы. Но его обязанность – сначала научиться читать и понимать тексты научных статей. Этой обязанностью он пренебрег. Ему хочется вести следствие, взгромоздиться на кафедру прокурора, но даже чеховский прокурор-«прыщ» (в известном очерке Горького) обладал – при меньшей, чем у рецензента, самоуверенности – некоторой юридической квалификацией. Редактора сборника поражает небывало (в его практике) низкий филологический, лингвистический, философский, методологический, логический, правовой и, прежде всего, нравственный уровни отзыва.

«Отрицается все (труды академиков В.В. Виноградова, М.Б. Храпченко и многих других)», – пишет рецензент (с. 1) о моей статье. Полагаю, стоило кому-то проверить, как именно пользуется этот «черный» рецензент опасной свободой, предоставленной ему издательством. Даже абсолютно безответственный деятель, сознательно задавшийся в наши дни безумной целью нанести серьезный ущерб советской филологии, произвести «лысенкование» (выражение акад. Прянишникова) лингвистической поэтики, все же постарался бы, наверное, действовать менее грубо, не допустил бы подобных бьющих в глаза передержек. Более 15 лет я стараюсь следить за всем новым в филологии, что имеет хоть какое-либо отношение к лингвистической поэтике, и тщательно выявлять все актуальное и ценное в ее важных, но исключительно сложных и противоречивых традициях. Вместе с тем я критиковал и буду критиковать все, что, по моим убеждениям, заслуживает критики у любых авторитетов филологии, в том числе и у моих учителей, начальников и коллег, следуя в этом требованиям советской науки, но не позволю никому безнаказанно приписывать мне нигилистическое отношение к ее завоеваниям. Достаточно было элементарного сравнения хотя бы с. 1 отзыва с тем, что реально содержится в моей статье, чтобы дезавуировать раз и навсегда этого рецензента и не заставлять меня, инвалида Отечественной войны, опровергать его грязные инсинуации. Зачем он понадобился издательству, остается только догадываться <…>.

Свое понимание философии истории и методологии критического анализа рецензент проводит через весь отзыв в виде оппозиции «прошлое» / «наше время», на первый взгляд, вполне невинной, однако на деле вульгаризаторски отсекающей все, что не укладывается в это его до благоглупости куцее «наше время» (об аргументах он не заботится). Пришвин – это еще «современное»; Брик, Якобсон, Белый, Мандельштам, Пастернак, Хлебников, Маяковский, Пушкин, Блок, Цветаева, Ахматова, Комаровский… – это «прошлое» (я следую за логикой отзыва, соотнося ее с содержанием критикуемых статей). Интересно, куда попали бы, скажем, Флоренский, Есенин, Багрицкий, Б. Корнилов, Булгаков, Светлов, Смеляков, Платонов, Д. Бедный, Бодуэн, Потебня, Аристотель или Вико, подвернись их имена под такое бойкое перо. Якобсон не прав, утверждая, что это дело троглодитов – оставаться троглодитами. Но вот на с. 6 отзыва (ср. с. 1) оказывается, что и обращение к поэзии А. Вознесенского, Е. Винокурова и Н. Матвеевой – это не более, чем «реверанс в область настоящего» (речь идет о статье Е.А. Некрасовой). [В общем, нашелся в сборнике один порядочный автор (проглядел редактор!), да и тот, если правду сказать… Гоголь, Гоголь – наше рецензентское «настоящее»]. Не имеет смысла и здесь напоминать рецензенту о корректности. Но ведь это же недостойно – вырвать сборник из последовательно осуществляемых Институтом русского языка АН СССР планов.

Только что вышла в свет в «Науке» специальная двухтомная работа (при участии ряда авторов сборника) о языковых процессах современной русской литературы (на материале 50 – 70-х годов); изданы, завершены или завершаются другие работы авторов сборника и других сотрудников Института, непосредственно вызванные к жизни Постановлением ЦК КПСС о литературно-художественной критике…

И тут появляется наш рецензент и смеет, мягко выражаясь, «грубо» удивляться, видите ли, тому, «почему авторы сборника так отрицательно (!!) относятся к биению пульса советской поэзии, советской прозы, почему их манит запах далекого прошлого» и т.д. (см. его «Общее заключение» – этот беспардонный по воинствующему антиисторизму и «образцовый» по бездоказательности и невежеству коктейль из передержек и самоуверенной позы ильфо-петровского строчкопыта). Что же, наш «вероучитель» никогда не слыхал, ничего не читал о марксистско-ленинских взглядах на соотношение логического и исторического, всерьез желает оторвать синхронию от диахронии, в самом деле не понимает, что Маяковский не может ни «отменить», ни «заменить» Пушкина, Хлебников, Д. Бедный и Твардовский – Некрасова, Федин или Бондарев – А. Белого или Вс. Иванова, Межиров – Блока, Евтушенко – Есенина, Софронов – Прокофьева, что, скажем, Цветаева может оказаться по языку и для языковеда в чем-то более актуальной, чем Н. Матвеева, Р. Рождественский или О. Шестинский, и т.д., и т.п.? <…>

Мысль же о том, что «прошлое» – это «вершина того, к чему надо стремиться деятелям филологии в наши дни» (придумано и подчеркнуто рецензентом), рождена не содержанием сборника, не его целями и задачами и не какой-то отдельной вырванной или неудачной его строкой, а лишь горячечным и лживым воображением замшелого сектанта-рапповца, наглядно демонстрирующего (вспомним Маркса), как «мертвый хватает живого». Ср. в этой связи и ленинские положения, приведенные в предисловии к сборнику «Структурализм: „за“ и „против“» (М., 1975).

Вот приемы рецензента (перечислю несколько примеров, но я проверил все его утверждения до одного – картина беспросветная):

– «что это за „именной стиль“?» (с. 3) – между тем в статье недвусмысленно объяснено, что это такое;

– Н.А. Кожевниковой «идеи А. Белого превозносятся» (с. 4). – Какие идеи? Антропософия? Глоссолалия? Скифство? Да нет! Упомянуты конкретные и важные филологические идеи. Сам рецензент вовсе не пытается их опровергнуть: серьезных идей у Белого, видимо, и быть не может. (В общем, простите, отец дьякон, что я подумал, что у Вас в голове идеи. Чехов, Чехов – тоже «современник» нашего рецензента) <…>.

Следует особо подчеркнуть, что рецензент не различает задач литературоведческого и лингвистического анализа. На обороте титульного листа сборника он умудрился вычитать глобальную цель теоретического осмысления творчества советских поэтов (первая фраза отзыва). Между тем задачи сборника куда более строгие и определенные. Можно надеяться, что литературоведы извлекут из его содержания кое-что поучительное, но неправомерен взгляд на лингвистическую поэтику как на служанку литературоведения. Ее объект – язык, и, во всяком случае, пока она вынуждена решать собственно лингвистические задачи (ср. работы В.В. Виноградова и споры вокруг «стилистик») <…>.

В свое время, при подготовке статьи «Речь художественная» для БСЭ, инерция подобного смешения задач, характерная для ряда литературоведов, была по заслугам отвергнута как дезориентирующая читателей, искажающая положение дел в филологии. Замечу, во избежание недоразумений, что есть литературоведы, которые отлично понимают как необходимые связи между лингвистикой и литературоведением, так и неимоверный вред поучающего высокомерия второго по отношению к первой (как, разумеется, и наоборот). Например, такой филолог, как М.Л. Гаспаров, был бы, конечно, самым требовательным и «опасным» для авторов, но и самым желанным критиком, понимающим рецензентом сборника. С другой стороны, было бы совсем не просто «подсказать» издательству имя удовлетворяющего всем требованиям науки и «Науки» рецензента из числа лингвистов.

Вот примеры рецензентского высокомерия (если они еще нужны), «надменные конгломераты воинственных полуидей» (А. Межиров):

– Почему О.В. Шульская не вправе принять и точку зрения Белого на символ, поскольку учтены, конечно, и позднейшие точки зрения, о чем рецензент опять-таки нечестно умалчивает – с. 6? Если у рецензента есть своя концепция символа, зачем ее скрывать?