Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

6

На пути исследования важнейшей темы «язык и действительность» (часть более широкой проблемы социальной природы языка) возникают не только реальные и серьезные трудности, о которых уже шла речь, но и трудности мнимые, хотя часто и настойчиво до сих пор повторяемые.

К таким мнимым трудностям относится, в частности, следующее. Уже давно, а в наше время особенно настойчиво, вопрос обычно ставят так: многое, возможное в языке, невозможно в действительности, следовательно, язык не отражает действительности и не связан с нею. При этом приводятся стандартные примеры – баба-яга, русалка, леший и т.д. Цитируются образцы нереальных понятий и соответствующих обозначений у Плавта и Данте, у Шекспира и Флобера и у многих других писателей[273]. Известно, что когда Конан-Дойл прекратил свои рассказы о Шерлок Холмсе и объявил о смерти знаменитого сыщика, то многие читатели не хотели верить этому и просили писателя продолжить повествование о приключениях Холмса. В реальность Шерлок Холмса верили, хотя это была призрачная реальность.

Подобные «доводы» не могут, однако, ни в малейшей степени поколебать положение о связи языка с реальной действительностью, с нуждами и потребностями людей (в самом широком смысле) определенной эпохи. Если сознание даже большой группы людей допускает реальность существования леших и русалок, то вопрос этот, сам по себе важный и интересный, относится к тому кругу проблем, которые стремятся установить, как исторически люди научились или не научились понимать окружающую их природу. Они могут воспринимать ее по-разному, в зависимости от множества условий их жизни и мировоззрения, их культуры и образования, исторических традиций и семейных преданий. Все это свидетельствует о сложности отношения людей к окружающему их миру, но все это не дает никаких оснований для сооружения преграды между языком и действительностью. Приходится только удивляться, что аргумент с лешими и русалками до сих пор часто приводится для «доказательства» автономности языка.

Гораздо более серьезная проблема возникает при рассмотрении взаимоотношений между языком и идеологией людей, говорящих на том или ином языке. Прежде чем дать краткую справку из истории вопроса, подчеркну, что в наше время его освещение дается с позиций двух противоположных концепций.

После лингвистической дискуссии 1950 г. проблема «язык и идеология» у нас стала считаться как бы решенной в отрицательном плане: язык не имеет никакого отношения к идеологии. Между тем рассматриваемая проблема не только сложна, но и весьма интересна в методологическом отношении. До 1950 г. советские лингвисты сделали немало для того, чтобы показать, как язык при всей своей общенародной сущности, вместе с тем не остается в стороне от борьбы идеологий и в прошлом, и в современном мире[274].

Но обратимся к современности и попытаемся обрисовать только что отмеченные две противоположные концепции.

С одной стороны, знаменем ортодоксальных структуралистов является лозунг – «освободиться от идеологии». Под таким названием в некоторых странах даже выходят целые книги, распространяющие принцип «деидеологизации» не только на всю филологию (и языкознание, и литературоведение), но и на всю науку вообще, в том числе и на естествознание[275]. Аргументация сторонников подобной концепции обычно стандартная: идеология будто бы мешает объективно описывать факты. Приверженцы противоположной концепции (их в наше время становится все больше и больше в разных странах) утверждают совсем иное, несколько неожиданно ссылаясь на общую семиотику и на семиотику языка, в частности. Эти теоретики ставят вопрос так: тексты, написанные на разных языках, передают мысли и чувства людей, создававших подобные тексты. Эти тексты в те или иные эпохи очень часто понимаются и истолковываются неодинаково, что зависит не только от содержания каждого текста, но и от языка, с помощью которого текст создан. «Семиотика текста» связывается с идеологией разных классов общества[276].

В настоящее время в странах Западной Европы и Америки выходят многочисленные сборники под названием «язык и идеология» и чаще всего под эгидой семиотики. Публикуются сборники под таким же названием и в социалистических странах[277]. К сожалению, при этом обычно не проводится различия между идеологией, которая определяется содержанием текста и идеологическими аспектами языка. Между тем – это, разумеется, различные явления, и их совершенно необходимо различать.

На мой взгляд, проблема «язык и идеология» должна решаться так: как общее правило, всякий национальный язык имеет общенародный характер, и в этом отношении он безразличен к классам в классовом обществе. Другой вопрос, что каждый язык может использоваться в классовых целях. Другими словами, использование языка, в особенности его лексики и фразеологии, его стилей, может детерминироваться классовыми целями, нисколько, впрочем, не нарушая общенародного характера каждого национального языка, который, как общее правило, выступает в функции великого общенародного достояния.

Разумеется, такие слова, как свобода, равенство, государство, материя, многие термины (философия, субстанция), многие словосочетания и фразеологические выражения (право на труд, базис и надстройка) могут получать и получают несходное идеологическое осмысление у представителей разных классов общества, не нарушая этим принципа общенародного характера национального языка[278]. Изучение подобного влияния классов общества на функционирование языка представляет большой интерес, еще и еще раз обнаруживая социальную природу языка.

Вместе с тем следует различать понятие социального и понятие идеологического. Первое значительно шире второго. Как я стремился показать, вся природа языка социально детерминирована, тогда как идеологические аспекты языка дают о себе знать лишь в определенных пластах лексики и фразеологии, в определенном использовании языка. Вот почему случаи, когда влияние идеологии обнаруживается в грамматике языка, очень редки, тогда как социальная обусловленность грамматики устанавливается в самом процессе ее становления и дальнейшего развития. Как ни существенно подобное несходство между двумя различными, хотя и взаимодействующими понятиями, с подобным различием обычно совсем не считаются. В результате возникают недоразумения, а иногда и ошибочные заключения.

Приведу здесь только два, но типичных примера. Постоянно приходится слышать такие рассуждения: грамматика языка не подвержена идеологическому воздействию, поэтому нельзя говорить и о ее социальной обусловленности. Между тем первое положение отнюдь не ведет ко второму. Неправильное второе положение привело и приводит к печальным последствиям: у нас до сих пор почти полностью отсутствуют исследования, посвященные социальной обусловленности различных грамматических процессов в языках мира.

А вот второй пример, еще более показательный. Когда в 1922 г. известный французский лингвист Ф. Брюно опубликовал большую и интересную книгу «Мысль и язык» (позднее она переиздавалась без всяких изменений), то в предисловии к ней автор подчеркивал, что он хотел вернуться к идеологическим проблемам грамматики, которыми интересовались в XVIII столетии[279]. Между тем внимательно изучая монографию Брюно, нельзя не заметить, что в ней идет речь не об идеологии, а всего лишь о семантике грамматических категорий. Брюно в этом плане небрежно отождествлял два, еще более различных понятия – семантику и идеологию.

Как видим, в сознании отдельных исследователей понятие идеологический не только отождествляется с понятием социальный, но и с понятием семантический. Между тем если всякое исследование той или иной идеологии закономерно оказывается исследованием одновременно и социальным, то противоположное соотношение обычно бывает иным, в силу более широкого значения самого понятия социальный. Что же касается термина семантический, то он, как известно, имеет прежде всего лингвистическое значение и, разумеется, не может и не должен быть отождествлен с термином идеологический. Другой вопрос, что семантические аспекты языка, его важнейшие аспекты, всегда взаимодействуют с социальной природой языка. И все же разграничение трех терминов (социальный, семантический, идеологический) совершенно необходимо в науке о языке[280].